Снадобье для вдовы Кэролайн Роу Лекарь Исаак из Жироны #5 Испания, 1354 год. Неподалеку от Жироны от рук неизвестного убийцы смертельно ранен некий человек, по имени Паскуаль. Что такого совершил этот тихий и неприметный клерк? Исаак, слепой лекарь из Жироны, решает, во что бы то ни стало, раскрыть это дело. Начав расследование, Исаак выясняет, что у покойного клерка была весьма веская причина вести неприметную жизнь и опасаться нападения из-за угла. Теперь Исааку понадобится весь его ум, и даже помощь епископа Жироны, Беренгера, чтобы найти убийцу Паскуаля. Роман "Снадобье для вдовы" продолжает цикл увлекательных исторических детективов канадского автора Кэролайн Роу (псевдоним историка и писательницы Медоры Сейл) о расследованиях слепого лекаря Исаака из Жироны. Кэролайн Роу Снадобье для вдовы Моим изобретательным племянницам Эмили и Элисон Сэйл Действующие лица Клара де Фенестресес, молодая женщина из Барселоны, знатного происхождения Жиль де Фенестресес, ее отец, чиновник при дворе его величества Серена де Фенестресес, его супруга Гильем, их малолетний сын Далмо, слуга Серены Улибе де Сентеллес, королевский офицер, отвечающий за безопасность кастильско-арагонской границы Мундина, его верная няня Беренгер де Круильес, епископ Жироны Бернат са Фригола, секретарь Беренгера Исаак, его лекарь Юдифь, жена Исаака Ракель, их дочь Наоми, Лея и Ибрагим, их слуги Юсуф, помощник и ученик Исаака, подопечный короля Даниэль, поклонник Ракели Луис Мерсер, торговец из Жироны Луис Видаль, торговец из Жироны Доминго, сержант гвардии епископа Мартин из Туделы, кастилец, пациент Исаака Матушка Бенедикта, хозяйка постоялого двора сразу за стенами Жироны Бернат д'Ольсинельес, министр Королевской казны и казначей короля Бернат де Релат, казначей и домоправитель королевы Криспиа, священник-доминиканец, бывший исламист, приятель Юсуфа С королевской армией на Сардинии Педро Арагонский, король Арагонской империи Элеонора Сицилийская, королева Арагона Мария Лопес де Эредия, придворная дама, фрейлина королевы Томаза де Сант-Климен, придворная дама, фрейлина королевы Мануэль, дворянин Марк, санитар военного госпиталя Геральт де Робо, молодой оруженосец Асбертат де Робо, рыцарь, его отец Лорд Пере Бойль, дворянин Солдаты, слуги, горожане Историческая справка Весь 1354 год король Педро Арагонский (Педро или Пере Церемонный) испытывал серьезные затруднения с островом Сардиния, который к этому моменту стал частью его широко раскинувшегося королевства. Многолетние конфликты с каталонскими губернаторами острова перешли в открытый мятеж, и после ряда предупреждений своим тамошним подданным в июне король высадился на Сардинии с мощным флотом и осадил портовый город Альгеро. Несмотря на то, что дону Педро удалось собрать внушительное количество кораблей и припасов, далеко не все участники похода пылали энтузиазмом по поводу очередной средиземноморской кампании. Несколькими годами ранее под стратегическим руководством Берната де Кабреры, служившего одним из советников тогда еще 17-летнего монарха, арагонские королевства в союзе с Венеций вели войну с Генуей. В нескольких впечатляющих морских сражениях арагонско-венецианские силы одержали победу однако ценой потери большого количество кораблей и живой силы. Тем не менее при этом активность Кабреры, направленная на продолжение военных действий, привела Арагонское королевство к постоянным конфликтам с властями Сардинии. Очередную военную кампанию Педро решил возглавить лично, надеясь нанести молниеносный удар по городу Альгеро, заставив его быстро сдаться на милость победителя, и тем самым раз и навсегда решить этот застарелый конфликт. Первая же атака оказалась легко и быстро отбита горожанами по причине низкого качества осадных орудий, и королевский экспедиционный корпус оказался втянутым в продолжительную осаду. Сырое дождливое лето послужило причиной начала настоящей эпидемии простудных заболеваний, погубивших бессчетное количество арагонских солдат и офицеров, а также серьезно ослабивших многих других. Моральный дух осаждавших заметно упал, ибо, согласно поверьям арагонцев, местный воздух считался для них крайне вредным. Часть больных была отправлена домой на поправку, а сопровождать их вызвалось изрядное количество офицеров, назад так и не вернувшихся. Письма Педро и прочих его соратников свидетельствуют о разочаровании, которое у него вызвало подобное предательство. Припасы и лечебные снадобья, особенно необходимые для пораженных лихорадкой, к осени начали подходить к концу. Дону Педро не оставалось ничего иного, как направлять спешные послания своим правительственным чиновникам в Каталонии и Валенсии с просьбой оказать поддержку. Валенсия и Барселона быстро откликнулись, прислав настоящий флот галер, нагруженных продовольствием и медикаментами. Получив столь внушительное подкрепление, Педро возобновил осаду с новой силой, и в ноябре защитники Альгеро открыли ворота перед победителями. На поле боя своего супруга постоянно сопровождала королева Элеонора Сицилийская, бесстрашная женщина 29 лет. Еще задолго до того, как она вышла замуж за дона Педро, знавшие Элеонору люди с восторгом отзывались о ее уме, чувстве юмора и великолепном понимании принципов управления государством. Судя по всему, именно эти качества в их совместной жизни и позволили Элеоноре Сицилийской занять место наиболее влиятельного советника короля, заменив злополучного Берната де Кабреру, к которому она никогда не испытывала ни приязни, ни доверия. Дон Видаль де Блан, настоятель бенедектинского аббатства Сен-Фелиу, расположенного сразу за северными воротами Жироны, на время военной кампании был назначен прокуратором Каталонии с полным правом принимать собственные решения в отсутствие короля. Вскоре он также сменил не отличавшегося крепким здоровьем Хука де Фенолье на посту архиепископа Валенсии. Таким образом, к 1356 году Видаль де Блан занял один из важнейших постов в объединенном Арагонском королевстве. Сей факт, впрочем, почти не сказался на повседневной жизни его обитателей. Каталония и Валенсия — это были нации мореходов, искусных картографов и судостроителей. Их моряки и опытные навигаторы уже побывали во всех средиземноморских портах, а также в Лондоне, Брюсселе и многих других торговых центрах, раскинувшихся вдоль побережья Атлантики. Морские путешествия стали обычным делом. Такие суда, как королевские галеры — дорогие в обслуживании, но весьма быстроходные — перевозили пряности, шелка, различные скоропортящиеся и дорогостоящие товары, постоянно рискуя подвергнуться нападению пиратов. Прочные, вместительные и тихоходные суда брали на борт тяжелые грузы, такие как шерсть и вино. Однако провести различие между торговыми и военными судами, а также торговцами, морскими офицерами и пиратами было не так-то просто. Корабли и их команды с легкостью переходили из одной ипостаси в другую, и торговля в королевстве продолжала процветать. Юристы и нотариусы составляли контракты на куплю-продажу и завещания, купцы занимались своим непосредственным делом, мастера изготавливали все, что угодно, от доспехов до шелковых кафтанов и платьев, воры, как обычно, стремились разжиться всем, что плохо лежало. Работорговцы предлагали привезенный из-за границы «живой товар» на рынках Барселоны и нападали на прибрежные деревни с тем, чтобы продать захваченных взрослых и детей на невольничьих рынках Северной Африки и Азии. К восьми-девяти годам мальчиков всех сословий и девочек из бедных семей определяли для занятий торговлей или обучения той или иной профессии. С этой целью их на определенное время отдавали в услужение новым хозяевам, дабы обзавестись необходимым опытом и навыками. Участие их правителей в иностранной политике, как правило, редко оказывало влияние на их жизнь, если только по какому-либо стечению обстоятельств они не оказывались втянутыми в события, способные оказать решающее воздействие на их судьбу. Канонические часы В XIV веке время почти всегда выражалось в единицах, называемых часами, отражавшими обычный уклад монастырской жизни. Начиная с полуночи каждые три часа звонили колокола, и начиналась служба, соответствующая этому часу. Впрочем, колокольный звон, разносившийся по всем городам и весям, не только отмечал начало или окончание той или иной церковной службы, но с таким же успехом организовывал и светскую жизнь горожан. На протяжении веков названия претерпевали незначительные изменения, но обычный порядок был таков: Полночь — Утреня 3.00 утра — Похвалы 6.00 утра — Первый час 9.00 утра — Третий час Полдень — Шестой час 3.00 дня — Девятый час 6.00 дня — Вечерня 9.00 вечера — Повечерие Пролог Барселона, Сентябрь 1350 г. Сидя бочком на прохладном каменном подоконнике и подтянув коленки к груди, Клара с неприязнью вертела в руках безжалостно освещенное утренним солнцем старое темно-синее платье, перепачканное подсохшей глиной. Надо же, она ведь о нем уже и забыла, когда прятала здесь эту гадость в конце зимы, с глаз долой… и нате вам! Никуда это гадкое платье деваться и не подумало, как и длинный уродливый разрыв на юбке… Впрочем, к платью этому она испытывала жгучую неприязнь еще с тех пор, когда оно было новеньким, с иголочки… Слишком тусклый и скучный цвет, уродливый фасон… Сколько раз она предлагала матушке оживить его, сделать более интересным, но та — ни в какую, ибо придерживалась глубокого убеждения, что пока Клара не научится содержать свою повседневную одежду в идеальном состоянии, ни о каком баловстве в виде шелковой вышивки не может быть и речи. Клара вздохнула. Никогда ей не закончить эту штопку, для ее живого и непоседливого характера подобное занудство было просто выше всяких сил. Наверное, мечтам матушки сбыться не суждено. Она бросила платье на пол и подумала: «А не засунуть ли его под кровать?» Пусть оно достанется новым хозяевам дома вместе с мебелью — чудесными вещами, которые они почему-то должны оставить здесь. Но мама… мама наверняка найдет его и тут. Оставалось лишь надеяться на то, что этим летом Клара уже из него вырастет, и когда станет ясно, что оно ей не в пору, маме придется отложить его, чтобы сделать рубашку для младшего братишки. Быстро соскочив с подоконника, она торопливо расстегнула пояс и пуговицы своего нового летнего платья и, с неприязнью натянув на себя старое зимнее страшилище, взмолилась Господу: «Боженька, милый, сделай так, чтобы оно не налезло! Прошу Тебя, пусть оно будет мне мало!». Оно уже один раз рвалось, и в швах почти не осталось запаса. Но хотя ее 11-летнее тело вытянулось вверх уже почти на ладонь, девочка по-прежнему оставалась тоненькой, как тростинка. Платье было ничуть не туже, чем в прошлом апреле, когда она тайком спрятала его. Мама непременно внимательно его осмотрит, велит губкой смыть грязь, зашить разрыв и аккуратно наложить заплатку. А еще и скажет, что оно замечательно подходит как повседневное, а потом в который раз ехидно поинтересуется, уж не думает ли Клара, что одежда растет на деревьях? Вот отец непременно привез бы ей красивой материи на обновку… Но он умер, и теперь, едва у мамы завершится траурный год, им придется перебраться в деревню. После смерти отца, сказала она, дом им больше не принадлежит. Казалось странным, что в доме, где она прожила всю жизнь, поселятся какие-то незнакомые люди… В этот миг дверь ее комнаты распахнулась, и размышлениям Клары над многочисленными превратностями жизни наступил конец. На пороге стояла ее мать. На сгибе руки у нее висела большая рыночная корзина, а за другую судорожно цеплялся ее двухлетний братишка Гильем. Быстро шагнув в комнату, мать аккуратно прикрыла за собой дверь. — Клара, слушай меня внимательно, — прошептала она, ставя корзину на пол. — Мне нужно, чтобы ты собрала кое-какие вещи… смену белья, возможно, еще что-нибудь из мелочей. Мы уходим. Немедленно. — Но, мама, ты же говорила… — Клара растерянно замолчала. Мама выглядела точно так же, как в тот день, когда сообщила ей о смерти отца. — Дорогая, веди себя тихо, как мышка, — прошептала мать с улыбкой, как будто ничего не случилось. — Ни в коем случае нельзя, чтобы наш разговор подслушали слуги. В корзинке вещи малыша. Я возьму его с собой и уйду, будто собралась на рынок. Ты будешь ждать здесь. Едва ты увидишь меня в окне, хватай свои вещи и беги к сестрам-монахиням. Они знают, что делать. — Но, мамочка, я примеряла свое старое платье. Мне нужно переодеться… — Дорогая, ты не понимаешь. У нас нет времени. Иди в чем есть. А чтобы прикрыть дыру на юбке, надень фартук. — Она схватила дочкин фартук. — Вот, держи. Я тебе его завяжу. Любовь моя, поцелуй своего братишку. Как только все успокоится, я вернусь за тобой, обещаю. — Подавшись вперед, она заглянула дочери в глаза. — Никому не говори, что ты уходишь. Убедись, что за тобой никто не следит. Никому не называй имени нашего отца. Понимаешь? Ради своей безопасности, моей и своего брата. — Мамочка, а куда ты пойдешь?.. — всхлипнула Клара, хватая мать за руку. — Если кто-нибудь спросит, скажи, что не знаешь. — Она крепко обняла девочку. — Скажи, что думаешь, будто я уехала на Майорку. Что я не верю в смерть отца и считаю, что он все еще там. — Это правда? — Это такая же правда, как и все остальное в этом мире, — с горечью вздохнула она и, достав из-за корсета своего платья маленький кошель, вновь застегнула его. — Тебе могут понадобиться деньги. Спрячь это себе за пазуху, под завязку фартука, где никто его не увидит. Сестры в монастыре за тобой присмотрят. — Подхватив мальчика, она вышла легкой походкой, несмотря на то что Гильем весил уже немало. Клара услышала веселый смех малыша, когда мать устремилась вниз по лестнице. Потрясенная до глубины души, но не пролив ни слезинки, Клара сунула чистое белье и летнее платье в свою лучшую шаль, завязала ее узлом и, помедлив секунду, запихнула еще одну смену белья в лиф платья. Стремглав выскочив на улицу, Клара едва не столкнулась с компанией примерно из человек десяти мужчин, быстро шагавших к центру города. Они громко переговаривались между собой, не обращая на нее внимания, и Клара, пристроившись следом за ними, облегченно вздохнула. В конце ее тихой маленькой улочки группа влилась в большую, шумную толпу, мощным потоком текущую со стороны монастыря, и неожиданно для себя Клара угодила в самый ее центр. Стиснутой со всех сторон возбужденными взрослыми девочке не оставалось ничего иного, как беспомощно кружиться в людском водовороте. Неожиданно толпа замерла на месте. Окружавшие ее люди что-то выкрикивали и подпрыгивали, словно хотели что-то разглядеть. Клара попыталась протиснуться вперед, но, налетев на крупного подростка, выронила свой узелок. Не успел он упасть на землю, как из толпы выскользнула чья-то грязная ручонка и, мигом сцапав его, стремительно втянулась обратно. Клара лишь успела разглядеть клочок обтрепанной юбки, босые ноги, а затем и свой узелок — в руках девчонки не старше ее самой. Пригнувшись, она попыталась протиснуться сквозь толпу вслед за воровкой и едва не упала на пятачок свободной земли между двумя большущими башмаками. Вне себя от горя и беспомощности, Клара выпрямилась и в отчаянии огляделась по сторонам. По щекам в три ручья текли слезы, и Клара подняла было руку, чтобы утереть их рукавом, но тут неожиданно пара огромных ручищ стиснула ее за талию и вознесла высоко над толпой. Девочка ахнула, слишком напуганная, чтобы закричать, но в этот момент она оказалась на широком левом плече человека в одежде преуспевающего ремесленника. — Успокойся, малышка, — улыбнулся тот, — чего плакать почем зря? Отсюда тебе их будет видно, как на ладошке. — Прошу вас, господин, — взмолилась Клара, — мне нужно к сестрам-монахиням. Прямо сейчас, не теряя ни минутки. — Сестрицы простят, если ты, детка, малость припозднишься, — вновь усмехнулся мужчина. — Сейчас сквозь эту толпу никому не протолкнуться. Как только все закончится, я помогу тебе добраться куда надо. Где-то впереди грянули фанфары, мигом заставив Клару позабыть о ее слезах и невзгодах. Возбужденные крики раздавались со всех сторон, а прямо перед ней, всего на расстоянии двух вытянутых рук, проехала пара мулов, везущих королевскую чету. До этого ей доводилось видеть его величество всего один раз, весной, когда он только что возвратился из Валенсии после долгого отсутствия и привез невесту, сицилийскую принцессу. Сейчас Клара видела королеву впервые. Ее величество ехала легко, держась прямо, словно стройный тополек. Она была такой же высокой и красивой, как мать Клары, и такой же изящной… за исключением торчащего живота. При виде подобного зрелища толпа взревела вновь, ибо Этот Самый Живот давал всему королевству наследника, способного занять трон и положить конец изнурительным гражданским войнам. На ней было платье зеленого цвета — такого мягкого оттенка, что Кларе показалось, будто оно соткано из морской воды. Взглянув на толпу и заметив Клару, поднятую над головами, ее Величество улыбнулась и, повернувшись к супругу, что-то прошептала его величеству. Дон Педро, мельком взглянув на девочку, тоже улыбнулся и, одобрительно кивнув, вновь вернулся к своим мыслям. Стоило августейшей чете скрыться из виду, как толпа зевак, пихаясь и переругиваясь, тоже стала расходиться по своим делам. — Так в какой монастырь ты так спешила? — спросил мужчина. Магия очарования растаяла, и Клару вновь охватило чувство паники. — В тот, что стоит позади, в конце улицы — пробормотала она. Естественно, девочка отлично знала, где искать сестер-монахинь — доходишь до конца улицы и сворачиваешь направо, а затем у фонтана налево и идешь до конца улицы, там монастырь и находится. Меж тем спутник Клары уводил ее все дальше от намеченной цели. — Пожалуйста, отпустите меня. Мне нужно туда прямо сейчас. — Ты живешь в монастыре? Девочка покачала головой. — А ты вообще где-нибудь живешь? — Нет, господин. Пожалуйста, отпустите меня, — заныла Клара, пытаясь повернуться у него на плече так, чтобы половчее спрыгнуть. Однако мужчина крепко стиснул ее лодыжки. — Посиди-ка минутку спокойно. В тот монастырь таких маленьких ребятишек не берут. Если тебе некуда пойти, тебе нужно в тот, что стоит через дорогу. Сестры там очень милые и добрые женщины. — Он зашагал сквозь толпу, расступающуюся перед ним, как туман, и, поставив девочку у каких-то ворот, позвонил в колокольчик, но едва они распахнулись, отпрыгнул в сторону и исчез, словно застыдившись своего внезапного порыва помочь. Четыре монахини, собравшиеся в маленькой прихожей, с подозрением смотрели на Клару. — Наверное, тебе велела прийти сюда твоя мать, — усталым голосом сказала одна из них. — Не совсем так, святая сестра, — покачала головой Клара. — Мама сказала, чтобы я пошла к сестрам, а они знают что делать. — Не обязательно повторять все слово в слово, — сказала усталая монахиня. — Ты только отнимаешь у нас время. — Как тебя зовут, дитя? — спросила монахиня, стоявшая возле окна и явно наблюдавшая за чем-то снаружи. — Клара, сестра. — Ты будешь обращаться к настоятельнице, как к преподобной матери, Клара, — сказала Скучная (как девочка уже мысленно ее окрестила). — Прошу прощения, преподобная мать, — склонилась та в реверансе. — Меня зовут Клара. — Просто Клара? И никак по-другому? Строгий материнский наказ «никому ничего не говорить» все еще звенел в ушах. Никогда прежде она не видела мать, охваченную таким страхом. Лучше совершить великий грех, солгав монахиням, чем предать этот дрожащий голос. — Не знаю, преподобная мать. — Понятно. — Настоятельница отвернулась от окна. — Сколько тебе лет? — Одиннадцать. — Ты уверена? — удивилась Усталая. — На вид тебе не больше восьми-девяти. — Мне одиннадцать, сестра. Мама говорит, что я очень маленькая для своего возраста. — Что ты умеешь делать? — Делать? — с растущей паникой в голосе переспросила Клара. — Хоть что-нибудь? Чему тебя учили? — Читать и писать, — ответила Клара, — немного… Еще я умею шить, но… — Не очень хорошо, — нетерпеливо перебила настоятельница. На сей раз Клара была слишком напугана, чтобы ей перечить. — И ты никогда не ходила на работу? — На работу? — прошептала она. — Нет, сестра. — И у тебя нет денег, — сказала настоятельница, но куда более мягким голосом. — Это мне дала мама, прежде чем она и… прежде чем она уехала. — Клара достала кошель и протянула его Усталой. — Сколько там, сор Доменика? — спросила настоятельница. — Пять су, преподобная мать. — Бедняжка, — вздохнула та. — Наверное, она отдала все, что у нее было. Клара горько расплакалась. — Ну-ну, успокойся, моя дорогая, — голос настоятельницы потеплел. — Все мы в руках Божьих. Сор Доменика, подозреваю, что Кларе нужны ужин и постель. До завтра нам не стоит принимать никаких решений. На следующее утро, сразу после тирсов, Клара столкнулась в прихожей с настоятельницей. Сделав свой лучший реверанс, она пожелала настоятельнице доброго утра, как ее учили дома. — Что ж, Клара, — с улыбкой сказала та, — стало быть, ты утверждаешь, что тебе одиннадцать. Полагаю, ты все же можешь ошибаться, но сегодня утром я намерена поговорить с тобой не как с одиннадцатилетней, а как с девушкой четырнадцати или пятнадцати лет. Посмотри в сад. Слегка напуганная, Клара выглянула в окно. Под лучами утреннего солнца копошилось множество детей: одни играли, другие сидели молча, некоторые ссорились по каким-то лишь им известным детским пустякам. Ребята постарше пытались поддерживать порядок с помощью двух молчаливых монахинь, которых она видела вчера. — Да, преподобная мать? — Два года назад половину наших воспитанников унесла чума, а на следующее лето — еще четверть. Еще несколько из нас умерли два месяца назад. Теперь здесь четыре монахини с двумя послушницами, которые присматривают за малышами — это самые старательные работники во всем христианском мире. Ты такая же, что и все эти дети, которых ты видишь. Отец, мать или оба родителя умерли. И, как и у тебя, у них нет никого, кто бы мог о них позаботиться. Мы принимаем их к себе больше, чем можем, но ведь кто-то же должен это делать! Будь моя воля, Клара, я бы оставила тебя здесь навсегда. Похоже, ты умная, хорошая девочка, быстрая и усердная работница. Не сомневаюсь, что ты станешь для нас замечательной помощницей. — Я бы хотела стать монахиней, — вставила Клара. — Должна тебя огорчить, но это невозможно. У тебя нет приданого, а мы не можем позволить себе кормить этих несчастных созданий, да и себя тоже, если будем брать в сестры девиц без приданого. Прости, если это звучит жестоко, но такова жизнь. Хлеб стоит денег. А без него наши дети умрут. — Что же мне тогда делать? — беспомощно спросила девочка. — Работать, как и надлежит большинству женщин. Мы найдем тебе место, хотя если тебе одиннадцать, ты старше, чем большинство необученных служанок. Если хочешь, мы положим твои пять су в нашу казну на хранение, помеченные твоим именем. Потом, когда ты начнешь зарабатывать, эти деньги прибавятся к твоим пяти су и положат начало твоему приданому. Время от времени некоторые сердобольные люди делают нам пожертвования, чтобы увеличить приданое для девочек с такой же судьбой, что и у тебя. Я позабочусь о том, чтобы ты получила свою долю сполна, и когда тебе исполнится восемнадцать, ты будешь иметь достаточно, чтобы вступить в брак с каким-нибудь достойным человеком. Ты понимаешь, о чем я тебе толкую? — Я должна уйти отсюда и работать, — кивнула Клара, вспоминая бледную тощую кухарку в материнском доме… то есть в бывшем доме ее матери… — Не стоит так пугаться, дорогая. Этого не произойдет прямо сейчас. Ты пробудешь с нами еще несколько месяцев, а тем временем мы подыщем тебе работу получше. А пока мы тебя научим кое-каким вещам, и ты поможешь нам присматривать за малышами. Глава 1 Жирона, 22 июля 1354 г. — Могу ли я полюбопытствовать, чем вызвано беспокойство Вашего преосвященства? — Лекарь Исаак стоял на пороге кабинета епископа Жиронского, слегка касаясь плеча своего ученика. — Входите, мастер Исаак, — улыбнулся епископ. — Ничто не беспокоит. Хвала Господу нашему, тело мое здорово, да и личные заботы не одолевают. Ничего пока не случилось… но может случиться… — Мой господин, следует ли мне подождать снаружи, пока я не понадоблюсь? — с готовностью предложил Юсуф, ибо, несмотря на природную склонность к любопытству, уже успел побывать свидетелем такого количества диспутов на политические и философские темы между этими двумя весьма уважаемыми им людьми, что почти утратил интерес к каким-либо дискуссиям. — Нет, Юсуф, — покачал головой Беренгер. — Ты в самой гуще этих событий, поэтому тебе лучше остаться. Сказать по правде, ты и есть источник, если не сама первопричина этого беспокойства. — Я, Ваше преосвященство?! — воскликнул Юсуф, с тревогой глядя на своего покровителя. — Что же такого я натворил? — Сейчас узнаешь, — махнул рукой Беренгер и позвал: — Бернат! — В тот же миг из соседней двери в кабинете появился его личный секретарь Бернат са Фригола. — Принеси мне те письма от дона Видаля. — Маленький францисканец исчез и, почти тотчас же появившись вновь со свитками документов, принялся раскладывать их по порядку на столе Его преосвященства. На стол легли три листа лучшей изготовленной в Жироне бумаги, покрытых письменами. Они были еще из тех запасов, которые дон Видаль де Блан, аббат Сан-Фелиу, а ныне — временный прокуратор его величества, захватил с собой в Барселону, отправляясь туда на королевскую службу. — Письма, Ваше преосвященство, — почтительно пробормотал Бернат. — Прочти нам отрывок из последнего — насчет Юсуфа. — Слушаюсь, Ваше преосвященство, — отозвался Бернат. — «В отношении доминиканца, излеченного от злокозненной лихорадки вашим лекарем и мальчиком-арабом, Юсуфом. Как я и опасался, молодой человек имел беседу с отцом Сальвадором, который ныне поднимает вопрос относительно статуса Юсуфа». — Статуса? — удивился Исаак. — Сейчас поймете, — усмехнулся Беренгер. — Продолжай, Бернат. — «Отец Сальвадор желает знать, не является ли этот молодой человек рабом, и если да, то почему он проживает в обществе свободных людей». — Поскольку всем известно, что Юсуф как воспитанник короля не может быть рабом но определению, то подобный вопрос я расцениваю как чисто зловредный, — сердито буркнул Беренгер. — И он прекрасно осознает все сложности, к которым приведет крещение. — То есть он больше не сможет жить и учиться в нашем доме, — помрачнел Исаак. — Или даже где-либо в Еврейском квартале. — И это может создать проблемы, если он пожелает вернуться в свою семью. Что же ты такого ему сказал, чтобы его душой овладел такой страх? — поинтересовался епископ, поворачиваясь к мальчику. — Кстати, дона Видаля это тоже весьма интересует. В противном случае он не сможет предпринять верные шаги. Двое священников — епископ и его секретарь — выжидательно воззрились на мальчика; его хозяин и учитель, не способный видеть по причине слепоты, слегка склонил голову набок. Под таким пристальным вниманием Юсуф покраснел, заморгал и попытался сосредоточиться на том, что хотел высказать еще четыре-пять месяцев назад. — Начать с того, — быстро заговорил Юсуф, — что он назвал меня хорошеньким или еще как-то по-глупому вроде этого и поинтересовался, не уроженец ли я Жироны. — Выпалив все это на одном дыхании, ученик Исаака глубоко вздохнул и уже более спокойным тоном продолжил: — Это произошло, когда он уже выздоравливал от лихорадки, но был еще немощным и нуждался в постоянном присмотре. — Присутствовал ли в комнате кто-нибудь еще? — спросил Исаак. — Нет, — покачал головой Юсуф, — сначала он дождался, пока вы, хозяин, выйдете. — Продолжай, — кивнул лекарь. — Я сказал, что нет. Тогда он спросил, откуда я, и я сказал, что из Гранады. Затем он спросил, не являюсь ли я рабом, на что получил ответ отрицательный. Тогда он поинтересовался, когда я возвращаюсь к своей семье. Я сказал, что не знаю. Потом что-то случилось — кажется, меня, к счастью, позвал хозяин, — и мне удалось уйти. — Спасибо, Юсуф, — кивнул епископ. — Теперь, когда мы знаем, с чем имеем дело, можно спокойно действовать. — И что же предлагает Ваше преосвященство? — спросил Исаак. Лицо его было спокойным, однако в голосе чувствовалось напряжение. — Насколько я помню, его величество приглашал молодого человека провести некоторое время на Сардинии, дабы попрактиковаться в искусстве владения мечом и ведения войны, а также поучиться дворцовым манерам, — лениво произнес Беренгер. — Да, Ваше преосвященство, — с крайне неловким видом согласился Юсуф. — Так оно и есть. Но, когда он пригласил меня его сопровождать, я признался, что предпочел бы этого не делать. С моей стороны было крайне неприлично говорить в такой манере с его величеством… однако сейчас я передумал, и если бы меня спросили, хотел бы я поехать… — Он беспомощно замолчал. — Но это невозможно… — Полная ерунда! — с усмешкой отмахнулся Беренгер. — Большинство его придворных не в состоянии удержать одну мысль более десяти минут. Он не будет ни огорчен, ни удивлен, если ты передумаешь. Решите этот вопрос, мастер Исаак. Дальнейшие планы мы обсудим после прибытия секретаря дона Видаля, который ознакомит нас с соображениями благородного аббата по этому и прочим поводам. — На Сардинию?! Что за чушь! — Зычный голос Юдифи, жены Исаака, разносился по всему двору, казалось, застывшему в полуденном мареве. Ее сотрапезники, сидевшие за столом в тени деревьев, в очередной раз вскинули от тарелок головы. — Кто поедет на Сардинию? — тут же полюбопытствовал Натан, один из восьмилетних близнецов. — Это где-то рядом с Константинополем? Значит, он увидится с Даниэлем? — Юсуф поедет, — подсказала ему сестра Мириам. — Почему ты никогда ничего не слушаешь внимательно? — Отец, а я смогу поехать на Сардинию? И я слушаю лучше тебя, Мириам! Когда я в школе… — Это ради его же благополучия, — сказал Исаак в надежде прервать перепалку близнецов, прежде чем она не успела разгореться по-настоящему. — Надеюсь, это не надолго, и пока отсутствует, мы все будем по нему скучать. — Никуда он не поедет! — решительно отрезала Юдифь. — Я не позволю отправить его сражаться на войне, к которой он не имеет ни малейшего отношения. Отпустить мальчика в такую даль, на корабле, одного… Он же еще совсем ребенок! — Ему уже тринадцать, — возразил Исаак. — Разве нет, Юсуф? — Возможно, — неуверенно пожал тот плечами. — Точно не знаю. — Сколько тебе было, когда ты приехал в Валенсию со своим отцом? — спросил Исаак. Лицо Юсуфа побледнело. — Точно не уверен. — Ты говорил, что семь, — напомнила Ракель. — Неужели ты лгал? Старшая сестра близняшек осуждающе посмотрела на парня. — Не думаю, — с несчастным видом ответил тот. — Но кто-то сказал, что в год Большой чумы мне было семь. — Мы не можем верить в подобную ерунду, — отмахнулась Юдифь. — Люди тебе еще и не такого наговорят. Ты помнишь, как потерял первый молочный зуб? — Да, — кивнул Юсуф. — Я тогда играл во дворе. — Каком дворе? — Нашем. Это было за день до того, как мы отправились в Валенсию. Я отдал его маме, а она меня за это поцеловала и подарила серебряную монетку! — Молодой человек потрясенно покачал головой. — И всю дорогу до Валенсии у меня была такая странная дырка между зубами. А потом я эту монетку потерял. После того как… — Не думаю, чтобы ему было больше двенадцати, — быстро сказала Юдифь. — Мне всегда казалось, что он младше, чем говорит, и я… — Тем не менее он достаточно взрослый, чтобы последовать за его величеством на Сардинию и ради этого пересечь море, — перебил ее Исаак. — При дворе и на королевском флоте полно ребят и помладше нашего Юсуфа, полным ходом изучающих искусство войны и навигации… Дорогая, у нас просто нет выбора. — Он никуда не поедет! — решительно заявила Юдифь. Вторник, 29 июля 1354 г. — Превосходная мысль! — расцвел в улыбке секретарь дона Видаля. Беренгеру было прекрасно известно, что в то утро этот востроглазый молодой человек проскакал не менее тридцати миль, однако, несмотря на усталость, дорожную пыль и полуденную жару, оставался изящным и подтянутым. — Причем по нескольким причинам сразу, — добавил он, беря стоявший перед ним кубок с прохладительным напитком — его единственную уступку тяготам этого дня. — В самом деле? — вежливо улыбнулся Беренгер. — Ваше преосвященство, я выехал из Барселоны во вторник, имея по дороге и другие поручения, касающиеся дел его превосходительства. Когда я разговаривал с ним в последний раз, дон Видаль только что получил печальные известия с Сардинии. В наших войсках свирепствует лихорадка, уже унесшая немало жизней. Кроме того, припасы для поддержания сил больных тоже на исходе. Его величеству срочно требуются лекарства, вино, домашняя птица и сахар. Галеры выйдут в море, едва мы закончим погрузку и посадим на корабли команду. Воспитанник его величества может с удобством занять место на одном из них. — Когда это произойдет? — Первая галера отплывает не позже понедельника, а остальные — на той же неделе. — У меня есть очень простое решение этой задачи, — твердо сказал Беренгер. — Простое решение? — переспросил секретарь. — Вы хотите сказать — отправить мальчика назад в Гранаду? Вы уверены, что его величество одобрит подобное решение в столь сложное для нас время? — Я подумал вовсе не об этом, — решительно заявил Беренгер. — Как нам обоим известно, все, о чем он мечтает, — это о разрешении оставаться там же, где пребывает в настоящий момент. Его величество, несомненно, не откажет в таком разрешении. Или… — В отсутствие дона Педро прокуратор его величества может поддержать его, — добавил секретарь. — Разумеется, дону Видалю подобная мысль тоже приходила в голову. Но есть ряд обстоятельств… — Например, то, почему отец Сальвадор выжидал почти пять месяцев, прежде чем высказать свое мнение относительно чего-то такого, что он находит столь непозволительным? — сухо осведомился епископ. — Кстати, существует ли у него объяснение подобной отсрочки? — Он утверждает, что, будучи отлично осведомлен о вашем скрупулезном подходе к вопросам религии, знал, что вы не станете действовать поспешно, но не терял надежды, что теперь вы измените подобное отношение. — Да, надежды он не терял… — Пока их величества не отправились на Сардинию, полагая, что они будут слишком заняты войной, чтобы отвлекаться на такие мелочи. В таком случае его превосходительство дон Видаль может с блеском сочинить письмо, дающее мальчику позволение остаться там, где он есть. — Он слишком мало их знает, если и в самом деле думает, что дон Педро сочтет это какой-то мелочью, — сделал вывод Беренгер. — Но я понимаю беспокойство дона Видаля. Подобное письмо может дать злокозненным людям повод обвинить его в том, что он ставит короля выше Церкви. Насколько я понимаю, столь серьезное дело для священника с большим будущим впереди — это вовсе не обычный пустяк. — Несколько возможностей и впрямь упоминалось, — скромно признал секретарь с довольным видом человека, планирующего яркое будущее на волне успеха своего сюзерена. — Пост Архиепископа в Валенсии — это отнюдь не мелочь, — сухо сказал Беренгер. — Будет жаль, если он достанется менее достойному человеку вместо претендента, обвиненного в злокозненных намерениях, или даже по причине обычной некомпетентности. — Поскольку молодой человек находится под опекой его величества, дон Видаль предложил окружить его всемерной защитой, — склонился перед епископом секретарь. — Если на Сардинии с ним не случится ничего — скажем так — неприятного, прежде чем его величество сможет вмешаться… — В таком случае его следует отослать отсюда как можно скорее, — подытожил Беренгер. — Я поговорю с лекарем. — Я знаю, что при дворе его величества он будет в полной безопасности! — встревоженно заявила Юдифь. — Но само путешествие! Ехать в такую даль с такими деньжищами. Его могут убить уже по дороге в Барселону. — С какими деньжищами, мама? — удивилась Ракель. — Подобные поручения не даются просто так! — с негодованием заметила Юдифь. — Юсуф повезет с собой большую сумку с золотом. — Воспитаннику его величества не нужно никакого золота, чтобы остаться в целости и сохранности, — сказал Исаак. — Никакое золото не перейдет из рук в руки благодаря этому письму. — Как скажете, — с сомнением произнесла Юдифь. — Но ведь он поплывет на корабле. — Он поплывет на быстрой галере, моя дорогая, причем обитой тремя слоями сыромятной кожи. — Зачем столько кожи, отец? — подмигнула Ракель, стараясь поскорее развеять тревоги матери. — Толстая сыромятная кожа, покрывающая корпус корабля, спасет его от самой жестокой атаки, — со вздохом пояснил Исаак. — Такой был обит даже корабль Даниэля. — Никакая кожа не защитит его от штормов! — возразила Юдифь. — Сейчас не сезон штормов, — успокоил ее муж. — А кроме того, он поплывет на личной галере ее величества. — И как же его защитит королева? — Мама, прошу вас, стоит ли нам обсуждать несчастья, выпадающие на долю морских путешественников? — жалобно простонала Ракель. — Я начинаю нервничать. — О Даниэле волноваться теперь уже ни к чему — он и так в Константинополе! — с удивительным пренебрежением к логике возразила Юдифь. — Он уехал уже, по крайней мере, две недели назад. — Три недели и четыре дня, — поправила Ракель. — И он отплыл на торговом судне, а не на военном, — добавила Юдифь. — Кто же будет на него нападать? — Кто? — удивленно вскинула брови Ракель. — Пираты. Шторма. Военные корабли из других стран. Генуэзцы. Мавры. Они все охотятся за ценными товарами и рабами. Зачем мастер Эфраим отправил его в такую даль? — Возможно, те несколько смелых душ, которым удалось побывать в подобных путешествиях — и, надо полагать, не только из Барселоны, — все же вернулись и с богатыми знаниями, и при деньгах, — попытался урезонить супругу Исаак. — Полагаю, совсем неплохо для молодого человека, собирающегося жениться на моей дочери, у которой, по слухам, у самой львиное сердце! — Отец, вы смеетесь и надо мной, и над моими тревогами! — Не над тобой, Ракель, а всего лишь над твоими напрасными волнениями. Опасности, которые могут угрожать Даниэлю, не столь велики, как ты думаешь. Помолись за его удачу и найди мне Юсуфа. Я хочу послать, с ним некоторые из моих самых действенных снадобий. Они могут очень пригодиться обоим их величествам, а также их воинам. Вы оба должны проверить, что там есть, а затем собрать или купить все, чего не хватает. И побыстрее. У нас мало времени, а для бесполезного нытья его совсем нет. — Завтра начнутся приготовления к Шаббату, — не унималась Юдифь. — А одежду Юсуфа еще надо достать и приготовить надлежащим образом. — Этим должна заняться я? — саркастически прищурилась Ракель. — Ничего с тобой не случится, — без малейшего сочувствия откликнулась ее мать. — Тем более что мы все будем заняты по горло. На следующее утро солнце висело над холмами в небе, уже посеребренном мерцанием грядущей жары. К тирсу оно приобрело слегка зловещий медный оттенок — на юго-востоке, но все же еще недостаточно высоко, чтобы его жаркие лучи успели проникнуть в узкие, похожие на ущелья городские улочки. На протяжении следующего часа то здесь, то там солнечные лучи все же попадали на мостовую, находя свой путь к окнам подвальных этажей. Булыжники стен и брусчатка мостовой начали потихоньку прогреваться, а городская жара все больше вступала в свои права. Возвращавшиеся с рынка домохозяйки уж сбавили шаг с трусцы до неторопливой поступи. Собаки, обнаружив спокойный уголок где-нибудь в теньке, с комфортом устраивали свои лежбища, чтобы проспать там целый день. Когда колокола отзвонили утреню, с полей к обеденным столам медленно потянулись длинные вереницы крестьян, после чего вся работа замирала до тех пор, пока солнце не начинало клониться к западным холмам. Беренгер де Круильес сидел перед приоткрытым окошком, занимаясь вопросами, которые ему еще с раннего утра подкинул на стол неугомонный Бернат. Он уже сделал все самое простое: подписал разрешительные письма и утвердил график дежурств, составленный его дотошными подчиненными. Впрочем, вместо работы он позволил своим мыслям блуждать где попало, — там, куда их увлекал ароматный ветерок с холмов и едва слышный шум городских улиц. Его грезы были прерваны быстрым стуком и поворотом дверной ручки. Снова Бернат! — Не найдется ли у Вашего преосвященства минутки, дабы рассмотреть прошение отца Пау? Он ожидает внизу. — Очень жарко, Бернат. Я не помню в наших краях такого жаркого лета. И ты думаешь, что я прямо сейчас буду рассматривать чью-то просьбу, особенно такую глупую? Скажи Пау, что если он не хочет получить в ответ простой отказ, пусть возвращается, когда будет попрохладней. — Как пожелает Ваше преосвященство, — с легкой улыбкой кивнул Бернат. По этой улыбке Беренгер пришел к выводу, что его секретарь не любит отца Пау. — И еще, Ваше преосвященство — к вам некий господин. — Господин? — Ваш друг, — пояснил Бернат, — похоже, он с дороги и выглядит очень утомленным. — Ваше преосвященство! — воскликнул голос из-за спины секретаря. В дверном проеме, полностью сто загородив, появился крупный мужчина с квадратными плечами, волевыми чертами лица, с головой, покрытой роскошными светло-каштановыми кудрями. В нем безошибочно угадывался военный дух, хотя одет он был как вполне мирный человек, привыкший к скромной жизни. — Господи! Мой дорогой Улибе! — воскликнул епископ. — Что привело вас сюда в такое пекло? Но сначала присядьте и выпейте чего-нибудь прохладительного. Вы выглядите, как человек с пересохшим горлом. — Благодарю вас, Ваше преосвященство, хотя мы с моим толстым мулом уже слегка приложились к вашему фонтану. Я также пытался смыть хоть немного дорожной пыли, — добавил он, печально разглядывая свой плащ. — И без какого-либо успеха, — улыбнулся Беренгер. — Но мы вас простим. Вы приехали один, бейлиф? На секунду глаза Улибе остановились на секретаре епископа. — Прошу прощения, Ваше преосвященство, я должен распорядиться, чтобы за мулом вашего гостя присмотрели, — сказал Бернат, быстро шагая к двери. — Закуски и напитки готовы. — Что и говорить, отличный малый, — сказал Улибе. — Очень услужливый, хотя и не слишком рад моему вторжению. — Он придвинул кресло к окну так, чтобы его обдувал ветерок, и сел. — И я не против отдохнуть, прежде чем отойти ко сну. У меня была очень долгая и утомительная поездка. — Могу ли я спросить, где вы были? — Примерно в сорока милях к западу, — неопределенно ответил тот. — В такую жару проделать сорок миль, Улибе? — воскликнул Беренгер. — Ваш мул, похоже, выкован из стали. — Полная луна, Ваше преосвященство, и первые пятнадцать миль мы путешествовали при ее свете. — Поездка в одиночку, — заметил епископ. — По таким опасным дорогам… — Я был не совсем один, — сказал Улибе. — У меня был компаньон. Человек, которого вы, возможно, помните, — небрежно добавил он. — Мы выбрали укромное местечко для отдыха — для себя и наших животных, но, похоже, это был не лучший выбор. Мой компаньон не смог продолжить путешествие. — Что с ним случилось? — встревожился Беренгер. — Не могу сказать, — пожал плечами Улибе. — Потому что не знаю. Я уснул, а когда проснулся, то был уже один. Это все, что мне известно, Ваше преосвященство. — Когда вы остановились на привал? — спросил Беренгер. — Уже ночью? — Да, когда все нормальные люди давно спят. Мы поднялись, когда раздались колокола на утреню. Съели пару кусков хлеба, по кружке разбавленного вина и тут же отправились в дорогу, поскольку все собрали заранее. Самое большее, что я себе позволил, — это несколько тихих словечек малому на конюшне. Потом мы осторожно провели мулов в поводу, чтобы не разбудить никого в доме, и были в седле уже через пять-десять минут после полуночи. Когда мы остановились на привал, ночь близилась к рассвету. Да-да, луна начала бледнеть перед рассветом. — Его мул тоже исчез? — Да, но не мой. Понадобится волшебник, чтобы утащить мою Нету куда-то в ночь, если сам я сплю неподалеку. Ее ржание способно разбудить любого, не говоря уже обо мне. — Возможно, у вашего компаньона были свои причины уехать? — Возможно. Однако, Ваше преосвященство, не собираюсь рыдать по поводу его отъезда. Вместо этого я приехал к вам просить об одолжении. — Все, что вам требуется, бейлиф, — это только попросить, — любезно кивнул епископ. — Я прошу о постели в тихом уголке, Ваше преосвященство, и корма для Неты до утра понедельника. Мне надо в Барселону, но совсем не обязательно быть там до рассвета понедельника. Я думал остановиться здесь как можно дольше. Вообще-то, просто провести спокойное воскресенье в Жироне. — Мы готовы с радостью предложить вам все, чем располагаем, — сказал епископ. — Бернат проследит за тем, чтобы у вас было все, что понадобится. И вы намерены выехать в понедельник? — Совершенно верно. Полагаю, дольше я ждать не смогу. — Тогда, возможно, я смогу найти вам другого компаньона. — Если у него быстрый глаз и он умеет обращаться с мечом, то с удовольствием, — ответил Улибе. — И, конечно, изрядная храбрость. — Полагаю, вы все это у него найдете, — сказал епископ. — А отсутствие опыта он легко восполнит умом и ловкостью. Для паренька двенадцати или тринадцати лет он отлично с этим справляется. — Двенадцати или тринадцати! Глава 2 Понедельник, 4 августа Площадь у подножия холма тихо дремала под лунным светом. На востоке, за неясной чернотой собора, небо начинало светлеть. Тихий скрип петель просигналил о движении где-то в спящем городе; боковые ворота, ведущие в Еврейский квартал, приоткрылись, и оттуда показались три темных фигуры. Едва они вступили в полосу света, как тут же превратились в укрытых легкими плащами широкоплечего бородача, мальчика и высокую стройную женщину. В руке мужчины был длинный посох, двое других несли маленький узелок. После короткого перерыва три гротесково-массивные тени появились вслед за ними и в алхимии лунного света превратились в мальчика поменьше и двух женщин, тяжело нагруженных узлами, корзинами и свертками. В саду епископа запела какая-то одинокая пичуга. Ракель, высокая молодая женщина, откинула балахон и подошла к троим появившимся позже. — Мама, и охота вам было все это тащить? — спросила она, принимая корзину и узел, завернутый в льняное полотенце. — Это холодный обед в дорогу, — пояснила Юдифь. — Я знаю, какой гадостью кормят путешественников. Я бы такого и собаке не дала. Юсуфу же нужно будет чего-нибудь пожевать. — Вы принесли ему достаточно, так что он не успеет проголодаться до самого возвращения с Сардинии, — заметила Ракель и огляделась по сторонам. — А где остальные? — В конюшне, — ответил Исаак. — Я уже сейчас их слышу. Ночь все еще владела дальним концом площади, но звук подков по булыжной мостовой выдал присутствие двух стражников: их темные лошади были почти невидимы, пока они не выехали из тени стен в растущую полоску света с востока. — Его преосвященство придет попрощаться с Юсуфом? — тихо спросила Ракель. — Надеюсь, что да, — кивнул Исаак. — Иначе парень расстроится. Следующим на площади появился капитан гвардии епископа, быстро перешедший площадь навстречу им. — Ну, и где тут мой ученик? — быстро спросил он, с видом и голосом человека, который отлично выспался и плотно позавтракал. — Здесь, сеньор, — ответил Юсуф, с трудом сдерживая зевоту. — Я принес тебе твой меч, — сказал он, с легким поклоном протягивая ему оружие, словно вручал его только что принятому в рыцари. — Пристегни его. С этой минуты ты на службе у его величества и должен ходить при оружии, готовый ко всему. Он перекинул кожаную перевязь через плечо мальчика и молча дождался, пока тот ее застегнул. По окончании этой процедуры он вручил ему меч и внимательно наблюдал за парнем, пока меч не занял правильное положение, повиснув вдоль бедра. — Спасибо, сеньор, — смущенно прошептал Юсуф. — Совсем забыл, что он может мне понадобиться. — Его величество ожидает увидеть свой щедрый дар в деле, — так же тихо ответил капитан. — И я знаю, что буду гордиться тобой, дружок, — добавил он обычным тоном. — Не сомневаюсь в твоей смелости. Но помни, чему я тебя учил. — Уверен, что помню все до последнего, — сказал мальчик лишь с легким намеком на самодовольство. — Когда твой противник представляет собой наибольшую опасность? — Когда притворяется побежденным, — быстро ответил Юсуф. — Да. Но это по-прежнему происходит каждый раз, когда мы скрещиваем мечи, не так ли? Я делаю паузу, чтобы якобы вздохнуть, и ты ослабляешь внимание. Я мог бы убить тебя десять раз. А то и больше. — Да, капитан, — согласился мальчик. — И не позволяй себе ликовать, когда думаешь, что побеждаешь — не останавливаясь, налетай на противника и прикончи его. Подобное поведение сгубило многих молодых ротозеев. Помни, что цель твоего противника — убить тебя. Война — это не игра в шахматы, Юсуф. Хитрый противник попытается разыграть слабость, чтобы заманить тебя в ловушку. Никому не верь и помни о локтях, — добавил он, похлопав его по одному из них. — Обещаю, сеньор капитан, — сказал Юсуф. В этот момент подъехал еще один стражник, за которым следовали конюхи, ведя четырех крепких вьючных мулов и гнедую кобылу Юсуфа; ее шелковистая шкура и необычная окраска были едва заметны в усиливающемся свете. — Где бейлиф? — спросил сержант у стражников, с большой неохотой освобожденных капитаном от своих обычных обязанностей, чтобы присмотреть за ценным грузом и не менее ценной персоной королевского воспитанника. — Улибе? Я его не видел, — пожал плечами капитан. — Может быть, он у Его преосвященства? — По всем признакам день будет еще жарче вчерашнего, капитан, — проворчал сержант. — А мулам предстоит тащить тяжелый груз. Если мы хотим оказаться в Барселоне до заката, то нам надо выезжать поскорей. Или же захватить больше вьючных животных. — Послушайте, Доминго, — ответил капитан сержанту, — если вы не успеете добраться за один день, так тому и быть. Проедете, сколько сможете, а закончите путешествие завтра. Наша главная задача — сделать так, чтобы эти грузы были доставлены в Барселону в целости и сохранности. — Сержант, мы можем выезжать хоть сейчас, — вмешался один из стражников помоложе. — А Улибе Климен нас догонит… — Его преосвященство будет недоволен, — возразил сержант. — Он хочет, чтобы мы взяли под защиту его друга-бейлифа. — Вообще-то, его друг-бейлиф производит впечатление человека, вполне способного защититься без посторонней помощи, — хмыкнул Габриэль, второй стражник. — Кто таков этот Улибе? — спросила Юдифь, до этого стоявшая в непривычном молчании. — Ему можно доверять? — Он вассал друга нашего господина — епископа, — пояснил Исаак. — Он явно силен и умеет ловко обращаться с оружием. Его преосвященство весьма заинтересован, чтобы они ехали вместе. — И, стало быть, теперь они должны вместе жариться на солнышке, потому что этот Улибе любит вздремнуть, — буркнула Юдифь. — Послушай… уже достаточно рассвело. Им вряд ли понадобится луна, чтобы освещать дорогу. Довольно скоро тут будет столько солнца… — Что верно, то верно, госпожа Юдифь, — согласился сержант. — И конюхи еще не закончили нагружать этих мулов. Эй, бездельники! — позвал он. — Что вы там копаетесь? Ну-ка, за работу. — И он подошел к громоздящейся горе поклажи, вынесенной из дворца и кладовой собора. — Вы что, думаете, эти сундуки заберутся на спины мулов сами? Когда погрузка была завершена, две больших корзины и три узла все еще стояли на земле. — А это что такое? — поинтересовался сержант. — Это вам в дорогу, — пояснила Юдифь. — Мама беспокоится, как бы вы не умерли с голоду по пути в Барселону, — усмехнулась Ракель. — Вот и собрала вам небольшой холодный обед. — И как мы это повезем? — вытаращил глаза сержант. — Мулы уже тяжело нагружены для такой жары и расстояния. — Первую часть пути с вами поедут моя дочь и муж, — успокаивающе улыбнулась Юдифь. — У них с собой никакой поклажи. Их мулы могут везти провизию, а назад — пустые корзины. — Вы едете с нами? — чуть слышно переспросил сержант. — Его преосвященство как-то забыл об этом упомянуть… — Мой отец подумал, что Юсуф, возможно, найдет отъезд трудным, — пояснила Ракель. — Он не ребенок, — буркнул сержант. — Конечно, нет, но мой отец будет по нему скучать, — прошептала Ракель. — И я тоже. Не беспокойтесь. Мы собираемся вернуться назад, когда вы остановитесь позавтракать. — А вот и Его преосвященство! — облегченно вздохнула Юдифь. — Наконец-то. — Она смотрела на лицо сержанта, где недовольство уступило место недоверию, постепенно сменившись негодованием. Пока епископ спускался с холма, к путешественникам подвели еще двух мулов. В этот момент, к счастью для его же репутации, появился Улибе Климен. Он ехал на тяжелой, могучего вида лошади, ведя на поводу своего тяжело нагруженного мула, о чем-то беседуя с четвертым стражником, ехавшим рядом с ним. В поднявшейся сразу суматохе остатки поклажи были погружены, и прозвучали последние прощания. Не оставалось ничего иного, как отправиться в путь, а секретарь Его преосвященства помчался вниз с холма, размахивая каким-то свертком. С тяжким вздохом сержант спешился вновь, чтобы выяснить, что стряслось на этот раз. На противоположной, северной, стороне площади сонный стражник, зевая, начал вынимать засов и отпирать ключами ворота на Сен-Фелиу и Виа-Аугуста, эту великую римскую дорогу, ведущую из мавританских и кастильских земель на юг и запад Валенсии к дальним северо-восточным границам Каталонии — впрочем, стражнику было абсолютно все равно, куда и откуда она ведет. — Мы так припозднились, что городские ворота уже открываются? — окликнул его Улибе. Стражник обернулся. — Я ничего не знаю про вашу жизнь, бейлиф, — сказал он. — Знаю только, что я сегодня утром открываю рано. — Но уж, конечно, не ради нас? — уточнил Улибе. — В честь чего? — проворчал тот, сплюнув в пыль на краю мостовой. — Я не почувствовал веса ваших денег. В городе немало и других людей, у которых важные дела. И одно из них — пропустить в город сегодня утром повозку с ценным товаром, и мне отвалят щедрую сумму за то, что вытащили меня из постели, прежде чем город проснулся. А теперь позвольте мне заняться моим делом. — Ничто не обрадует меня больше, — холодно бросил Улибе. В этот момент на юго-восточном краю площади появился человек, торопившийся с холма к северным воротам. — Эй, ключник! — окликнул он. — Моя повозка еще не прибыла? — Нет, мастер Луис, — ответил тот. — Пока все спокойно. — Закончив закреплять вторую половину огромных ворот возле каменной арки, удерживавшей их на месте, он выглянул наружу, но, не услышав ничего, что хотя бы отдаленно напоминало о приближении повозки, поплелся к своей каморке, готовый выскочить в любую минуту и задержать первую попавшуюся телегу в надежде поживиться дополнительной парой мелких монеток. Площадь вернулась в сонный мир раннего утра. Единственный шум — за исключением приглушенного разговора между сержантом, епископом и его секретарем — был отдаленный стук копыт и пение птиц. Лекарь спешился и присоединился к остальным в их тихой беседе. С одобрительными кивками все четверо разошлись и остались слышны лишь птицы и стук копыт, становившийся все ближе. Эти тихие звуки были внезапно прерваны хриплым, негромким вскриком, звонким топотом копыт и тошнотворным звуком падающего тела, столкнувшегося с чем-то твердым и неподатливым. На какой-то момент все застыли в шоке. — Что это было? — прошептала Юдифь. — Это где-то в той стороне, — сказал Юсуф, указывая в сторону северных ворот. В арке ворот появился человек. Его капюшон свалился на глаза, левой рукой он прижимал к груди какой-то сверток, а правой опирался о стену, чтобы не упасть. Затем он сделал еще шаг и начал падать. — Пьяный, — хмыкнул молодой стражник. — Не думаю, — буркнул сержант, разворачивая своего коня. — За ним на мостовой следы крови. Вслед за человеком появился мул, волоча свои поводья по мостовой… Пока остальные в изумлении обсуждали происходящее, Улибе Климен спрыгнул с коня и, бросившись к спотыкающемуся человеку, поймал его за грудь в падении с такой легкостью, словно тот был ребенком. Оглянувшись, он прорычал: — Приведите врача. Его ударили ножом. И выясните, кто это сделал. Двое стражников, пришпорив лошадей, выехали за ворота. Еще раз оглядев всю сцену, сержант последовал за ними. Улибе мягко опустил раненого на бок. — Кто-нибудь побежал за хирургом? — крикнул он, отстегивая свой балахон и подкладывая его как подушку под голову лежавшего. — Слепой и его дочь сделают для него не меньше, если не больше, чем хирург, — сказал капитан. — Они рядом со мной. — Он обернулся. — Мастер Исаак, требуется ваша помощь. — Отец, — позвала Ракель, — здесь тяжело раненый человек… — Я слышу, Ракель. Где этот несчастный мальчишка? — Юсуф?! — поразилась Ракель. — Нет, — досадливо поморщился Исаак. — Маленький Джуда, поваренок. Он когда-нибудь должен научиться подменять Юсуфа. Джуда! Подведи меня к раненому! — Отец, мне тоже подойти? — Разумеется, — с сердитой нетерпеливостью бросил Исаак. — Если только ты не сочтешь, что его надо помыть или повернуть над «уткой». Тогда помощь сможет оказать лишь маленький Джуда. — Хорошо, отец, — пробормотала Ракель, пораженная вспышкой негодования родителя. Ракель опустилась на колени на мостовую за спиной раненого; ее отец склонился напротив нее, прижав ухо к боку раненого и напряженно прислушиваясь. — Он дрожит от холода и боли, — наконец промолвил лекарь. — Я укрою его. — Улибе снял свой плащ с задней луки седла и прикрыл раненому живот и ноги. — Отец, — предупредила Ракель, — я думаю, нож из спины надо вытащить. — Согласен, что с таким ранением он не выживет. Так что попробовать стоит, — сказал Исаак, вставая. Хотя и не думаю, что у нас много шансов его спасти, но все мы в руках Божьих и должны помогать ближнему, даже если почти нет надежды. — Мы отнесем его во дворец, — твердо сказал Беренгер. — Он не должен страдать здесь на холодных камнях, словно какой-то зверь. — Епископ склонился над раненым и приподнял его балахон. — Добрый человек, — мягко сказал он, — мы отнесем тебя… да поможет нам Господь! — внезапно воскликнул он, — это же Паскуаль! Мы должны постараться его спасти! — Конечно, Ваше преосвященство, — кивнул Исаак. — Но он серьезно ранен. — Лекарь повернулся к капитану и пробормотал: — Это биржевой служащий, верно? — Он самый, — кивнул капитан. — Паскуаль Робер. — Он огляделся в поисках свободных и сильных рук и спин. — Вы двое, — скомандовал он двум конюхам, стоявшим рядом и наблюдавшим за происходящим, — помогите нам отнести его во дворец. — Где Юсуф? — спросил Исаак. — Побежал в дом за вещами, которые могут вам понадобиться, — сказала Юдифь, стоявшая рядом с мужем. — Умница! — похвалил помощника лекарь. Юдифь не стала упоминать о том, что это она отправила мальчика в дом — вместо этого она взяла на себя труд собрать пожитки раненого, раскатившиеся по мостовой там, где он упал, аккуратно сворачивая их вместе. Едва убедившись, что Паскуаля понесли к епископскому дворцу, Улибе свистом подозвал своего коня и, вскочив в седло, помчался догонять своих посланцев. Вскоре во дворец прибежал запыхавшийся Юсуф с большой корзиной, — наполненной чистыми льняными лоскутами, травами и листьями, останавливающими кровотечение, и настойкой от боли, а также несколькими дополнительными лекарствами от лихорадки и инфекции, захваченными им по собственной инициативе. Поставив корзину рядом с Ракель, он отступил назад. — Я могу чем-нибудь помочь, хозяин? — спросил он. — Нет, — проворчал Исаак, — но подожди. Ты нам можешь понадобиться, — добавил он и повернулся к своему пациенту. — Слушаюсь, хозяин, — кивнул мальчик и, подойдя к окну, увидел, что ночная чернота приобрела светлосерый оттенок. Высунувшись в окно и посмотрев вверх, он увидел луну — уже бледную и тускнеющую на фоне светлеющего неба. По другую сторону дворца, небо должно было уже стать розовым в ожидании рассвета. Не оборачиваясь, он услышал, как из спины извлекли нож, и Ракель, работая со скоростью, на которую, как он знал, сам он не способен, затягивает и перевязывает рану, ее бормотание, когда она постаралась дать пациенту лекарство, чтобы облегчить ему боль. Он знал о таких ранах достаточно и понимал, что сегодня для больного больше ничего нельзя сделать. Конечно, они дольше не задержатся. Становилось поздно, и им овладело огромное нетерпение поскорее уехать. В этот момент он услышал твердые шаги офицера, проходящего по коридору. — Есть какие-нибудь новости? — спросил кто-то, находившийся вне комнаты. — Ушел, негодяй! — отозвался незнакомый голос. Дверь открылась, и в комнату вошел бейлиф, Улибе. Решив, что они уезжают, Юсуф повернулся, чтобы попрощаться с хозяином и Ракель, и замер от неожиданности. Оказалось, что Улибе пришел вовсе не за ним. Вместо этого он придвинул стул и уселся возле Паскуаля с таким видом, будто намеревался провести здесь весь день. Озадаченный Юсуф вернулся к окну и попытался разгадать смысл происходящей сцены. Казалось, что Улибе и Паскуаль стали непривычно близки за очень короткое время. Странно. В глазах Юсуфа Паскуаль Робер был ничтожным и неинтересным маленьким человечком. Мальчик знал большинство горожан, но никогда не слышал ничего любопытного об этом чиновнике за исключением того, что знали все. Он был тихим, ниже среднего роста и довольно худым. Тихоня, что, словно мышка, крался с работы к своему жилищу больше под прикрытием стен, чем через открытое пространство. Не тот человек, чтобы вдохновить такой уровень привязанности у кого-либо, подумал он. Стало быть, здесь что-то другое. Он бы понял своего хозяина, если бы тот простоял у постели незнакомца часы, а то и дни. Лекарь чувствовал ошеломляющую ответственность перед любым человеком, который (или которая), будучи больным или раненым, доверялся его искусным рукам. Как и Ракель, печально подумал он, хотя некоторые пациенты все же не вызывали у нее такой привязанности, как другие. Но почему этот незнакомец, кем бы он ни был, по пути в Барселону так обеспокоен судьбой Паскуаля, какого-то мелкого чиновника? Юсуф уже представил, как все они стоят вокруг него до заката, затем идут домой и вновь поднимаются среди ночи, чтобы начать их путешествие. Слишком возбужденный, чтобы ждать дальше, он выскользнул из комнаты в коридор. Отец Бернат, вечно занятый секретарь-францисканец епископа, стоял возле двери, ничего не делая. На него это тоже было совершенно не похоже. Да и вообще все, за исключением его хозяина и Ракели, вели себя крайне странно. — Почему бейлиф дежурит у постели Паскуаля? — спросил Юсуф. Некоторое время назад он обнаружил, что величайшая слабость Берната — любовь к слухам, и он знал обо всем, что происходит во дворце. — Паскуаль Робер недавно работал на него, — сказал Бернат. — Когда он был здесь в последний раз, Улибе попросил Его преосвященство порекомендовать ему надежного человека, и Его преосвященство предложил ему Паскуаля. Его преосвященство крайне расстроен, — добавил Бернат, словно это был самый непонятный аспект всего инцидента. — Он должен был ехать с нами? — спросил Юсуф. — Никто ничего об этом не говорил. — Не знаю, — покачал головой секретарь. — Но на прошлой неделе и он, и его мул исчезли. Посреди ночи. — Я бы не стал сидеть у постели человека, который оставил меня таким образом, — зевая, сказал Юсуф. — Как бы то ни было, если мы не уезжаем до Улибе Климена, мне лучше вернуться к ним — вдруг я понадоблюсь. Когда Юсуф вернулся в комнату, лекарь стоял, склонившись над Паскуалем, приложив ухо к груди пациента и положив ладонь на его шею. Ракель стояла у подушки с чистой тряпицей в одной руке и кружкой воды — в другой. Раненому явно стало хуже. Его лицо посерело и осунулось, а тело, казалось, съежилось до костей. Но глаза его были открыты, и он пристально смотрел на Улибе. Схватив большого человека за предплечье, он что-то быстро говорил ему тихим голосом. Лекарь выпрямился и, отступив назад, негромко позвал: — Ракель. — Да, отец, — отозвалась девушка, передавая кружку и тряпицу Юсуфу. — Выйди на минутку в коридор. Я слышу голос Его преосвященства. А ты присмотри за раненым, Юсуф, и позови меня, если будет нужно. — Да, хозяин, — отозвался мальчик, в который раз поражаясь, как тот определяет, что это он вошел в комнату. Получая указания лекаря, мальчик одновременно прислушивался к тому, что говорил Паскуаль. Тот очень торопился, но говорил так быстро и с таким непонятным для Юсуфа акцентом, что тому удалось разобрать всего несколько слов. Раненый умолк, чтобы перевести дыхание. Склонившись над ним, Юсуф поднес к его губам кружку с водой, а затем осторожно протер влажной тряпицей лицо. Сделав это, он тактично отступил на шаг назад. — Я должен сообщить об этом немедленно, — промолвил Улибе тихо, но абсолютно разборчиво. — Но неужели вы не можете сказать, кто это сделал? Может быть, вы видели его хотя бы мельком? Одежда? Голос? Был ли он верхом? Звук открывающейся двери заставил Юсуфа обернуться, и он увидел, что в комнату входят Его преосвященство епископ, его хозяин и Ракель. — Я знаю достаточно хорошо, — прошептал раненый и болезненно закашлялся. Юсуф быстро подскочил к нему, чтобы утереть ручеек крови, выступивший на губах. Ракель что-то быстро прошептала отцу. Паскуалю удалось сделать еще один глубокий вдох и продолжать говорить голосом, больше похожим на бормотание. Он замолчал и улыбнулся. Или, возможно, подумал Юсуф, это гримаса боли. По-прежнему, это казалось улыбкой. Затем он закрыл глаза, словно сосредотачивал свои утекающие силы для нового вздоха. — Ваше преосвященство, теперь или никогда, — печально произнес лекарь и в сопровождении дочери вышел в коридор, в то время как двое священников вошли в комнату для исполнения соборования. Юсуф, положив салфетку и поставив кружку, быстро выскользнул из комнаты следом за ними. За то короткое время, что они провели у одра умирающего, начался день. Едва Юсуф открыл рот, чтобы задать вопрос своему хозяину, звон колоколов заглушил все остальные звуки. Когда они растаяли в воздухе, он осознал, что повсюду во дворце уже полно людей, проснувшихся, одевшихся и приступивших к своим повседневным заботам. Разговоры, типичные для дня, не имели ни малейшего отношения к событиям, случившимся перед рассветом. — Какие это были колокола? — спросил он, неожиданно испугавшись, что сейчас уже позднее, чем он думал. — Первые часы, — с отсутствующим видом ответил Бернат, продолжавший свое дежурство в коридоре. — Он умирает, — тихо сказал Исаак. — Мы ему больше ничем не в силах помочь. — Никто в этом не сомневается, — ответил Бернат. — Мало кто проживет дольше после удара в спину ножом столь необычной длины. — Вы видели оружие? — спросил Исаак. — Да, — кивнул Бернат. — Очень хороший кинжал с длинным клинком из отличного металла и оканчивается заостренным концом. — То есть человек, который им владел, носил его, чтобы использовать по назначению, а не для показухи, — уточнил Исаак. — Вне всяких сомнений. Дверь открылась, и вышел Улибе в сопровождении епископа. — Он скончался, — грустно сказал Улибе. — Друг мой, мы похороним его со всеми надлежащими почестями, — заверил его епископ. — Он был добрым человеком. Бейлиф, я знаю, что вам давно пора трогаться в путь, но прежде мне хотелось бы уладить кое-что. Бернат? — Разумеется, Ваше преосвященство, — подтвердил Улибе. — Да, Ваше преосвященство, — сказал секретарь. — Юсуф, ты готов? — пробормотал Исаак. Юсуф подошел поближе к слепому хозяину. — Да, — сказал он, — хотя за это время успел проголодаться. — Не волнуйся. Юдифь не даст нам умереть с голоду, — усмехнулся Исаак и мягко опустил ладонь на плечо мальчика, давая понять, что он готов идти. Однако Беренгер, похоже, был настроен заняться делами прямо в коридоре. — Когда я вошел в комнату, он говорил, но так тихо, что я ничего не смог разобрать. Какими были его последние слова? Он назвал нападавшего? Улибе Климен покачал головой. — Ваше преосвященство, он был в обычном для такой раны состоянии и просто что-то бормотал, на что натыкался его разум. Мало что из сказанного им имеет какой-либо смысл. — Каковы были его точные слова? — прищурился Беренгер. — Насколько я помню, Ваше преосвященство, он сказал «собака», «новое платье» и «дубовое дерево». И еще несколько слов, которые я не сумел распознать. Ах, да! Еще он что-то пробормотал про мяч и пони. — Впал в детство, — понимающе кивнул Бернат. У Беренгера был скептический вид. — Больше ничего не говорил? — Под самый конец, — вспомнил Улибе, — он сказал: «Да пощадит меня Господь и простит за то, что подвел тебя. Заклинаю тебя, помолись за мою душу». Юсуф, удивленный, вскинул голову и уже собирался было что-то сказать, но рука хозяина крепко стиснула его плечо. Внезапно он понял, что Улибе пристально смотрит на него, и ему было бы трудно определить, дружелюбно или нет. — Что ж, это печальное происшествие и так задержало вас достаточно долго, — сказал епископ. — Ваша охрана ждет. Капитан моей гвардии проводит вас до самого Кальдеса. Он вернется с мастером Исааком и его дочерью. Я не могу отпустить их без сопровождения. — Ваше преосвященство очень добры, — пробормотал Исаак. — Мне хотелось бы добавить Улибе всего несколько слов. Я скоро спущусь, чтобы пожелать вам счастливого пути. — И Беренгер деловито устремился по коридору в сопровождении Улибе и Берната. — Хозяин, вы едете с нами? — спросил Юсуф. Исаак повернулся к своему ученику. — Только на короткое время, пока еще стоит утренняя прохлада. Его преосвященству показалось, что это хорошая мысль. И это не даст ему втянуть меня еще в какое-нибудь дело. А теперь ответь мне, Юсуф… что сказал Паскуаль? — Откуда вы узнали, что Улибе солгал? — Ты сам мне это сказал. Ты подпрыгнул, как испуганный кролик, когда бейлиф заговорил. Боюсь, что он мог это заметить. — Да, хозяин, он… Паскуаль… говорил на чужестранном языке. Мне кажется, похожим на арагонский или кастильский. И быстро. Мне было очень трудно понять, — сказал Юсуф. — Когда они переговаривались между собой, Улибе отвечал ему в той же манере. — Но ты должен был понять хоть что-нибудь, — сказал Исаак, — иначе бы так не удивился. — Так и есть. Но я ничего не слышал о пони, собаке, плаще или дубах, — сказал Юсуф. — По-моему, он посоветовал ему держаться начеку, но я не уверен. Но под конец он говорил медленнее и, по-моему, он сказал: «Не грусти, мой друг. Это насмешка, насмешка — Господь посмеялся надо мной. Помолись за меня и присмотри за моими младшими». Может, я передаю это не слово в слово, но смысл именно такой. — Посмеялся? — переспросила Ракель. — Посмеялся, — подтвердил Юсуф. Группа, ожидавшая их на площади, перестроилась. Вьючные мулы были освобождены от поклажи и расхаживали по мостовой в поисках кустика травы под присмотром одного из сонных конюхов. Стражники спешились, и их лошади присоединились к своей родне, мулам. Нарсис, самый молодой из стражников, спал, подложив мешок под голову, капитан ушел, обещав вскоре вернуться. Когда Юсуф вышел из дворца, Наоми вновь обняла его и вручила корзинку, из которой к его носу хлынули весьма многообещающие ароматы. — Ешьте прямо сейчас, молодой хозяин, — сказала она, приподнимая уголок салфетки, прикрывавшей ее содержимое. — Это ужасное путешествие, и надо, чтобы в вас что-то было. Потом отдайте корзинку и салфетку этому бесполезному мальчишке Джуде. Он отнесет их домой. А теперь мне пора идти, иначе близнецы проснутся, а им нечем будет позавтракать. И вы должны дать мне обещание вовремя питаться, пока вас не будет, а не то вы заболеете, а рядом не окажется хозяина со своими снадобьями, чтобы вас вылечить. Он пообещал, что будет хорошо есть, даже если ее не будет с ним на Сардинии, и чтобы она в этом убедилась наверняка, страстно с ней попрощался и приподнял салфетку. Корзинка была наполнена приготовленными Наоми душистыми жареными пирожками из сдобного теста с начинкой из сыра и крайне ароматных смесей всякой всячины. Он дал один пирожок Ракель, изрядно потрудившейся нынче ночью, еще один — Джуде, поваренку, несмотря на свой род занятий вечно голодному. А затем вдруг вспомнил о стражниках и конюхе, оставшемся при мулах. А также хозяине и его супруге, которые тоже могли проголодаться. Пирожки мгновенно исчезли, как и каравай мягкого хлеба, найденный под ними. Даже усталые лошади и мулы собрались вокруг, осторожно выискивая какую-нибудь корочку, которую можно было бы выпросить или стянуть. — А где Его преосвященство? — наконец спросил Юсуф. — А заодно и Улибе Климен? — добавил самый молодой из стражников. — Кликни одного из пажей, Нарсис, и попроси его выяснить, когда нам нужно навьючивать мулов, — приказал сержант. — Это их поторопит. Еще через один показавшийся бесконечным промежуток времени с холма бегом спустился маленький паж из епископского дворца и что-то прошептал сержанту на ухо. Конюх пронзительно свистнул, и его товарищ медленным танцующим шагом подошел, чтобы помочь в очередной раз навьючить мулов. Юдифь вторично обняла Юсуфа, взяла вещи мужа и дала Ракель твердые наставления насчет возвращения ее двух лучших корзин. Гвардейский капитан сел в седло, поднял руку и через три часа после запланированного времени выступления маленькая процессия покинула город. Глава 3 К тому времени, когда они выехали на открытую сельскую местность, кавалькада уже растянулась. Впереди ехала Ракель, обмотав вокруг запястья уздечку мула, на котором сидел ее отец, увлеченная разговором с сержантом. Исаак тем временем беседовал с Юсуфом о его собственных путешествиях в молодости на земле и на море, где он и сумел набраться своих самых полезных медицинских знаний. Улибе с капитаном следовали сразу за вьючными мулами. Габриэль и Нарсис ехали по обе стороны процессии, осматривая окрестности на случай всяких неприятных неожиданностей. — Кажется, ваше имя Доминго? — смущенно спросила Ракель несмотря на то, что она довольно хорошо знала сержанта по путешествию в Таррагону, совершенному ею несколькими месяцами ранее. Тем не менее вопрос казался довольно бесцеремонным. — Именно так, — с улыбкой кивнул тот. — Это я и есть. Для некоторых. Если бы хоть один из этих двух лентяев обратился бы так ко мне, — добавил он, указывая на Габриэля и Нарсиса, — они бы этот случай долго не забыли. Но вы, сударыня, можете называть меня Доминго. — Разве мы выехали не гораздо позже по сравнению с тем, что ожидалось? — спросила Ракель, быстро уходя от столь личного вопроса. — Или вы были готовы к подобной задержке? — Я отнюдь не думал, сударыня, что кого-то прирежут прямо у нас под носом, — сухо ответил сержант. — Что касается вашего вопроса, то нет, я не ожидал никаких задержек. — Он помолчал. — Хотя когда путешествуешь с Его преосвященством, я всегда к ним готов. — Неужели он такой медлительный человек? — с преувеличенным удивлением спросила Ракель. — Его преосвященство? Нет. Он всегда и всюду поспевает вовремя. Но вокруг него часто собирается целая толпа людей с тысячами глупых требований, которые порой делают отъезд невозможным, разве что нам удается этого избежать, уехав еще до того, как они проснутся. Но с этой группой я никаких проблем не ожидаю. — Чем же мы так отличаемся от остальных? — Мои люди просыпаются и готовы к отъезду, когда я им скажу. Я знаю парня, который может встать рано — он в конюшне и на своей кобыле большую часть дней еще до рассвета. А уж с этим бейлифом в конце процессии я не ожидаю вообще никаких проблем. Судя по его поведению, в молодости он был солдатом, хотя я бы не осмелился спрашивать его о прошлом. — Почему же? — спросила Ракель. — Я бы предположил, что несмотря на его легкие и дружелюбные манеры, мы с ним не на равных, — тихо ответил он. — Госпожа Ракель, из него такой же бейлиф, как из меня граф. Но, отвечая на ваш вопрос, я надеялся, что мы выедем еще до захода луны. Сегодня к вечеру мы не попадем в Барселону, — мрачно подытожил он. Ракель оглянулась на молчаливого Улибе. — Он расстроится. — Возможно, — пожал плечами Доминго. — Даже если и так, то ничего нельзя поделать. Мы проедем сколько сможем, переспим жару, а затем продолжим путь пока не стемнеет так, что не разберешь дороги. — И по дороге вам не найти постоялого двора, — сказала Ракель, вспомнив, как тяжело пришлось с этим в ее прошлом путешествии. — Нам он не понадобится, — усмехнулся сержант. — У нас нет знатных дам, которых надо защищать. Нас шестеро, и все мы вооружены. Ночи — теплые и сухие, и мы найдем какое-нибудь укромное местечко неподалеку от дороги и отоспимся, пока луна не поднимется достаточно высоко, чтобы освещать нам дорогу до Барселоны. Десять-пятнадцать миль при луне, и мы будем у городских ворот. Еще до рассвета, даю слово. И это будет просто превосходно, сударыня Ракель. — Превосходно, Доминго! — Знаете, там жарче, чем здесь. В это время года. Конечно, не так жарко, как в Гранаде, — добавил он. — Был я там однажды еще молодым парнем, как стражник при посланнике его величества. Вот это было действительно жарко. — И насколько же? — поинтересовалась Ракель, опуская вуаль и приготовившись выслушивать воспоминания сержанта. Почти два часа спустя капитан нагнал Исаака. — Мастер Исаак, — мы уже почти достигли цели. Если вы хотите попрощаться, то давайте сделаем это сейчас, а отряд пусть двигается дальше. — Вот мы где, — сказал сержант с притворным удивлением. — Я наслаждался воспоминаниями о старых сражениях в обществе госпожи Ракель и увлекся настолько, что даже и забыл, где мы находимся, — галантно добавил он. — Но, прежде чем расстаться, капитан, почему бы нам не сделать привал и не насладиться едой, которую мы везли столько времени? Капитан остановил свой отряд у нары раскидистых деревьев, затенявших своими кронами небольшую речушку. Зной и засуха лета в отдельных местах полностью высушили воду, но здесь она была по-прежнему прохладной и музыкально журчала, извиваясь по камням и гальке, устилавшей ее ложе. Капитан одобрительно кивнул и приказал стражникам снять корзины и узелки с едой. Вскоре все с удовольствием уплетали мягкие сладкие абрикосы и жесткие ранние груши, холодную тушеную говядину и холодных жареных цыплят, заедая все это великолепие хлебом. — Мы не сможем захватить все это назад, — сказала Ракель, глядя на оставшуюся кучу снеди. — Мама и Наоми расстроятся хуже некуда. — Тогда я предлагаю опустошить эти замечательные корзины, — предложил сержант, — отправить их назад с вами, а остатки еды погрузить в короба вьючных мулов. Слегка переместив груз, мы получим достаточно места. Согласны, мастер Исаак? — Подобные стратегические решения я оставляю на волю Ракели, чья мудрость в подобных вещах меня всегда поражала, — с улыбкой сказал Исаак. — Отличная мысль. Я так и поступлю, — твердо сказала Ракель, — чтобы убедиться, что они хорошо упакованы. Доешьте все за обедом, пока еда не успеет испортиться. Ракель переместила содержимое коробов и на освободившееся место переложила еду из корзин. — Ну вот, теперь все в порядке. Мы готовы ехать, но сперва я бы хотела попрощаться с моим новым младшим братишкой. — Она обняла Юсуфа, за последний год ставшего ее другом и союзником, и накинула вуаль на лицо, чтобы скрыть выступившие слезы. — Береги себя, — прошептала она. — И всегда будь начеку. — Ты подслушивала! — возмущенно воскликнул Юсуф. — Конечно, — улыбнулась она. — А теперь с тобой попрощается отец. Исаак обнял мальчика и отступил назад. — Больше я не буду давать тебе советов. Тебе и так удалось прожить до своего возраста лишь благодаря ловкости и уму, и ты будешь продолжать это делать, я знаю. Только прошу тебя не забывать о последней просьбе, которую дал тебе капитан. — Чтобы держать правильно локоть? — озадаченно спросил Юсуф. — Нет, хотя это тоже важно. Никому не верь, — пробормотал он. — Прощай, малыш. Мое благословение будет с тобой, — быстро добавил он и отвернулся. — Он вернется еще до Великих Праздников, отец, — сказала Ракель с наигранной жизнерадостностью, которой она не чувствовала. — Вы говорите так, словно он уезжает на много лет. — Однажды начатое путешествие может привести в самые неожиданные места, дорогая моя, — сказал Исаак и вскарабкался на нетерпеливого мула. Юсуф помедлил, положив руку на седло, озадаченный словами хозяина. Он оглядел своих спутников: Мигель, Габриэль и Нарсис — три стражника, его старый друг, сержант Доминго и друг епископа, Улибе. Он покачал головой, вспрыгнул в седло и вслед за другими поехал по дороге на юг. Трое оставшихся выехали из-под сени раскидистых деревьев. За время их короткого привала день раскалился от зноя. Пыль, поднятая копытами лошадей уехавших, все еще висела в воздухе: нигде не было ни дуновения ветерка. Ракель забралась на мула и огляделась. Молодые стражники уехали, капитан был поглощен своими заботами, и не беспокоился о ней, окрестности пустовали. Она немного приподняла вуаль с лица, но даже легчайшее прикосновение ткани к горячим щекам и лбу были невыносимы. Она откинула вуаль за спину, и та повисла на булавке, вколотой в пучок волос у нее на голове. — Пакет, который вам дали, мастер Исаак, — тем временем говорил капитан, — следует доставить на ферму, расположенную вдоль узкой дороги слегка впереди от нас. И будет лучше, если вы с дочерью доставите его без моей помощи. — Конечно, капитан, — сказала Ракель с большей уверенностью, чем она чувствовала. — Сверните на первую дорогу справа и езжайте вдоль реки, пока она не сделает резкий поворот. Вы увидите прудик и маленький водопад. Сразу за этим местом вы найдете вход в дом. — Его преосвященство дал мне необходимые указания, — сказал Исаак. — Похоже, задание довольно простое. — Так оно и есть, — согласился капитан. — Но, мастер Исаак, если не возражаете, вместо того чтобы дожидаться вас здесь, я поеду на небольшом расстоянии за вами. Если там все будет в порядке, я просто проеду мимо, а потом догоню вас на обратном пути. — Конечно, капитан, — согласился лекарь. — Мы будем рады знать, что вы где-то поблизости. Как и обещал капитан, ехать пришлось совсем недалеко. Дорога лежала вдоль реки, скрытой от посторонних глаз деревьями, — такая узкая, что даже повозке, запряженной быками, было бы трудно здесь проехать. Однако в тени деревьев было приятно и прохладно, поля на другой стороне реки были засажены зерном, а береговые склоны заросли оливами и лианами, увешенными недозревшими фруктами. Вместо того, чтобы волноваться о Юсуфе или страдать по Даниэлю или раздумывать, а так уж ли ей и в самом деле хочется замуж — ее обычное занятие, когда голова не была занята более серьезными вопросами, — Ракель начала мечтать о жизни в спокойном местечке наподобие этого, скрытого от мирской суеты. Эти мечты об идиллическом существовании были прерваны резким взрывом звуков. Крики и вопли разнеслись по холмам, становясь громче по мере того, как они приближались к своей цели. — Отец, что это?! — Кто-то очень сильно раздраженный? — с легкой усмешкой предположил Исаак. У них за спиной капитан пришпорил коня и вскоре их нагнал. — Шум доносится со стороны фермы, — сказал он. — Я поеду вперед, чтобы убедиться, что там ничего плохого. — Действительно, — согласился лекарь. — Не хотелось бы попасть прямо в центр баталии. При этих словах лошадь капитана ринулась в быстрый галоп, отбросив из-под задних копыт им в лицо пыль и мелкие камешки. Мулы, подстегнутые к действию неожиданным обстрелом и поспешным отбытием их напарника по конюшне, припустили рысью. Ракель, лишь совсем недавно научившаяся ездить верхом, с большим трудом управляла мулом отца, оставаясь верхом на своем. Мулы тем временем перешли в легкий галоп и свернули на хорошо утоптанную дорожку. Впереди лошадь капитана перешла на спокойный шаг. Мулы нагнали ее и, мигом потеряв интерес к скачке, двинулись к траве на обочине дорожки. Виновником скандала явно служил высокий человек на лошади. И он, и его лошадь были покрыты дорожной пылью и обильно потели, будто преодолели значительное расстояние. Он рычал на престарелого слугу, защищавшего дверь дома, словно солдат от неприятельской армии. — Старый болван! Я не уеду, пока не получу позволения! — завопил человек на этого невольного героя. — Хозяин запрещает пускать в дом чужих, когда его нет, — сказал слуга — смело, но, тем не менее, дрожащим голосом. — И кого бы вы ни искали, никого похожего здесь нет. Капитан спешился, вытянул из ножен меч и приблизился к всаднику. — Что здесь происходит? — спросил он. Оба участника противостояния повернулись к нему — вооруженному, в высоких сапогах со шпорами и в форме капитана епископской гвардии. — Этот господин угрожает лишить меня жизни, если я не выдам ему некую особу, которой не существует, — сказал старик. — Особу, которая здесь не живет и никогда не жила, в течение моей жизни. Я отвечаю за имущество моего господина, — продолжал он. — И не могу пускать в дом чужих в его отсутствие. — То, что здесь происходит, вовсе не касается гвардии епископа, — сказал человек на лошади. — Как и его сомнительных знакомых и еще более сомнительных компаньонов, — добавил он, пристально глядя на Ракель достаточно долго, чтобы у нее на щеках заиграл румянец. — Я собираюсь навестить своего знакомого. Только и всего. Неожиданно вспомнив про свою вуаль, Ракель поспешно опустила ее на лицо. — Мир и порядок в епархии имеют ко мне прямое отношение, — холодно заметил капитан. — Если я не могу проехать мимо чьих-либо владений без того, чтобы меня не привлекли звуки угроз, это мое дело. Я настаиваю, сударь, что вы ошиблись домом. А также настаиваю, чтобы вы уехали и преследовали жертву где-нибудь еще и оставили лекаря и его дочь без оскорблений. — Взмахом руки он указал на старика, Исаака и его дочь. — И я настаиваю, злодей, чтобы вы отправились в ад и оставались там с вашей матерью — вечной блудницей! — сердито выпалил всадник и, дав шпоры своему коню, ускакал прежде, чем капитан успел как-то отреагировать. — Знаете, отец, мне кажется, это был мастер Луис, — сказала Ракель. — У этого человека очень неприятный характер. — Похоже, это и впрямь был мастер Луис, — поддержал ее капитан. — Интересно, что на него находит и заставляет так себя вести? — Похоже, сегодня утром он в очередной раз встал не с той ноги, — усмехнулся Исаак. — Он редко бывает в добром расположении духа, — сказал капитан. — Но даже для него подобное поведение — крайность. — Должно быть, на него подействовала жара. — Очень даже может быть. — Капитан покачал головой. — Надеюсь, вы меня извините, но мне пора ехать. — Конечно, капитан, — кивнул Исаак, дождался, пока стук копыт его лошади растает вдали и обратился к старому слуге. — Я говорю с Далмо? — Да, господин. Чем могу служить? Исаак спешился. Лишенный своего посоха, да еще на незнакомом месте, он помедлил, нащупывая дорогу ногой. Ракель соскочила с мула и бросилась на помощь. — У меня есть для вас кое-что, Далмо, — сказал лекарь. — От Его преосвященства епископа. — Он достал пакет из кожаного кошеля под плащом и вытянул его перед собой, чтобы Далмо мог видеть печать. — Если вы, господин, с вашей дочерью зайдете в дом, — сказал старый слуга, — то и у меня для вас кое-что найдется. Возьмите меня за руку, — добавил он, — я провожу вас внутрь и доставлю обратно в целости и сохранности. Исаак пошел рядом со стариком, Ракель следовала за ними. Далмо миновал тяжелую входную дверь и повел их к маленькой дверце в высокой каменной стене. Внутри оказался двор, прохладный от журчащей воды и деревьев. — Если вы подождете здесь минутку, сударыня, мы скоро вернемся. — Они пересекли вымощенный плиткой двор и остановились. Далмо заколотил в дверь. — Открывай, идиот, — прошипел он. — Это Далмо. Послышался глухой удар отодвигаемой щеколды, а вслед за ним — скрип ключа в открываемом большом замке. Затем дверь распахнулась, и поток прохладного воздуха заключил лекаря в объятия. Осторожно ступая, он последовал за слугой. — Кто это, Далмо? — послышался откуда-то сверху встревоженный женский голос. — Это слепой лекарь, госпожа, посланный епископом. Он привез послание для хозяина. А предыдущий господин попал не в тот дом. Он уехал. — Понятно, — с облегчением сказала женщина. — Передай лекарю пакет со стола, Далмо, и предложи ему освежиться. — Ваша хозяйка очень любезна, — сказал Исаак. — О, это не хозяйка, — сказал Далмо. — Это домоправительница. — Я поражен, — вежливо отозвался Исаак. — У нее голос, как у… — И впрямь, господин, простите, что перебиваю, у нее именно такой голос, правда? Не желаете выпить чего-нибудь освежающего, господин? — Спасибо, но нам пора ехать, пока жара еще больше не усилилась. — Тогда вот ваш пакет, господин. Исаак засунул его под тунику и позволил проводить себя назад во двор. — Дорогая, и что ты обо всем этом думаешь? — спросил Исаак, когда дверь в стене была заперта на ключ и на щеколду. — Отец, это очень милое маленькое поместье, — сказала Ракель. — Дом прочный и надежный. Очень безопасный. Должно быть, хозяин очень боится воров и мародеров, — добавила она. — Двери запираются на ключ и на засов, на всех окнах первого этажа — тяжелые ставни. — Полагаю, что это потому, что в отсутствие хозяина слуги волнуются больше, — мимоходом сказал Исаак. — За дом ведь отвечают они, а не он. И, обрати внимание, они постарались отделаться от меня как можно скорее. Но ни он, ни Ракель не обсуждали причины, по которым епископу Жироны понадобилось доставить и получить почту на этой маленькой, симпатичной и процветающей ферме. Солнце поднималось все выше в безоблачном небе, жара неумолимо росла, и бодрое движение вперед маленького отряда по дороге на Барселону стало постепенно замедляться. А затем и мягкий ветерок стих. Окрестности мерцали от знойных миазмов, поднимавшихся от раскаленной дороги и сухих полей. Самый тяжело нагруженный мул — сильное и уверенное создание — дважды споткнулся. Сержант натянул уздечку и поднял руку, приказывая остановиться. — Если мы продолжим путь, то потеряем нашего лучшего мула, — сказал он, свирепо глядя на других, словно с ним не соглашались. — Я говорил Его преосвященству, что мы и так перегружены сверх всякой меры — и это еще до того, как добавилась дополнительная еда. — Мы остановимся здесь, сержант? — спросил Мигель по праву старшего среди трех стражников. — Здесь? — переспросил сержант. — Где нет тени и воды? Должно быть, у тебя от жары мозги расплавились. Разумеется, не здесь. Но не далее чем в миле отсюда есть одно отличное местечко. Вон за тем холмом. Но нам придется разгрузить эту скотину, пока она не охромела. — Давайте я спешусь, — вызвался Юсуф. — Моя кобыла сможет нести груз. — Превосходная мысль, парень, — похвалил его сержант. — Но имеет смысл, коли на такую жертву пойдет кто-нибудь поздоровее, да еще из тех, кто едет на более тяжелой лошади. — Он оглядел своих людей и усмехнулся. — Нарсис, по-моему, тебе не мешает размять ноги. — Так я и знал, — пожав плечами, пробормотал Нарсис. Два маленьких, но очень тяжелых сундучка, предназначенные его величеству, перекочевали с перегруженного мула на спину крепкой лошади Нарсиса, и отряд вновь устремился вверх по склону холма: на сей раз шагом. Холм оказался выше, чем они ожидали, и к тому времени, когда отряд достиг вершины, все шли пешком, чтобы облегчить ношу обессиленным мулам. — По-моему, я натер ногу, — пробормотал Нарсис, когда они достигли вершины и остановились. На полпути вниз по склону виднелась небольшая, но густо заросшая кустарником рощица. Через нее пробегал полноводный и быстрый ручей, земля вокруг заросла сочной травой, отчасти скрытой тенью деревьев. — Вот она, — сказал сержант. — Через минуту будем там. Минута оказалась долгой. Когда отряд наконец достиг деревьев, стражники развьючили животных и отпустили их напиться и попастись, оставив их под присмотром Нарсиса, который, стянув сапоги, мрачно разглядывал свои ноги. Доминго и Улибе разделись и зашли в ручей, чтобы смыть пот и дорожную пыль. Мигель и Габриэль последовали их примеру. Улибе нашел глубокое место, где и погрузился в холодную воду с осторожной неспешностью, потом, не стряхивая воду с волос, вышел на берег и улегся на живот. Юсуф стоял у ручья, наблюдая. Он не был по натуре или по воспитанию особо стеснительным или ханжески стыдливым, но глядя на Улибе с его руками, шеей и грудью мускулистого борца, почувствовал себя маленьким и неприметным. Однако и в этом случае гордость не позволяла ему просто стоять на берегу, как скромному девственнику, боящемуся обнажиться перед другими. Он торопливо скинул башмаки, плащ, рубашку и рейтузы, свалил их в кучу, ринулся в воду и принялся энергично плескаться. Прежде чем он выбрался на берег и вновь прикрылся рубашкой, Улибе уже высох под горячим солнцем. Он встал и, натянув рубашку, прополоскал свои рейтузы в воде, выжал и повесил на ветку сушиться. — Советую сделать то же самое, приятель, — сказал он. — Когда настанет пора ехать, скажешь мне спасибо. К этому времени все остальные обсохли, но тоже оставались полуодетыми. — Еда, — прорычал сержант, — а потом — сон. Когда посвежеет достаточно, чтобы можно было соображать, отправимся дальше. — А когда это будет? — спросил Нарсис, смененный с дежурства и только что вышедший из воды. — Когда я скажу, стражник, — холодно сказал сержант. Когда они грузили поклажу, короба с провизией были повешены по бокам. Улибе и Доминго перенесли их к приятному местечку возле воды и подняли крышку. — Они удивительно тяжелые, — заметил Улибе. — И вот почему, — сказал сержант, доставая две крепко запечатанные глиняные бутыли. — И еще одна. Две — тоже глиняные — миски, завернутые и обвязанные льняными полотенцами, были вытащены и поставлены рядышком. — А под ними — сушеные фрукты, ветчина и хлеб, посланные поварами Его преосвященства. — Мы можем оставить это на ужин и на завтрак, — сказал Улибе. — Поскольку у нас нет ни малейшей надежды попасть в Барселону сегодня. — Согласен, — кивнул сержант. — Эй, бездельники, налетай! В глиняных бутылях было вино. Сержант вытащил пробку из одной и отправил Нарсиса к ручью, чтобы он поставил в воду охлаждаться вторую. Когда тот вернулся, зрелище на полянке поистине впечатляло. Одно блюдо было наполнено цыплятами и уткой, порезанной на куски и сдобренной густым острым соусом: все по-прежнему сохранило прохладу и свежесть под защитой глины — так, словно она еще этой ночью лежала в глубочайшем подвале дома. На другом блюде были чечевица и рис, приготовленные в мясном бульоне с луком, чесноком и чабрецом. Все с аппетитом накинулись на еду. Когда все поели и уровень вина в бутыли изрядно понизился, разговоры (если таковые и были) прекратились. Нарсис заснул; некоторое время Доминго и Улибе тихо переговаривались на предмет лошадей, а затем тоже заснули; Мигель и Габриэль стояли на страже: Мигель — возле поклажи, а Габриэль — на краю рощицы, откуда он мог обозревать окрестности. Вокруг было тихо. Жара задушила пение птиц и писк мелких зверьков. Чувствительные натуры, подумал Юсуф, сейчас, должно быть, дома, спят в уюте и прохладе. Будучи убежденным, что он — единственное бодрствующее живое существо в этой части света, Юсуф неожиданно уловил краем глаза движение. Он вгляделся внимательнее, не поворачивая головы, и увидел густой куст, под которым пряталось что-то коричневое. Оно моргнуло. Итак, нечто темно-коричневое с глазами. И приличных размеров, подумал он, но слишком маленькое для человека. Собака? Лисица? Что-то более угрожающее? Он едва не закричал в смятении. Его меч лежал слишком далеко, несмотря на все добрые советы, полученные этим утром. Используя свое тело как щит от этих наблюдающих глаз он очень медленно вытянул руку и поднял кусочек дерева. Он заметил, что Улибе Климен внимательно смотрит на него. Бейлиф, положив ладонь на рукоятку меча, почти незаметно покачал головой. Юсуф уронил деревяшку. Из куста выскользнула тонкая белая рука и потянулась к куску хлеба, оставленному одним из стражников на земле. Улибе двигался так же быстро. Он сомкнул свою большую руку вокруг запястья и крепко сжал. — Ну-ка, выходи, — спокойным тоном произнес он, не ослабляя хватки. — Никто не сделает тебе ничего плохого. — Владелец руки не шевельнулся и не издал ни звука. — Если не выйдешь, мне придется тебя вытащить. — По-прежнему ни звука. — Что ж, как хочешь. — Улибе резко дернул и выволок из куста маленького тощего мальчишку с длинными, нечесаными волосами в грубой коричневой тунике, слишком большой по размеру. По грязному лицу катились слезы. — Ты голоден? — спокойно спросил Улибе, по-прежнему крепко сжимая тонкое запястье. Мальчишка уставился на него огромными темными глазами. — Глупый вопрос, — продолжал Улибе тем же тихим голосом. — Конечно, голоден. Разве растущие пареньки вроде тебя не вечно голодные? Так вот, ты окажешь великую честь нам и нашим мулам, если съешь что-нибудь из этого. То, что мы не съели, нам приходится нести с собой, а наши мулы уже перегружены. — С этими словами он взял с блюда ломоть хлеба и положил на него кусок цыпленка. Потом подцепил второй ломоть хлеба, зачерпнул чечевицы и риса и положил его рядом с первым. — Ну что? — усмехнулся он. — Если я тебя отпущу, ты останешься и поешь? Мальчишка упорно молчал. — Клянусь Господом Всемогущим и всем остальным, что тебе ничего не грозит. Мы посланцы епископа Жироны, а епископ не позволяет своим людям обижать детей. Ты останешься достаточно надолго, чтобы поесть? Мальчик кивнул. — Скажи это вслух. Ты можешь говорить? — Я останусь. — Голос был хриплым и неуверенным, словно мальчик долгое время не открывал рта, но Улибе принял этот ответ и отпустил запястье. Мальчик схватил кусок цыпленка и начал судорожно есть. — Парнишка и впрямь проголодался, — сказал сержант. — Но тут очень важно не давать ему много за один раз, Улибе. Вот, парень, — сказал он, — глотни вина и пережди, пока не освободится место для хлеба, иначе тебе будет плохо. Тот взял бутыль, предложенную сержантом, и сделал маленький глоток. Потом сел и уставился на остатки еды. — Мы направляемся из Жироны в Барселону, чтобы доставить этого маленького бездельника на корабль, — спокойным тоном сказал сержант, указывая на Юсуфа. Мальчишка начал подниматься на ноги. — Нет, нет, — успокоил его сержант. — Не волнуйся, парень. Это не пленник. Это воспитанник его величества, присоединившийся к нему на несколько месяцев в качестве пажа в его поместье. Разве это не так, Юсуф? — Да, мой господин, — отозвался тот, пытаясь вложить искренность в каждое слово. — Клянусь, я направляюсь туда по собственному желанию. И здесь на этой лужайке — не знаю, видна ли она отсюда — моя кобыла. Она будет ждать меня в конюшне в Барселоне, и на обратном пути в Жирону я снова буду ехать на ней. — Это правда? — прошептал мальчик, обращаясь к Улибе. — Правда, и ничего, кроме правды, — кивнул тот. — Клянусь моей бессмертной душой, если это не так. Мы просто невинные путешественники. И теперь, думаю, ты сможешь подкрепиться еще получше. Наступило долгое молчание, лишь время от времени нарушаемое похрапыванием и бурчанием Нарсиса, который по-прежнему мирно спал, пока мальчик разделывался с цыплятами, рисом и хлебом. — Премного вам благодарен, сеньоры, — сказал он торжественно, что выглядело несколько чудно. — Я был очень голоден. — Мы к вашим услугам, — пристально посмотрел на него Улибе. — Меня зовут Улибе, а это — сержант Его преосвященства, известный как Доминго, мальчика зовут Юсуф, тот, что храпит на земле, — это Нарсис, и там есть еще парочка бесполезных болванов, Мигель и Габриэль. Один из них стоит на страже. Он явно тебя не заметил. — Я был по другую сторону ручья, — сказал мальчик. — Перешел его вброд, надеясь попросить у вас кусочек хлеба, но когда увидел, что вас так много… — На этот счет мы не волновались, — сказал сержант. — Теперь, когда ты знаешь, кто мы такие, могу спросить твое имя? — Конечно, господин, — ответил мальчик после краткого испуганного молчания. — Меня зовут Жиль. — И ты путешествуешь по этой местности с разрешения своего хозяина? — полюбопытствовал сержант и добавил: — Бежать бесполезно! — когда Улибе вновь схватил за запястье вскочившего в панике мальчика. — Мы не занимаемся отловом беглецов, разве только по приходу Его преосвященства. — Его преосвященства? — с любопытством спросил Улибе. — Никогда не подумал бы, что ему было бы интересно посылать своих людей с подобной целью. — При мне такого и не случалось, — улыбнулся сержант. — И я, конечно, не стал бы принимать приказы ни от кого другого, в том числе и от твоего хозяина, парень. Но зачем пускаться в бегство? Ты должен понимать, что теперь ты превратился в цель для всяких воришек и злоумышленников. Да и работорговцев заодно. — Потому-то я и пустился в бега, — пояснил мальчик, переводя взгляд то с сержанта на Улибе Климена, то обратно. — Кухарка тайком рассказала мне, что слышала, как моя хозяйка обсуждала с работорговцем, сколько она за меня получит. — Зачем ей это понадобилось? — полюбопытствовал сержант, пристально глядя на мальчика. — Разве ты раб, которого запросто можно продать? — Нет, — замотал головой тот, — ничуть не бывало. Но порой я очень неуклюжий, — добавил он, глядя себе под ноги, — и ломаю разные вещи. В последний раз, когда я кое-что сломал, моя хозяйка так разозлилась, что избила меня и на целые сутки заперла в кладовке. — Но это же не причина продавать паренька в рабство, — удивился Доминго. — Что верно, то верно, — кивнул Улибе. — Подумаем вот о чем. Если она его продаст, то избавится от него и в то же время заработает денег. Если при этом она найдет кухонного мальчишку потолковее, вопрос будет решен раз и навсегда. — Если бы все рассуждали так же, то вряд ли кто-то из поварят избежал бы продажи в рабство, — заметил сержант. — Но как она собиралась объяснить твоей семье, что ты куда-то пропал? Это было бы весьма затруднительно, — сказал Улибе. — У меня нет семьи, господин. Она собиралась сказать… братьям… братьям в сиротском доме, что я умер. К этому времени Нарсис проснулся и с большим интересом прислушивался к рассказу беглеца. — Но это невозможно, — вмешался он в разговор. — Даже если у тебя нет семьи, продать мальчика-христианина невозможно. — Это чистая правда, — сказал Улибе, — но корабли, отплывающие из Барселоны, везут много христианских детей, чтобы потом продать их по, высоким ценам на иностранных рынках. Деньги без задержек переходят из рук в руки, попутный ветер — и мальчик или девочка уже не корабле, идущем вдоль побережья, причем быстрее, чем они сообразят, что происходят. Если капитана корабля допросить, — а такое случается не так уж часто — он может сказать, что мальчик — это араб, захваченный в бою. Кому до него какое дело? — Зато парню дело есть, — возразил стражник. — Все, что ему требуется, это сообщить все первому попавшемуся чиновнику христианского происхождения. — Ага. Только потом он узнает, что если попытается это сделать, ему отрежут язык, — сказал Улибе. — Ты живешь слишком далеко от моря, мой добрый Нарсис. Кстати, приятель, ты умеешь читать и писать? — Он повернулся к мальчику. — Д-да, — с колебанием сказал мальчик, — немного. — Предлагаю тебе научиться как следует, — усмехнулся Улибе. — В том, что ты умеешь писать, есть свои плюсы. Потому что раз ты можешь что-то написать, не имеет смысла отрезать тебе язык, а свои обвинения ты сможешь изложить на бумаге в письменном виде. Раб без языка может работать, а без рук — нет, и деньги, уплаченные за него работорговцем, уйдут впустую. Это с практической точки зрения… Стало быть, ты сбежал. Умный парнишка. В подобных обстоятельствах я бы тоже, наверное, задал стрекача. — Полагаю, таковыми обстоятельства и были, — произнес сержант. — Откуда именно ты сбежал? — Не могу вам сказать, сеньоры, — вновь с панической ноткой в голове отозвался мальчуган. — Я точно не знал, где располагался этот дом. — Но тебя же растили братья в сиротском приюте? — Так оно и было, — кивнул тот. — Мои родители умерли, а потом братья, присматривавшие за мной, поместили меня в эту семью на место кухонного работника. — Почему же, дружок, вместо этого они не попробовали научить тебя чему-нибудь — торговать, например? — спросил Улибе. — У братьев было слишком мало денег для того, чтобы отдавать всех в ученики, и что у них было… — Он замолчал, подыскивая подходящее слово. — Они тратили на тех, кто проявлял способности к какой-нибудь профессии, — покраснев, пробормотал он. — Что ж, думаю, они ошиблись, — сказал Улибе. — Ты кажешься мне достаточно разумным малым. Ты наверняка очень быстр — почти столь же, сколь и я, а людей с такими быстрыми руками, как у меня, поверь, немного. И тебе еще очень повезло, что я сейчас пребываю в добром расположении духа, — улыбнулся он. — А то я продемонстрировал бы тебе, что такое ловкий карманник. — Полагаю, Улибе, у вас для этого слишком мягкое сердце, — заметил сержант. — Я бы не был столь в этом уверен, — усмехнулся Улибе и вновь повернулся к Жилю. — Куда ты держишь путь теперь? — На западе и на севере есть другие королевства, — ответил Жиль. — Я думал пробраться туда. — Действительно, таковые там имеются, — кивнул Улибе, — но раз ты туда идешь, не забывай, что некоторые из них — наши враги. Едва ты откроешь рот, чтобы сказать хоть слово, там сразу поймут, откуда ты явился. Да я и сам тебя насквозь вижу, а вот если бы ты не говорил вообще, то и не догадался бы. — Это серьезно? — спросил Нарсис. — Да нет, я просто его подкалываю, — хохотнул Улибе. — Конечно, я точно не знаю, разве что он каталонец, что он откуда-то из наших краев, только и всего. Но в других королевствах говорят на чудных наречиях. Возможно, ты их и понять не сможешь. Тебе следует об этом поразмыслить. Жиль откинул волосы со лба и недовольно посмотрел на Улибе. — Сеньор, я знаю об иностранцах очень много, — заявил он. — И понимаю большинство из них. То, что я умею читать и писать всего чуть-чуть, еще не означает, что я полный невежда. — Прими мои извинения, — усмехнулся Улибе. — Он смышленый парень, — сказал сержант. — И совсем не похож на простого поваренка. — Я свободен? Могу уйти? — быстро спросил мальчик, взглянув на Улибе. — Разумеется! — заверил его тот. — Неужели ты считал себя моим пленником? Мне просто было любопытно, кому принадлежит такая маленькая быстрая ладошка. И убедиться, что… Минутку, — остановил его Улибе, заметив, что паренек уже вскочил на ноги. Достав одно из льняных полотенец, в которое была завернута еда, он вновь завязал его и протянул Жилю. — Прими с почтением, — сказал он, — это тебе на дорогу. — В таком случае искренне благодарен вам, господа, за подкрепление сил, — произнес тот. — Вы спасли меня от голода, и я безмерно вам обязан. Теперь же мне нужно продолжать собственный путь. — Он вышел из-за куста, оказавшись выше ростом, чем ожидалось. — Неважно, куда ты решил держать путь, — ответил ему Улибе. — Но у меня к тебе предложение. Мы направляемся в Барселону, мы уже говорили об этом. И я предлагаю тебе составить нам компанию. А в городе я найду место, где ты будешь в безопасности. — Я не могу вернуться в Барселону, — дрожащим голосом сказал Жиль и неожиданно рванул к дороге. — Почему вы пригласили его поехать с нами? — спросил сержант. — Мне просто интересно. — Как ни странно, но я начинаю вскипать, когда представляю, как его возьмут в плен или убьют по дороге. — Судя по всему, что-нибудь одно из этого с ним и случится, — флегматично буркнул сержант. — Похоже, он не очень-то умеет за себя постоять, — встревоженно сказал Юсуф. — С его стороны было глупо подходить к нам так близко. Ведь мы могли оказаться кем угодно. А когда он попробовал убежать, было уже слишком поздно. — Он умирал с голоду, — сказал Улибе. — А голодный олень готов кормиться из твой правой руки, когда ты в левой держишь нож. Едва они вновь устроились на отдых, их прервал чей-то пронзительный вопль. — Это тот самый парень, — сказал Улибе, вскакивая на ноги и, размахивая мечом, с удивительной скоростью вприпрыжку понесся в сторону дороги. С выражением покорности на лице сержант поднялся и последовал за ним. Жиль находился на макушке холма, повернутого боком к Жироне. Двое мужчин, лошади которых паслись на обочине дороги, держали его крепкой хваткой. — Вы меня весьма обяжете, господа, если отпустите нашего конюха, — заявил Улибе. Его меч молнией сверкнул на солнце, и один из нападавших попятился. — Жиль, ты болван, — сказал он, — возвращайся к лошадям. И вы, господин, тоже отпустите его. — Я бы предложил то же самое, — зевнул сержант, рисуя наконечником меча в дорожной пыли какой-то замысловатый узор. Даже в простых рубашках, без доспехов, эта пара выглядела довольно свирепо. — Мы не знали, что он ваш, сеньор, — сказал второй нападавший. — Мы думали — он беглый раб. — Жиль? Разумеется, нет. Скорее всего заметил что-нибудь интересное, когда мы проезжали мимо недавно. Разве не так, парень? — Да, господин, — кивнул тот. — Большого белого коня в поле, но его уже и след простыл. — Романтическое создание, — усмехнулся Улибе. — Ты перегрелся под открытым солнцем. Жалею вам доброго дня, господа, — кивнул он и, слегка придерживая Жиля за плечо, повел его в сторону лагеря. — Понятия не имею, сколько еще сирот или несчастных беглецов появится на этой дороге, но я хочу спать, — проворчал сержант. — Нарсис, — пробормотал он, пихая ногой охранника, — смени Габриэля. — Как только он увидел, что охранник уже на ногах, он вытянулся на земле, сунул под голову свой мешок и мгновенно заснул. — Мне хочется спать ничуть не меньше, — сказал Улибе, устраивая поудобнее свой мешок возле большого дерева на некотором расстоянии. — Однако, приятель, пойди-ка сюда на минутку, мне надо с тобой потолковать. Жиль, наполовину с подозрением, наполовину с любопытством подошел к нему и сел рядышком с ним, натянув рубаху до пят, а подбородок положив на колени. — Я могу понять, почему тебе не хочется возвращаться в Барселону, — сказал Улибе. — Я не говорил, что направляюсь из Барселоны… — Тихо. Ты родился и вырос в этом городе, и положение твое было малость повыше, чем кухонный поваренок. Это же слышно по твоему голосу. Но если ты не хочешь об этом говорить, мы не будем. Ты знаешь об этом лучше, чем я. И предполагаю, что возвращаться тебе туда небезопасно. Тебе, опять-таки, это известно лучше, чем мне. — Да, сеньор, — пробормотал молодой человек. — Меня зовут Улибе Климен, — сказал он. — Безо всяких «сеньоров». И что во мне самое главное — помимо того факта, что я хочу тебе помочь — то, что у меня есть друг, которому я могу доверить всю свою жизнь. — Кто? — нервно спросил Жиль. — Многие зовут ее тетушкой Мундиной, — ответил Улибе. — И она примет тебя у себя на какое-то время. Она живет в Санта-Марии, мы будем проезжать мимо ее дома по пути. Думаю, ей пригодится в хозяйстве пара полезных рук. А уж кормить тебя она будет отменно. — Но я должен попасть в Жирону! — возбужденно воскликнул Жиль. — Это единственное место, где я… — Он замолчал, и из глаз его потекли слезы. — Брось, парень, в рыданиях нет никакого толку. Если ты должен попасть в Жирону, мы заедем к тетушке Мундине за тобой на обратном пути. Мы за тобой вернемся, клянусь тебе. Епископу вряд ли захочется терять четырех стражников, их лошадей и грузовых мулов. Жиль несмело улыбнулся и спросил: — Зачем вы все это делаете? Я не понимаю. — Меня бесит, когда обычного парня могут продать наподобие игрушки какому-нибудь богатому иностранцу — ты малый симпатичный, и с тобой случится что-нибудь в таком духе только потому, что какая-то женщина в этом городе очень жадна до денег. — Так мне повариха и сказала, — пробормотал Жиль. — Но скажи, если это возможно — почему Жирона? — У моей матери там должен быть родственник, — наконец ответил мальчик. — И ты хочешь попытаться его найти? — пристально глядя на него, спросил Улибе. — Не думаю, что твоя мать умерла. Она отдала тебя заботам святых братьев, потому что больше была не в силах тебя прокормить. В этом нет ничего постыдного, — добавил он. — В наше время такое случается слишком часто. Жиль хранил упрямое — или испуганное — молчание. — И ты надеешься, она нашла убежище у своего родича. Возможно, он сказал ей, что в состоянии приютить одного человека, но никак не двоих. — Нет, — ровным голосом ответил мальчик. — Моя мать умерла. А если даже и нет, то там ее не будет. В том смысле, что если бы она пряталась, где же ее стали бы искать в первую очередь, как не в доме родственника? — Почему она должна прятаться? — удивился Улибе. — Она не прячется, — твердо ответил мальчик. — Она мертва. Я знаю это. — Кто же такой этот твой родственник? — спросил Улибе. — В Жироне я знаю многих, а наш сержант — так вообще всех, даже нищих у городских ворот и вместе с их шавками. — Я никогда не слышал его имени, — сказал он, — но имя матери он знает. Я спрошу, знает ли там кто-нибудь мою мать. — А как насчет тебя? — спросил Улибе. — Разве твоя хозяйка не будет разыскивать тебя в доме родственника, требуя твоего возвращения? — Она не знает имени моего родственника, — ответил мальчик. — И братья-монахи тоже не знают. Она не сможет найти меня с их помощью. Никто не сможет меня там найти, если я туда попаду, — сказал он, потупив глаза. — И я буду там в безопасности, если никто не сможет меня найти… — Неожиданно, словно усталый, выбившийся из сил щенок, мальчик завалился и погрузился в сон. Едва он начал падать, Улибе подхватил его и осторожно положил на землю, изо всех сил стараясь не побеспокоить спящего мальчугана. Однако сам он заснул не сразу, долго раздумывая о некоторых странных обстоятельствах истории Жиля, начиная с его имени. Глава 4 — Знаю-знаю, столь искусный лекарь вовсе не обязан исполнять роль простого посланца, — с раскаянием в голосе произнес Беренгер. — Я был только рад оказать услугу Вашему преосвященству, — сказал Исаак. — Подобные обмены следует совершать с предельной осторожностью, мастер Исаак, — мягко продолжал тот. — И чем меньше людей о них знают, тем лучше. Их обычно совершают либо Бернат, либо капитан, а также мой превосходный сержант, но капитан уже слишком примелькался в этой местности. — Короче говоря, вы не доверяете вашим стражам столь полно, сколь стоило бы, — весело прокомментировал Исаак. — Кое в ком из моего окружения может взыграть любопытство. Я могу, не колеблясь, доверить многим из них золото нашего собора или любой секрет, которым обладаю, — сказал епископ. — Но только не документы его величества. Поэтому речь шла о любезности для Дона Педро. — Мы должны оказывать поддержку его величеству всем, чем можем, — сказал Исаак. — И история случилась небезынтересная. — Он рассказал епископу о впавшем в ярость мастере Луисе, которому противостоял храбрый престарелый охранник. — Этот мастер Луис — настоящая заноза в пятке, — пожаловался епископ. — Мое ежедневное испытание, но по-своему укрепляет душу. Вы с ним знакомы? — Едва-едва, — сказал Исаак. — Он не относится к числу моих пациентов. — Он постоянно отирается у дверей моей приемной с какими-то нелепыми требованиями принять меры по поводу недостойного поведения его соседей, — усмехнулся Беренгер. — То же относится и к людям, живущим в том доме. Сомневаюсь, что он с ними хорошо ладит. Они не жили в своем поместье, по меньшей мере, лет двадцать, вполне успешно обходясь услугами управляющего. Я пришел к выводу, что тот, кто имеет к поместью непосредственное отношение — возможно, даже сам хозяин дома — должно быть, верный слуга короля. — Судя по всему, так оно и есть, Ваше преосвященство, — согласился Исаак. — Но в настоящее время меня куда больше беспокоит другой слуга короля. — Паскуаль Робер состоял на службе его величества? — спросил Исаак. — Именно так, — кивнул Беренгер. — И его величество будет весьма недоволен, когда узнает, что он был убит возле наших ворот чуть ли не у нас на глазах, а мы даже представления не имеем, кто мог это сделать. — Кое-что мы все-таки слышали, — осторожно начал Исаак. — Хотя, если это был его убийца, то надо искать преступника, способного бегать так же быстро и бесшумно, как ветер. — Действительно? — переспросил Беренгер. — Да, Ваше преосвященство. Иначе как он мог уйти от погони ваших офицеров? — Как быстро их отправили в погоню? — спросил Беренгер. — Достаточно быстро, Ваше преосвященство, — подтвердил Исаак. — Мне показалось, что прошло довольно много времени — достаточно долго, чтобы убийца мог переплыть реку и скрыться. — Мне так не кажется, Ваше преосвященство, — возразил Исаак. — Вы ошибаетесь, мастер Исаак. Мы услышали ужасный звук, а гораздо позже появился Паскуаль. И все это время мы стояли, словно каменные истуканы, ничего не предпринимая. — Порой время играет забавные трюки с нашими органами чувств, Ваше преосвященство, — пробормотал лекарь. — Вы случайно не заметили следов крови на муле? — У меня не такое острое зрение, мастер Исаак, — сказал Беренгер. — И меня куда больше беспокоил человек, нежели мул. Несомненно, кто-нибудь что-нибудь видел. Бернат, — позвал он, и его вездесущий секретарь появился из соседней двери. — Слушаю, Ваше преосвященство? — Была ли кровь на муле Паскуаля? — Одну секунду, Ваше преосвященство. — И Бернат вновь исчез из виду. — Мы говорили о времени, которое прошло на самом деле, Ваше преосвященство, — поправил Исаак, — а не о том, что прошло, прежде чем мы приступили к действиям. — Вы были напуганы, мастер Исаак? — спросил Беренгер. — Меня можно испугать, Ваше преосвященство. Но не звуками человеческой жестокости. Это слишком обычное дело. В то утро на рассвете я слышал крик человека и стук копыт по мостовой. Но чего я не слышал, Ваше преосвященство, так это звука копыт уносившегося вдаль всадника. Ни топота человеческих ног. — Верно, — кивнул Беренгер. — Я тоже. Иначе я бы запомнил. — Итак, — продолжал лекарь, — после интервала, когда человек может сосчитать до двух, моя жена закричала. Именно тогда и появился Паскуаль? — Так оно и было. — Я слышал несколько разных типов шагов. Мне сказали, что сам Паскуаль сделал несколько, прежде, чем к нему бросился Улибе. Улибе поймал его уже в падении, а увидев нож, тут же позвал на помощь. Стражи выбежали сразу же. Начнем считать с этого момента, — неожиданно сказал лекарь, отбивая ритм одной ладонью по другой, а затем остановился. — Охрана уже за воротами, но ни малейшего следа убийцы. — Убийце понадобилось так мало времени, чтобы скрыться? — удивился епископ. — Вы уверены? — Вполне уверен, Ваше преосвященство. Мои собственные чувства меня никогда не подводят. — И человек не мог нанести подобный удар с дальнего расстояния. — Нет, Ваше преосвященство. Если бы у него в спине была стрела, было бы легче поверить, что он вскрикнул, когда она в него попала, — сказал лекарь. — Разумеется, нельзя исключать, что дверь ближайшего дома была открыта специально для убийцы. — Кто-нибудь — особенно вы, мой друг, с вашим чутким слухом — наверняка бы это услышал, — возразил Беренгер. — Вы не услышали. — Он помолчал. — И кто же из граждан Сен-Фелиу, живущих в расположенных возле ворот домах, были столь недоброжелательно настроены против Паскуаля Робера, что возжелали его смерти? Не могу в это поверить, — твердо сказал Беренгер. — Он вел скромную, бедную событиями и незаметную жизнь. Никто не знал его как представителя власти или богача. Никто. Я в этом уверен. — Значит, на него напали раньше, — сказал Исаак. — Вы правы, — согласился Беренгер. — На Паскуаля напали на некотором расстоянии от города, и он добрался до ворот в поисках помощи. Дверь отворилась, и Бернат ввел в комнату капитана гвардии. — Его преосвященство интересовался, была ли кровь на муле убитого? — Да, капитан. И что же? — Да, — кивнул тот. — На боку и на седле. Конюхи стерли ее безо всякой задней мысли, никому из них и в голову не пришло, что кому-то понадобится ее разглядывать. — В таком случае на Паскуаля напали, когда он ехал верхом на муле, — пробормотал епископ. — Я тоже так думаю, Ваше преосвященство, — сказал капитан. — И он должен был еще какое-то время продержаться в седле. Когда нож торчит в ране, кровь вытекает не так обильно. — Совершенно верно, — печально кивнул Исаак. — И мы сами его добили, вытащив нож из раны. — А что еще вам оставалось делать? — удивился Беренгер. — Ничего, — покачал головой лекарь. — Он не смог бы выжить с ножом в спине, и рана была слишком глубокой и широкой, чтобы остановить кровь, это было уже не в нашей власти. — Друг мой, я видел это оружие. Никто бы не выдержал такого удара, — успокоил его епископ. — Возможно, — пожал плечами Исаак. — Но наверняка довольно сложно нанести всаднику такой точный удар, да еще в спину, — заметил епископ. — Должно быть, они ехали рядом и доверяли друг другу, — предположил капитан. — Вы хотите сказать, что он был убит другом? — спросил Беренгер. — Другом или нет, трудно сказать. Но наверняка не тем, кого считаешь своим врагом. С врагами так беспечно себя не ведут. — Это даст мне кое-какую пищу для размышлений, — сказал епископ. — Благодарю, капитан, за вашу помощь. И Бернат… — добавил он, отпуская обоих мановением руки. — Ваше преосвященство недовольны тем, что сказал капитан, — заметил Исаак, едва те удалились. — Это создает определенные трудности, — сказал Беренгер. — Но я уверен, что его смерть — дело рук кастильцев. — Кастильцев, Ваше преосвященство? — удивился Исаак. — Почему? — Потому, мой дальновидный друг, — сказал епископ, — что незадолго до своей смерти он был отправлен его величеством наблюдать за событиями в Кастилии. Меня бы не удивило, если бы он обнаружил там нечто любопытное. Несмотря на свое здравомыслие, он не стал бы избегать опасности. — Это многое объясняет, — кивнул Исаак. — Может быть, он и сам был кастильцем. Мы виделись с ним всего несколько раз, и я заметил в его речи легкий иностранный акцент. Очень легкий. — Нет. Он был из Арагона, — сказал Беренгер. — И владел многими диалектами. Его мать могла быть уроженкой Кастилии. Это единственное объяснение, которое имеет смысл, мастер Исаак. — И добавил: — Они обнаружили, кто он такой, и послали убийцу избавиться от него. Такое случается по обе стороны границы. Я поражен, что это произошло с ним, и здесь, где он был в относительной безопасности. Я считал его своим другом. — Мне очень жаль, Ваше преосвященство. — Существует еще одна возможность, — сказал епископ. — Даже более тревожная. — Что же это, Ваше преосвященство? — спросил Исаак. — А если он был предателем? Если он шпионил ради другой страны, один из слуг его величества мог расправиться с ним. Это куда проще, чем арестовать его для суда. — Вы имеете в виду Улибе Климена, — сказал Исаак. — С чего вы это взяли, мастер Исаак? — Два человека работают вместе, Ваше преосвященство, и обсуждают вдвоем какие-то тайные вопросы, при этом по возможности скрывая былое знакомство. Это имеет смысл, если они старые товарищи по оружию. — Если его убил Улибе, то меня это не касается, и Улибе донесет об этом инциденте его величеству, который может принять какое угодно решение, — сказал Беренгер. — Но все-таки мне кажется, что он убит кастильцами. — Но зачем этот гипотетический кастилец преследовал его через весь Арагон вплоть до стен города, где убить его — значит подвергнуть себя большому риску? — рассуждая вслух, усмехнулся лекарь. — Нелогично как с военной, так и с дипломатической точек зрения, — тактично добавил он. — Давайте обсудим это чуть позже, мой дорогой друг, — сказал епископ. — А пока придется разбираться с итогом этого ужасного события. Я пошлю за вами, когда найдется достаточно свободного времени. — А я должен вернуться домой, чтобы поужинать, Ваше преосвященство, — поклонился Исаак. — Зачем кому-то понадобилось убивать Паскуаля Робера? — гневно спросила Ракель, накрывая на стол, хотя аппетита у нее не было совершенно. — Понятия не имею, дорогая моя, — устало отозвался ее отец. Они сидели за трехногим столом во дворе, в приятной густой тени большого дерева. Целый набор превосходно приготовленных блюд, должен был возбудить аппетит любого из сидевших за столом: жареные сардины, нынче же утром доставленные с побережья, овощи, приправленные острым пряным соусом, горошек, посыпанный травами и политый смесью растительного масла и уксуса, и цыплята в абрикосовом соусе. На столе между ними были расставлены сосуды с вином и графины с прохладительными мятными напитками с добавлением лимонов и кислых апельсинов. — Отец, он выглядел таким безобидным человеком, — сказала Ракель. — Или же он был дамским угодником? — добавила она. — А вдруг с ним расправился чей-то ревнивый супруг? — Насколько мне известно — нет, — проворчал Исаак, понимая, что дочь с супругой компанию за столом ему не составят, поскольку напрочь лишены аппетита. Только близнецы с вожделением уписывали свои любимые блюда, а еще, к их удивлению, им разрешалось вставать из-за стола и делать все, что вздумается. — Юсуф об этом бы знал, — мрачно сказала Ракель. — Я так и в голову взять не могу, как он ухитряется собирать обо всех столько разных слухов. Меня всегда поражает, почему люди говорят ему о том, к чему он не имеет никакого отношения. — Это потому, что он имеет обыкновение заглядывать на кухню и беседовать со слугами, — сказал Исаак, — пока мы с тобой в палате возимся с пациентами. — Впрочем, они и тебе рассказывают все, что угодно, — пробормотала Ракель, откусывая персик. — Но хозяева и хозяйки никогда не знают столько же, сколько и служанки, — заметила Юдифь. — Полагаю, так оно и есть? — сказала Ракель, — откладывая недоеденный персик. — Странно, что здесь нет Юсуфа. Я по нему соскучилась. — Ракель, он не уехал в Тартар, откуда нет возврата, — буркнула ее мать. — Он вернется еще до Высоких праздников. И Даниэль. Ты должна сидеть и вышивать себе приданое. И думать совсем о другом. — Но мама. Ведь это ты сама сказала… — Его преосвященство считает, что Паскуаля убил кто-то из чужих, — сказал Исаак, пытаясь сменить тему разговора. — Никто из наших горожан, по его мнению, и пальцем его не тронул. — А если это незнакомец? — скептически спросила Юдифь. — Но зачем? — Это обычное дело, — сказал Исаак. — И опасно, если человек путешествует один по пустынной дороге. — И ты хочешь сказать, что обычный вор зарезал его за деньги и вещи, которые были при нем? — Нет, дорогая моя. Это сказал Его преосвященство. Я не знаю. — А кроме того, оставил его в живых, способного назвать имя — или, по крайней мере, описать внешность нападавшего, — ответила она. — А кроме того… — Даже обычный вор должен знать, что такая беспечность рано или поздно станет для него роковой, — сказал Исаак. — И Паскуаль мог не разглядеть его лица. — А потом они оставили у него за спиной его мешок с деньгами, документами и сменной одеждой? Все новое и превосходного качества? — с триумфом спросила Юдифь. — Как и превосходного мула. Должно быть, это какой-то невероятно глупый вор. — Что тебе известно о его вещах? — с любопытством спросил Исаак. — Вместе с ними было запасное полотно, у него была кожаная сумка с внушительной суммой — денег и какие-то бумаги с текстами на них? — спросил ее муж. — Я была там, Исаак, и пока вы с Ракель помогали ему, я делала что могла. Я подобрала все, что высыпалось у него из мешка, аккуратно сложила и засунула обратно. — Письма? Откуда тебе знать, что это были письма? — Не знаю, Исаак, — ответила Юдифь. — Как я могла это определить? Эти были листы качественной бумаги, и с обеих сторон исписаны. — И ты положила их вместе с одеждой? — спросил Исаак. — Конечно. Они высыпались из коричневого шелкового мешочка, очень тяжелого, с белой окантовкой, и я засунула их обратно. Я положила их к одежде и то же самое сделала с золотом, и очень туго завязала мешочек. — Кто его взял? Ты его видела? — Взял? — удивилась Юдифь. — Никто. Я доверила его капитану. — Я должен сообщить об этом Его преосвященству, — пробормотал Исаак, поднимаясь на ноги. — Только не сейчас, Исаак! — взмолилась Юдифь. — Пожалуйста. На улице стоит такая жара. Его преосвященство поднялся сегодня очень рано утром и почти наверняка сейчас отдыхает. Это не лучшее время для обсуждений. Новости, принесенные твоей матушкой, интересны, но рассказать о них можно и попозже. Глава 5 Тени деревьев возле маленького ручья становились все длиннее. Трое стражников время от времени сменяли друг друга. Мигель сонно кивал у груды поклажи. Нарсис позевывал, стоя на полянке, а Габриэль крепко спал. Трава шуршала от пробегавших порой порывов ветра, мулы и лошади щипали клевер или дремали, либо при желании подходили к ручью утолить жажду. Вокруг царила тишина. Улибе крепко проспал час, а затем проснулся вновь. Насколько он мог определить, мальчик у его бока не пошевелился ни разу. Как давно это было, подумал он, с тех, как Жиль ел или спал в последний раз, прежде чем наткнулся на них? Судя по всему, несколько дней. Будить его пока не было никакой необходимости, однако Улибе рассудил, что мальчику может не понравиться то, что он провел какие-то время спящим на коленях совершенно незнакомого человека. Или, если уж совсем быть точным, на бедре, чуть выше колена. Он осторожно принял сидячее положение, потянулся назад за своим мешком, и подсунул его Жилю под голову в тот же момент, когда передвигал свою ногу. Он встал, с удовольствием потянулся и перешел на другую сторону маленькой полянки, где располагался их временный лагерь. Он опустился на землю рядом с сержантом, выбравшим место чуть подальше остальных. — О чем задумались, Доминго? — спросил Улибе. — О чем? — с легким удивлением переспросил сержант. — Парень отыскал себе место для ночлега что надо. — Так вот где витают ваши мысли? — засмеялся Улибе. — Я помотался по этому свету достаточно, мой друг, как и вы. Уверяю вас, он не пытался проделать со мной трюк, типичный для уличного шпаненка. — Это хорошо, — кивнул сержант. — Потому что не исключено, что он действует согласно чьему-то приказу. Кому-то могут быть интересны ваши слабости, — задумчиво добавил он, глядя в небо. — Это возможно. Подобные вещи со мной пытались проделывать и раньше, — усмехнулся Улибе. — Как женщины, так и молодые мальчики. Но не волнуйтесь, я за ним очень тщательно присматриваю. Я пытался разузнать его прошлое, когда он чуть не рухнул, сонный, ко мне в объятия. — Вам удалось что-нибудь выяснить? — Он сказал, что у него родственник в Жироне, что, возможно, и в самом деле правда. Хотя мне так и не удалось выведать его имя. Парень пытался абсолютно честно объяснить, почему ему не нужна наша помощь, как вдруг его глаза закрылись, и он вырубился на полуслове… На миг мне даже показалось, что кто-то как следует приложил его по голове. Это примерно то же самое, как ловишь дикого котенка, а тот мирно засыпает у тебя на коленях. Должен признать, у меня мягкое сердце. — В таком случае здесь он в полной безопасности, — рассудил сержант. — И это говорит еще и том, что хотя он мальчик честный, но не слишком умный. Он даже не знает, как мы себя называем. — Возможно, — согласился Улибе. — Но он не надолго доставит нам хлопот. Я подумал оставить его завтра у одной надежной женщины в Санта-Марии. С ней он будет в полной безопасности, заодно и поможет ей по хозяйству. Позже, если он снова не пустится в бега, я могу устроить для него что-нибудь более подходящее, чем работа на судомойне. У меня есть друзья, которые кое в чем передо мной в долгу. — Помогать кому-то — это всегда хлопотно, — вздохнул сержант. — Один протеже — это вечная обязанность. Как, по-вашему, нам не пора собираться? Или дождаться, пока тени станут длиннее? — Я бы сказал — через час или около того, — сказал Улибе. — Пусть все парни выспятся как следует, окинув взмахом Габриэля, Юсуфа и Жиля. — Перед выездом я сменю Нарсиса. — Я пойду с вами и проверю животных, а потом сменю Мигеля, который наполовину спит, а не стережет поклажу. — В этом случае, — сказал Улибе, — вы могли бы мне помочь перетащить мои пожитки на середину луга. Здесь довольно каменистая почва, в которой человек может зарыть подобные вещи и почти наверняка будет уверен, что они спокойно пролежат там две-три недели. Я заберу их на обратном пути. Солнце приобрело багряно-красный оттенок, когда Улибе и сержант разбудили всех остальных. Стражники с ворчанием повскакали со своих мест под холодным взглядом сержанта. Юсуф предпринял легкую попытку отогнать глубокий сон, наконец ему удалось сесть, и он обвел окружающих мутными со сна глазами. По совету товарищей он подошел к ручью, чтобы сполоснуть голову холодной водой. Во время всей этой суматохи Жиль так и не шелохнулся. — Эй, парень, пора вставать! — гаркнул у него над ухом сержант. — Подъем! Мы уезжаем. Жиль слегка повернулся на бок, словно пытаясь поглубже зарыться в землю от этих грубых голосов. — Поднимите его, — сказал сержант Улибе. — Это ваша проблема. Я должен охранять груз, иначе они вновь взгромоздят целую кучу на бедного Бродягу. Только на этот раз у них ничего не выйдет. Улибе склонился над мальчиком. — Жиль! — громко позвал он. — Проснись. — Никакой реакции. — Жиль! Когда окрик не подействовал и на этот раз, он нагнулся и потянул его за плечо. — Вставай, парень. На ноги, Жиль, или останешься здесь в одиночестве. — Он вновь встряхнул его, на этот раз посильнее, и мальчик сел, выпрямившись и с выражением ужаса на лице. Он заморгал и огляделся по сторонам, словно точно не знал, где находится. — Сеньор, — сказал он наконец. — Простите. Я, кажется, задремал. — Что верно — то верно, — кивнул Улибе. — Сбегал бы ты к ручью сполоснуться, это тебя окончательно разбудит. Мы скоро выезжаем. Сержант, Мигель и Юсуф, сняв рубахи, весело плескались в реке. Улибе с удивлением заметил, что его новый протеже либо тихоня, либо очень нервный, поскольку прежде чем раздеться, спрятался в кустах у берега. Юсуф, отряхнувшись, подошел к месту укрытия Жиля. — Я знаю, как ты себя чувствуешь, — прошептал он. — Но стражников мы можешь не бояться. Они отпускают шуточки по этому поводу, но никогда не причинят тебе вреда. Они тратят свое жалованье на женщин, я сам видел. Из кустов не донеслось ни звука. Юсуф пожал плечами и пошел одеваться. Когда мальчик вышел из кустов, он явно передумал насчет купания. На нем не было ничего, кроме потрепанного халата, старых башмаков и рейтузов. Дождавшись, когда остальные выберутся на берег, он босиком вошел в воду, быстро сполоснул лицо и руки холодной водой и выбежал обратно. Процесс погрузки поклажи тем временем шел полным ходом. Сержант недовольно смотрел на глиняные сосуды и бутыли. — Оставь их здесь, — велел он Мигелю. — Их здесь найдет какая-нибудь нищая домохозяйка, надеюсь, они сослужат ей добрую пользу. — Но они же принадлежат госпоже Юдифи! — запаниковал Юсуф, — уже представив реакцию Наоми на потерю двух своих любимых сосудов для готовки. — В Барселоне я достану госпоже Юдифи еще кучу таких же. — М-м, в конце концов, вернемся с мулами с небольшой поклажей у них на спинах, но на венщи из дворца места вполне хватит. — Мы поедем верхом, сержант? — спросил Мигель. — Или пойдем пешком? — Нам надо доставить груз и всадника, — сказал тот. — Куда мы посадим молодого человека? — спросил он Улибе. — Он может ехать со мной, — предложил Юсуф. — Не похоже, чтобы он много весил. Улибе потянулся, ухватил Жиля за ремень и приподнял на фут или около того. Бедняга громко застонал и принялся дрожать. — Клянусь всеми святыми, парень, — усмехнулся Улибе, — больше так не делай. Или у тебя где-то повреждено ребро? Если так, то извини. Позволь-ка мне на него взглянуть. — Нет-нет, я только испугался, — торопливо ответил тот. — Простите. — Тут не за что извиняться. Он вообще ничего не весит, сержант, — быстро сказал Улибе. — У меня есть другое предложение. Я сниму изрядную часть моего багажа. Часть остального можно перегрузить на лошадь. Жиль может ехать на Нете с частью его, он весит легче, чем вещи, которые заменит. Потом кобыла Юсуфа может везти часть груза вместе с его хозяином. Сержант оглядел луг со всех сторон. Лошадь Улибе, мирно пощипывавшая траву рядом с другими животными, была достаточно сильна, чтобы нести человека в легком вооружении и, уж конечно, могла везти своего хозяина с тяжелой поклажей. — Из этого может кое-что получиться, — сказал он. — Подведите животных сюда, — приказал он стражникам, — и мы посмотрим, что тут можно сделать. Бродяга может нести два тяжелых сундука, они вписываются в его переплетные сумы, которые хорошо пригнаны. И если мы сможем оставить это ее единственным грузом, мы можем справиться. — И пока я копался в своих пожитках, — сказал Улибе, — думаю, что смог найти кое-что для тебя, парень. Это не доспехи, но защитить тебя может тоже вполне неплохо. — Он бросил Жилю серый монашеский балахон. — Надень-ка это. И, кстати, ты умеешь ездить верхом? — Могу попробовать, сеньор, — ответил Жиль со странной гордостью, время от времени мелькавшей у него на лице. Распрямив складки балахона, он внимательно осмотрел его. Это было монашеское одеяние. — Это ваше? — Я не священник, — ответил Улибе, — если тебя волнует именно это. В данный момент эта одежда принадлежит мне, полагаю. Она была изготовлена для человека меньшего размера, нежели я, но, боюсь, кое для кого побольше тебя. Если ты перевяжешь пояс потуже, он не будет волочиться по земле и не будет казаться слишком странным. Еще немного практики, и ты сможешь носить эти длинные юбки без помех. Возьми. Теперь это твое. Одежда была сшита и в самом деле для человека большего размера, но Жилю удалось обмотать полы вокруг тела так, что у ни у кого не оставалось подозрений, что он видит молодого монашка. — Ну что! — сказал сержант. — Полагаю, Его преосвященство изрядно повеселился бы. Паренек смотрится неплохо в этой штуковине. Разве что у него нет тонзуры. Жиль с тревогой поднес ладонь к макушке. — Не волнуйся. Если нам встретится некто, кого это так обеспокоит, натяни на голову балахон и сделай вид, что молишься. — Сержант добродушно рассмеялся впервые за утро. Процессия приостановила движение еще раз. Прежде чем они преодолели три мили, колокола отдаленной церкви начали отзванивать вечерню — 6 вечера. — Мы опаздываем, — сказал Улибе. — Возможно, но зато движемся нормальным шагом, — возразил сержант. — Если мы прибудем вовремя, то достигнем побережья быстрее, прежде чем нам придется остановиться. Извилистая дорога то взбиралась вверх, то ползла под уклон под палящими лучами солнца. Затем солнце скрылось за западными холмами, и очень медленно свет стал меркнуть. Едва они перевалили через маленький холм, когда порыв ветра донес до носа Юсуфа безошибочный запах воды и рыбы. — Море, — сказал он. — Я чую его. — Значит, так оно и есть, — проворчал сержант, ехавший сзади. — Точно там, где ему и положено. Теперь нам стоит подумать, где заночевать. Как, по-вашему, сколько нам еще стоит проехать? — спросил он у Улибе, обращаясь к нему как к человеку, который старше его по положению. — Может быть, еще час? — предложил тот. — Но не больше, — сказал сержант. — И мне кажется, нам пора подтянуть нашу процессию, — добавил он, указывая на растянувшуюся цепочку мулов и стражников. — Думаю, да, — кивнул Улибе. — Там найдутся лодки и гребцы? — Как, по-вашему, зачем мы столько тащили с собой этого олуха Нарсиса? — Он хорош? — Лучше не сыскать. И, пожалуй, ему пора натянуть свой лук. Да и Габриэлю, хотя он ему уступает. — Там за холмом есть деревня, — со странной печалью в голосе сказал сержант. Он ехал в хвосте процессии с Нарсисом, державшим лук наготове и внимательно оглядывавшим окрестности. — В той деревне, не будь мы так тяжело нагружены, нам бы всегда предложили кружку вина и кусок доброго сыра перед ночлегом. Место, что я имею в виду, не так уж далеко впереди отсюда. — Что это за деревня? — Если бы у нее было хотя бы название, — усмехнулся сержант. — Я не помню. В этой деревне есть что-то вроде таверны и ночлежки, неподалеку от которой расположилась пара древних статуй. Они стоят на этом месте бессчетное количество лет во славу Господа нашего. Но в этом заведении поддерживают зимой хороший огонь, а летом вы можете сидеть снаружи под густой кроной и наслаждаться прохладным ветерком с моря. Там есть одна очень красивая девушка, что живет в одной из хибар рядом со статуями. Насколько я помню, она только добавляет им привлекательности. Несмотря на описываемые ими загадочные красоты, Нарсис громко зевнул и потерял интерес. Улибе, возглавлявший маленькую группу, перевалил через вершину небольшого холма и быстро проверил свою лошадь. Большое животное покачало головой, позвякивая уздечкой. Мулы тоже замедлили свою рысцу. — Господи! — воскликнул Улибе, — вы только посмотрите! В тот же миг Нарсис вставил стрелу в лук, а сержант выхватил меч. Но Улибе вместо того, чтобы выстроить вокруг мулов оборонительный полукруг, продолжал двигаться во главе всей процессии. — Всем быть наготове! — приказал сержант и подъехал к Улибе. — Что происходит? Господи… я уже подумал, что на нас вот-вот собираются напасть, — сказал он, оглядывая то, что осталось от крошечной деревушки. — Работорговцы, — сказал Улибе. — Рейдеры. — Мужчины посмотрели на обгоревшие остатки ракушек на статуях и бедный, но веселый домик, столь любимый сержантом. — Этим летом они особенно активны. Такое маленькое место, как это, не имело никакой защиты от них. — Работорговцы, — повторил сержант, вспоминая о красивой девушке. — Они самые, — кивнул Улибе. — Но золота здесь нет. Только люди. Да и то — были! — Нам придется тащить наш груз всю ночь, — мрачно заметил сержант. — А уже начинает темнеть. Пока луна давала достаточно тусклых лучей, освещавших окружающую местность, сержант объявил привал. — Если ехать по этой тропинке, то там найдется чистый ручей и более-менее сносное убежище, — сказал он. — А не будет хижины, то поблизости найдется хотя бы стог сена. Это надежнее, чем дом, а до наступления ночи лучшего места нам не сыскать. Взбираясь по пологой тропинке вверх по холму, они наконец наткнулись на грубо сколоченное строение, состоявшее из трех стен и решетчатой крыши, застланной толстым слоем сена. — Я бы не отказался иметь рядом на сворке парочку упитанных мастифов, — фыркнул сержант. — Волнуетесь? — Да, — честно признался тот. — Буду рад смыться отсюда в тот же миг, едва увижу нормальную дорогу. — Сержант, — позвал командира Мигель, — взгляните. Далеко на горизонте, полускрытая слабеющими лучами угасающего света, чернела огромная масса облаков, довольно быстро двигавшаяся в их сторону. Сержант принюхался. — К дождю, — досадливо проворчал он. — Будь проклята вся эта поездка! — Но если пойдет дождь, станет прохладнее, — попытался порадовать коллегу Нарсис. Сержант безнадежно вздохнул. — Придержал бы ты свой язык без костей да начал потихоньку перетаскивать поклажу в дальний угол комнаты, — заметил он. — Согласно приказу мы должны сесть на корабль до конца следующей недели. Как только поужинаем, захватим животных сюда с собой. — Как, разве мы не оставим их пастись снаружи? — удивился Мигель. — Видишь вот эти штуки, парень? Как, по-твоему, они называется? — Сено, сержант, — смущенно отозвался Мигель. — Именно. Для наших мулов. И пока мы будем спать, я хочу, чтобы животные находились рядом с нами. Если появится кто-то чужой, мулы сразу поднимут страшный шум. Не говоря уж о том, что мы проведем ночь в сухости. Надвигается дождь. И, словно ему в ответ, на горизонте полыхнула молния. В заднем углу над стогом сена, примерно на высоте головы Улибе, кто-то догадался возвести грубый треугольный дощатый насест. Опершись на доски, дабы проверить их прочность, Улибе, довольно кивнув, бросил на насест несколько охапок сена. Вечерняя трапеза — хлеб, сыр, вино и вяленая ветчина — быстро разошлись по кругу, и в сарай запустили животных. От мелких, как булавочные головки капелек дождя, в сарае было сыро и душно; где-то снаружи время от времени вдали грохотал гром, разражаясь вспышками молний. Улибе поднял фонарь с одной свечой и осмотрелся по сторонам. Все были внутри, расположившись кто как сумел… кроме мальчишки. Он огляделся в поисках маленького узелка Жиля. Конечно, сбежал! Несмотря на то, что сержант предсказывал, что тот сбежит при первой же представившейся ему возможности, встревоженный Улибе ощутил себя последним дураком. В том, что мальчик сбежал в панике, не было ничего страшного. Может быть, это вообще было задумано заранее. Дождавшись еще одной трапезы, он вышел наружу, чтобы вновь загнать животных в сарай, а возможно… встретить кого-нибудь из своих товарищей. Но, вообще-то, это означало, что нынешнюю ночь им лучше провести начеку. Приняв такое решение, он протолкался сквозь животных к выходу, где пара веревок и поленницы запасных дров образовывали нечто вроде грубых ворот. Тут молния ударила вновь, и в ослепительной вспышке света, осветившей окрестности, он увидел промокшего насквозь Жиля, который, сжимая под мышкой свой узелок, что было сил мчался к укрытию. Едва мальчишка подбежал к двери, Улибе грубо схватил его за руку. — Где тебя носило? — тихо, чтобы не разбудить остальных, прорычал бейлиф. — Я бегал к ручью. Мне хотелось помыться, — прошептал Жиль. — Ты никого больше там не видел? — поинтересовался Улибе, смущенный своими сомнениями, но в то же время не утративший обычной подозрительности. — Нет, господин. Я нарочно старался, чтобы меня не заметили. Мне показалось, что по дороге едут какие-то люди. — Знаешь, — усмехнулся Улибе, — мне только сейчас пришло в голову, что ты — единственный из нас, кто не вооружен. А сегодня ночью у нас могут быть неприятности. Вот я и подумал соорудить тебе более безопасное место для ночлега. — Неприятности? — дрожащим голосом переспросил Жиль. Улибе промолчал. — И где же мне тогда спать? Надеюсь, не снаружи? — В такой ливень? Не говори глупостей. Нет, в сарае. И постарайся ни на кого не наступить. Там полно народу. — Он коварно улыбнулся. Вон там, наверху, — тихо пробормотал он, ведя Жиля в дальний угол. — Ляжешь на сено. Думаю, ты у нас достаточно небольшого размера, чтобы эти доски выдержали твой вес. Единственный, кто сумел там уместиться помимо тебя, это — Юсуф, но он уже спит в заднем углу. — Как же я туда заберусь? — удивился Жиль. — Стало быть, ты не из тех, кто умеет карабкаться по деревьям? — Улибе шагнул к нему, протягивая вытянутые руки с растопыренными пальцами. — Иди сюда, я тебя посажу. Мальчик с легкостью взобрался на полку и некоторое время возился, утраиваясь поудобнее со своим узелком. А потом, перегнувшись через край настила, прошептал: — Спасибо, сеньор. Спокойной ночи. А где же будете спать вы? — Прямо здесь, под тобой. — Это для того, чтобы защитить меня или помешать моему бегству? Не зная, что и ответить, Улибе лишь тихо рассмеялся и грубовато буркнул: — А это уж тебе решать! Тем не менее он выбрал позицию очень тщательно. Удрать Жиль не сможет, однако никто не сумеет подобраться к нему так, чтобы не наступить на его невольного защитника. Гроза разразилась громко и внезапно, наподобие всесокрушающего конца света в виде непроницаемой стены дождя и оглушительных раскатов грома. Лошади и мулы сбились в кучу, окружая вымотанных до предела хозяев, которым в такую пору было, увы, не до сна. Сержант, взявший на себя первое дежурство, стоял у входа и мрачно вглядывался в темноту. Его не переставали одолевать сомнения. Внутри, спрятанное там, где ему и надлежало быть, находилось королевское золото. Только он да Улибе Климен, знали, что они везут в Барселону, ибо обоим отнюдь не улыбалось привлекать к себе всех жадных до золота стервятников от Жироны до Барселоны — в конце концов, тем и так их постоянное занятие позволяло вести вполне безбедное существование Тем не менее этот мальчишка беспокоил его чертовски. Сбежавшие из дома, брошенные родными, безродные воришки давным-давно были для него столь же привычным отребьем, как церковные крысы, но Доминго прекрасно отдавал себе отчет в том, что количество сирот, выживших после Черной смерти, будет только возрастать. Кое-кто из них — если удастся вовремя приспособиться к делу — возможно, даже сумеет научиться воровскому ремеслу и приносить пользу. Остальные же обречены на короткую голодную жизнь и жестокую насильственную смерть. Улибе полюбил Жиля, как дикого котенка, и сержант чувствовал, что он с ним куда более откровенен, чем с ним самим. Большинство таких мальчишек и впрямь напоминали диких котов, шастающих по самым вонючим трущобам городского дна. Относительно таких «котят» у сержанта не было ни малейших иллюзий. Однако этот мальчишка был каким-то совсем особым и не походил ни на одного мелкого бродяжку из тех, что ему доводилось встречать, а он не верил таким, чьи мотивы и поведение казались ему странными. Его беспокоило, что Улибе — казалось бы, трезвый и здравомыслящий человек — взял его с собой. Однако сегодня от него вряд ли чего-либо дождешься — иначе ему придется перелезть через спящего на полке Улибе Климана и разбудить его. Пока он так стоял, погрузившись в раздумья, самая свирепая часть грозы миновала. Где-то вдали еще погромыхивало, порывы влажного ветра превратились в постоянный ровный напористый поток, дождь начал стихать… Животные успокоились, и его стражники, похоже, крепко спали. Но его надежды на «пиратский» наскок в районе полуночи постепенно улетучивались. Скорее всего лучше на рассвете, решил Доминго и принялся готовиться к тому, что ему предстояло сделать. Помахивая огарком свечи, он разбудил Мигеля и улегся отдохнуть сам. Дождь почти перестал, и в облаках появились первые прорехи. Он обдумывал состояние дороги на тропе, когда его разбудило ровное журчание ручейка с крыши. Когда Доминго проснулся вновь, дождь прекратился окончательно, и облачное небо посерело. Он почувствовал, что проспал слишком много. — Подъем! — прорычал он. — Что случилось с нашим часовым? — Здесь, сеньор, — тут же бодро откликнулся Мигель, мирно дремавший, опираясь на стену. Все действовали со скоростью, выработанной долговременной практикой. Сержант передал Жилю каравай хлеба, и мальчик, мгновенно оделив своей долей каждого, тут же исчез со своей, предварительно не забыв прихватить оставшиеся под ногами крошки. Юсуф почистил и накормил свою кобылу, после чего вызвался помочь с мулами. Довольно скоро они мчались к морю, разбрызгивая затопившие дорогу грязные лужи. — Тетушка Мундина живет совсем рядом, в крошечной деревеньке, — соловьем разливался Улибе. — Еще минута — и мы ее увидим. — Чем скорее мы избавимся от этого проглота, тем мне будет спокойнее, — буркнул сержант. — Что-то в нем есть такое… странное. — Странное? Что именно? — Не знаю. Его неожиданное появление. Вся его история. Что-то такое… — Я знаю. Подобные парни имеют обыкновение собираться в стаи. Но здесь я ничего такого не заметил, хотя смотрел очень внимательно. — Стало быть, вы всегда подозрительны? — Сержант, я всегда подозрителен. Тетушка Мундина оказалась умной и энергичной женщиной лет сорока пяти. Ее маленький домик стоял на обращенном к суше небольшом холме по дороге на Барселону. В нем царило ощущение некоего скромного очарования. Но когда ее подняли с постели, и на пороге объявились пятеро мужчин и двое мальчиков в компании лошадей и мулов, она, судя по всему, ничуть не удивилась. — Ну конечно, это же мой дорогой Улибе! — восторженно воскликнула она. — Как же я рада тебя видеть! — И с едва заметным оттенком укора добавила: — И твоих друзей! — Тетушка Мундина, у нас и в мыслях не было превращать твой домик в гостиницу! — рассмеялся Улибе. — Но у нас с собой мальчик… — его имя Жиль (а если у него есть еще и другое, то мне оно неведомо), которому требуется спокойное местечко по крайней мере на несколько дней. — Схватив Жиля за руку, он неловко подтолкнул его вперед. — Я не похищал его у святых отцов — это одна из их привычек, и у них на это не более прав, чем у меня. С другой стороны, он не образец приличного поведения, но зато клянется, что знаком с работой по кухне. Полагаю, он окажется тебе полезным. Мундина потянулась к нему и, крепко обняв, вновь опустила свой балахон. — Господи боже мой, — сказала она, внимательно рассматривая Жиля. — Какое милое дитя. Нам с тобой надо будет как следует потолковать… дружок, — добавила она. — И давно ты уже так путешествуешь с моим приемным сыном? — Всего лишь день, сеньора, — покраснев, ответил Жиль. — Замечательно. А вам, господа, я советую подкрепиться хлебом с сыром на дорожку, — сказала Мундина, выводя их в крошечный дворик, где были вкопаны деревянные стол и скамейки. — Садитесь. Пойдем со мной, дитя мое, поможешь принести продукты. — И пара исчезла в доме. — Какая милейшая и щедрая женщина! — улыбнулся сержант. — Она была моей нянюшкой, — пояснил Улибе. — А потом, когда я начал взрослеть, мне пришлось бежать отовсюду: от моего вечно всем недовольного отца, учителя-мучителя, и прочих жизненных невзгод. — Ну, а поскольку мальчиком он у нас был своенравным, — добавила Мундина, выходя во двор с кувшином вина и караваем, — то и жизнь у него была не фунт изюма. — Жиль, дорогой мой, порежь сыр и подавай на стол. — Мундина окинула довольным взглядом стол. — Господа, прошу угощаться. — И старушка вернулась в дом, прихватив мальчика с собой. — Она вытянет из него всю историю его жизни, — засмеялся Улибе. — Тетушке Мундине солгать невозможно. Не успели они закончить свой поспешный завтрак, как Мундина вернулась — на сей раз одна. — Ты можешь его приютить, тетушка Мундина? — спросил Улибе. — Таким образом ты сделаешь для меня великое дело. — Конечно, — кивнула та. — Сейчас самое время, чтобы им кто-нибудь занялся. Я позабочусь обо всем, что нужно. — Что ж, — улыбнулся Улибе, — в таком случае нам пора. — Скажите, сеньора, — нахмурился сержант, — этим летом у вас не было неприятностей с рейдерами? — Обращайтесь ко мне тетя Мундина. Видели ли мы рейдеров? — сморщилась она с таким видом, словно речь шла о некой на редкость противной болезни. — Нет. Мне говорили, что в этом году обстановка была ужасная, но нас Господь миловал. Многие другие деревни на этом отрезке побережья были уничтожены, и они увели всех детей и молодых мужчин. — Тетушка, — укоризненно покачал головой Улибе, — я ведь и раньше предлагал тебе перебраться ко мне в Барселону. — У нас толстые каменные стены, четыре башни со стражниками, которые сразу оповестят об их появлении, и корабли наготове, чтобы им противостоять… — Так ты считаешь, что нас некому охранять? — насмешливо улыбнулась она. — У нас есть своя стража. — Превосходно, — буркнул сержант. — Конечно, нашему стражу всего девять лет от роду, да и умом он не блещет, не говоря уже о том, что не в состоянии следить за берегом постоянно. Но, поверьте, во многих деревнях нет и такого. — Он скорее привлечет их внимание, нежели отпугнет, — покачал головой Улибе. — Он дежурит не для того, чтобы их отпугнуть, а чтобы нас всех вовремя предупредить. — Чтобы вы успели вооружиться? — удивился сержант. — Чтобы мы могли рассыпаться по холмам и спрятаться как следует, — пояснила Мундина. — Несколько последних кораблей высадили две или три шлюпки, по восемь человек в каждой. А у нас всего трое боеспособных мужчин, вооруженных дубинками. Конечно, мы уйдем. — Когда они обычно нападают? — спросил Мигель. — Если надумают, то скоро. Рано утром. Они тихо продвигаются вдоль берега, а потом налетают скопом, пока люди не успевают убежать в поле. Мальчик сказал, что вчера видел два корабля. — Прошлой ночью? — встревожился Улибе. — Не волнуйся, милый. Больше их никто не видел. У нашего мальчика бывают припадки помешательства, когда он видит вещи, которых на самом деле нет. Значит, придется сходить проверить кому-то из нас. — М-да, охранник у вас еще тот! — неодобрительно пробурчал Габриэль. — Иногда он видит больше, чем есть на самом деле, — пояснила Мундина, — но чтобы меньше — такого не было ни разу. И он никогда ничего не упускает из виду. — Даже собственные видения? — Даже их. Если тебе нужно к утру попасть в Барселону, то сейчас самое время выезжать, — предупредила Мундина и стала неловко подталкивать гостей к лошадям. Едва они расселись по коням, Жиль выбежал из дома и подошел к ним, положив ладонь на стремя Улибе. — Благодарю вас, сеньор… Вы были так добры ко мне. Я никогда этого не забуду. И вас тоже. — Можешь поверить, парень, тетушка Мундина позаботится о тебе как следует. Только не вздумай над ней подшучивать. — Подшучивать? — Счастливо, приятель. Мы еще увидимся. Небо было затянуто облаками, а потому с утра дул прохладный ветерок. В большинстве деревушек, стоявших вдоль дороги, потихоньку теплилась жизнь. Где-то высоко на холмах звонили первые колокола. — Мы выехали в подходящее время, — улыбнулся сержант Улибе, дожидаясь, пока мулы выберутся мимо них на дорогу. — Будь на то Господня воля, мы будем в городе еще до полудня. Теперь я уже почти поверил, что мы все же доставим наш маленький груз по назначению. Прошлой ночью я не стал распространяться перед вами насчет своих дурных предчувствий… — С какой стати, сержант? — удивился Улибе. Ответа он, впрочем, так и не услышал, ибо их разговор был внезапно прерван писклявым криком с холма, на котором стоял дома Мундины. А к ее двери метнулся маленький босоногий мальчуган. — Корабли! — кричал он. — Корабли! Скажите тетушке поскорее, что там корабли, и они высаживают шлюпки. Улибе натянул поводья. — Я должен остаться. — Давайте-ка поначалу на них глянем, — предложил сержант. — Не забывайте, мальчишка порой и ошибается. Нарсис, уже спешившись, карабкался на холм, указанный ему мальчишкой. — Я вижу их уже отсюда, — спокойным голосом сказал он. — Две галеры стоят вдоль берега. К берегу идут две шлюпки. Нет, вон спустили еще одну. Короче, три… — Сколько людей? — Точно не могу сказать, сержант, но по шесть-восемь в каждой. Поднявшись на холм, Габриэль обернулся: — Я бы сказал, сержант, четыре шлюпки: по восемь человек в каждой и командир. — У него хорошее зрение? — спросил Улибе. — Отличное, как у ястреба. Жаль, что он не умеет стрелять так же метко, как Нарсис. Тогда бы мы смогли уложить двоих сразу. Мундина выскочила из дома, толкая перед собой Жиля: оба были обвешаны каким-то узелками. — Мы должны бежать! — крикнула она. — Время еще есть, — остановил ее Улибе. — Вы оба можете сесть на Нету. Ну что, сержант, останемся и примем бой? — Пятеро воинов — прошу прощения, Юсуф — шестеро — против тридцати с лишним? Да и вообще мне было велено доставить груз в Барселону, а не умирать геройской смертью в волнах прибоя. Я считаю, что нам следует отсюда сматываться, да поскорее. — А как же дома? — воскликнул Улибе. — Мы же не сможем все их поджечь! — вздохнул сержант. — Посмотрим правде в глаза, господин Климен! Мы рискуем грузом, нашими жизнями, да еще вдобавок теряем дома и людей. — За наше имущество не волнуйся, — предупредила Улибе Мундина. — Они ничего не найдут. Все, что у нас есть ценного, останется здесь, когда мы вернемся. — А если они сожгут дом? — Самые ценные вещи все равно в тайниках. — Хватит стоять и без толку препираться, — перебил их сержант. — Посадите сеньору и мальчика на вашего мула и позвольте нам откланяться. — А как же другие? — спросил Улибе. — У всех наших свои норы и тайники, — сказала Мундина. — У меня — тоже. Глава 6 К тому времени, когда лодки достигли берега, группа Улибе была уже на холме, и происходившие на берегу события были вне пределов слышимости. — Я очень беспокоюсь о твоих односельчанах, — сказал он Мундине. — Мы ведь, по сути, бросили их, а многих из них я знаю с раннего детства. — Когда рейдеры доберутся до деревни, там не останется ни души, — успокоила его Мундина. — Им придется бродить несколько часов, прежде чем они случайно наткнутся хоть на одного человека или что-то ценное. На чужом опыте мы научились, что, для того чтобы выгнать людей наружу, они поджигают дома. И решили в случае их прихода бежать, оставив все двери нараспашку. — И ты относишься к этому так спокойно… — поразился Улибе. — Разве у нас есть выбор? — пожала Мундина плечами. — Но теперь ты мне скажи кое-что. Как ты обращаешься с этим бедным созданием? — С Жилем? — вскинул брови Улибе. — Он наткнулся на нас на обочине дороги, в двух или трех часах от Жироны. Мы поймали его, когда этот бедняжка пытался украсть у нас кусок хлеба. Так ведь, приятель? Бормотание под балахоном, по-видимому, должно было означать ответ утвердительный. — И в обмен на кусок хлеба и великолепного холодного цыпленка он выдает нам историю — я бы сказал, довольно причудливую, — усмехнулся Улибе. — В зависимости от того, правда это или нет. — Это была правда, сеньор, — послышался голос из-под балахона. — Я никогда не лгу. — Ничего себе! — мотнула головой Мундина. — Уж один-то разок был, да еще какой! — Сеньора, вы обещали меня не выдавать. — Нет. Я обещала тебе помочь, но не могу сделать этого, пока Улибе не знает всей правды, — буркнула Мундина. — Тебе по-прежнему угрожает опасность, даже от братьев-наставников. Скажи Улибе, сколько тебе лет? — Пятнадцать, — пробормотал Жиль. — Пятнадцать? — переспросила Мундина. — Скоро будет шестнадцать. — Не верю! — рассмеялся Улибе. — С виду ему не дашь больше одиннадцати! — И как тебя зовут? Говори же! — настойчиво вцепилась в ребенка старуха. — Клара, — послышался тихий голос из-под балахона. — Громче. — Клара! — чуть громче повторил сердитый девичий голосок. — Стало быть, один раз уже был, — подытожила Мундина. — Мне хватило раз взглянуть на нее, чтобы понять, что она девчонка. И при том еще и красивая. Она подстриглась ножницами своей хозяйки, стащила где-то тунику и объявила себя мальчиком, хотя при этом смахивает на мальчишку не больше меня. Улибе, ты теряешь наблюдательность. — Клянусь Господом! — воскликнул Улибе, глядя на Клару. — Все, что я замечал, это что он… она…. тихоня и боится солдат. И вчера, когда было слишком жарко, она постеснялась купаться в одном пруду с нами. Теперь я понимаю, почему. — Неожиданная мысль поразила его. — Когда ты пряталась в кустах, то… видела… как я сохну? — Я ничего не видела, сеньор, — быстро сказала она. — А чего ради волноваться, если бы даже и видела? — усмехнулась Мундина. — Ты не из тех мужчин, которым нужна одежда, чтобы выглядеть красивым. — И громко расхохоталась, заставив смущенно замолчать обоих. — Ты напрасно сердишься, тетушка, — покачал головой Улибе. — Никто и не собирался облегчать ей жизнь. Поскольку она так нервничала в присутствии мужчин, мы как можно более искренне постарались ее убедить, что никто из нас не проявляет интереса к симпатичным мальчикам. — Он горько рассмеялся. — Все это было довольно забавно. Что ж, госпожа Клара, — сказал он, повернувшись к девушке, — кое-какие кусочки головоломки уже встали на место. Но скажи мне честно: почему твоя хозяйка хотела тебя продать? Уж вряд ли за разбитую чашку. Она не пошла бы на такой риск из-за куска разбитой глины. — Она была весьма неприятной женщиной, — призналась Клара. — В каком смысле? — уточнил Улибе. — Она привносила в жизнь хозяина немало сложностей. Правда, он этого заслуживал. — Гадкий распутный старикашка? — Не такой уж и старикашка, — усмехнулась Клара, — но достаточно гадкий. — Короче, он осложнял тебе жизнь, — мягко подытожил Улибе. — А податься тебе было больше некуда? — Повариха защищала меня, как могла! Даже позволяла мне спать у себя в постели. А хозяйка, хоть и глаз с него не спускала, все равно чувствовала, что это из-за меня, хотя, клянусь, я здесь ни при чем. Мне бы и в голову никогда не пришло ему уступить. Он вызывал у меня лишь отвращение. — И тогда твоя хозяйка решила от тебя избавиться, да еще при этом заработав неплохую сумму. Но ведь твой хозяин наверняка должен был ей возражать. У него были бы серьезные неприятности, продай он христианскую девочку работорговцам. — Она дождалась, пока он уедет из города… — И тогда ты пустилась наутек? — Повариха во всех подробностях объяснила, что со мной будет, если меня продадут. Сначала таких девочек, как я, перевозят в другие страны и продают мужчинам для развлечения, а когда те им надоедают, просто отправляют в бордели для обычных солдат. — Твоя повариха не слишком сильно ошибалась, — согласился Улибе. — Так что я взяла из сундука со старой одеждой тунику хозяйского мальчишки, из которой он все равно уже вырос, спрятала в узелок платье и полбуханки хлеба, что дала мне повариха, и побежала в Жирону. — И остальная часть этой истории — чистая правда? — Да, — кивнула Клара. — Раньше меня воспитывали сестры-монахини, но — тут она усмехнулась — отправляться к братьям во Христе… — Что мне теперь с ней делать? — простонал Улибе, закатывая глаза. — Я могу отыскать дюжину умных парней, которые кое-что мне должны, и которые с удовольствием позаботятся о воспитанной молодой барышне. Но сам-то я общаться с молодыми барышнями не привык! — Кого ей не хватает, так это мужа, — подвела итог Мундина. — Как я могу надеяться на какого-то мужа? — печально вздохнула Клара. — У меня нет ни родственников, ни друзей, ни приданого. — И она громко разрыдалась. Ночной ливень отлично потрудился над Жироной, и в то утро во дворе лекаря царили чистота и прохлада. На деревьях все еще поблескивали серебристые бусинки дождя, но стол для завтрака был расположен под открытым небом, где с влажных листочков на хлеб, сыр и фрукты не упало ни единой капельки. — Ты еще не говорил с Его преосвященством? — озабоченно спросила Юдифь — Я имею в виду вещи покойного. — Ты отлично знаешь, что еще нет, — отозвался ее супруг. — Я еще даже толком не успел проснуться после вчерашних бдений, когда пользовал младшего сына мастера Аструха. Мы просидели с ним большую часть ночи. Разве не так, Ракель? — Да, отец, — с легким зевком ответила девушка. — И, полагаю, с ним теперь все в порядке, раз они больше за нами не посылали. — Что с ним такое стряслось? — поинтересовалась Юдифь. — Думаю, молодой человек просто съел какой-нибудь красивый цветок, которому это не слишком понравилось, — сухо сказал Исаак. — Если люди выращивают у себя в саду ядовитые растения, отец, то они запросто могут ждать таких случаев, — сказала его дочь, и на долю секунды в ее голосе промелькнула материнская нотка. — Не думаю, что они намеревались отравить собственного сына, — усмехнулся Исаак. — Просто не понимали, что это были за растения. — Потакать его капризам — это для него самое лучшее противоядие! — рассердилась Юдифь. — Они дают ему все, что он попросит. Грех так баловать ребенка. — Особенно когда то, что нравится больше всего — это яд, — добавила Ракель. — Довольно, Ракель, — перебила ее мать. — Вон наши добрые друзья и соседи. — Хорошо, мама, — кивнула девушка, возвращаясь к завтраку. — Видишь ли, Исаак, дело в том, что я вспомнила кое-что еще, — продолжала Юдифь. — Вчера второпях как-то выскочило из головы. — И что же ты такого позабыла? — с удивлением поинтересовался ее муж. У Юдифи и в самом деле была великолепная память, и хотя Исаак порой весьма сожалел о ее способности до мельчайших подробностей помнить дела давно ушедших дней, а особенно — обещаний, качество это он считал несказанным подарком судьбы. — Это было в вещах покойного, — сказала она — Вместе с деньгами и бумагами с письменами там был портрет, нарисованный на маленьком кусочке мягкого дерева. Женский портрет, причем очень красивой дамы. — Это и впрямь интересно, — согласился Исаак. — Дорогая, порой я жалею, что твой отец — добряк и обладатель самых разносторонних дарований, — так и не научил свою дочь читать. Ты была бы великолепной и наблюдательной ученицей и сразу вспомнила бы, что это были за буквы. — Я довольна и тем, что есть, — защищая память отца, возразила Юдифь. — Он поступил так, как счел лучшим — что женщинам грамота совсем ни к чему. — На этот счет я тоже не имею ни малейших сомнений, — примирительно отозвался Исаак. — Почему же ты в этом мог сомневаться? — подозрительно спросила она. — Ни в том, ни в другом, дорогая, но из тебя бы получилась отличная ученица. — Он поднялся. — Едва Джуда закончит орудовать вертелом, — сухо сказал он, — или чем он там занят в данный момент, я хочу навестить Его преосвященство с новостями. — Если ты, мой возлюбленный супруг, желаешь, чтобы я нашла тебе другого повара, — с легкой улыбкой проворковала Юдифь, — тебе следует мне только об этом сказать. — На месяц-другой? Нет, уж лучше я потерплю его стряпню! — Тебе не кажется, что они теперь непременно отыщут эти вещи? — спросила Ракель. — Большинство скорее всего да, — кивнул Исаак. Но в этом странном мире, Ракель, самые важные вещи чаще всего и упускают из виду. — Да, это и впрямь интересно, мастер Исаак, — кивнул Беренгер. — Но что, если тот, кто принял ее за вещь Паскуаля, еще не удосужился сообщить об этом мне? Бернат! — Да, Ваше преосвященство? — сказал секретарь, появившийся из соседней двери. — У Паскуаля Робера с собой была сумка, в которой находились деньги, письма и маленькие картинки. Принеси их сейчас же. Их передали капитану лишь вчера утром. — Слушаюсь, Ваше преосвященство, — пробормотал тот. — Не беспокоит ли Его преосвященство его колено? — поинтересовался Исаак. — Мастер Исаак, у вас есть очень скверная привычка: знать, что со мной что-то произойдет еще до того, как я вам пожалуюсь, — засмеялся епископ. — Как вам такое удается? — Это вовсе нетрудно, — пожал плечами Исаак. — Уверен, что отец Бернат в курсе, когда вас беспокоит ваше колено. Я принес новую смесь, которая может пригодиться, если ваш помощник приготовит ее. — Беренгер хлопнул в ладоши, и Бернат тут же возник в дверях кабинета. — Держите это в горячей воде, пока оно не приобретет золотистый оттенок, — сказал Исаак, — а потом принесите Его преосвященству вместе с одним из его компрессов. — Бернат тут же направился выполнять поручение. — Если погода начнет портиться, боль слегка уменьшится сама по себе, — добавил лекарь. — Однако с позволения Вашего преосвященства я бы хотел проверить, не испортился ли состав. — Для нашего же блага? — рассмеялся Беренгер. — Несомненно, Бернат подумает, что я решил проявить свой характер, поэтому, мастер Исаак, поступайте, как вам заблагорассудится. И позвольте вернуться к теме, на которую мы с вами беседовали вчера. — Охотно, Ваше преосвященство, — пробормотал лекарь, массируя колено епископа сильными, жилистыми пальцами. — Я размышлял над вашими словами по поводу сказанного. Я всегда считал вас умным и проницательным человеком из тех, с кем у меня всегда возникали определенные сложности. — Какого же рода сложности, Ваше преосвященство? — Паскуаль не мог быть убит кем-то из нашего города. Кто здесь мог затаить против него какие-либо обиды? Ему было вменено в обязанность вести тихую, незаметную жизнь, что, насколько мне известно, он с успехом и проделывал. Никто ничего о нем не знал, за исключением шапошных знакомых. Я был единственным, с кем он мог говорить открыто и свободно. — Но почему же ему было велено вести подобный образ жизни? — Знаю только, что этого пожелал его величество. Я предполагал, что некто из числа советников, коим он раздавал посты служащих канцелярии, и предложил мою кандидатуру в качестве гаранта его ценности и неподкупности. — Ах, да. Поговаривали, что он приехал как раз из Круильеса, и что Ваше преосвященство, зная его, вполне может за него поручиться. — Не совсем так. Мы были знакомы с ним около двадцати лет, но приехал он вовсе не из Круильеса. — Этот разговор может быть подслушан? — прищурился Исаак. — Ни звука единого, кроме грома небесного, не проникло бы за дверь этого кабинета, — прошептал епископ. — Две двери с одной стороны кабинета охраняют Бернат и Франсеск, а мой верный Жорди — дверь с другой. Жорди провел со мной всю мою жизнь, и я скорее заподозрю себя, Берната или Франсеска. А больше нас никто подслушать не мог. — К тому же всегда было очень сложно подслушать, о чем говорили Его преосвященство и господин Паскуаль, — вновь появляясь в комнате, заявил Бернат. — Вы ведь, наверное, помните, что тогда были закрыты обе двери. — Бернат! — сказал Беренгер, — ты видишь? Обычно я оставляю обе двери слегка приоткрытыми, если мне от вас что-нибудь понадобится. — Прибыл капитан с вещами Паскуаля Робера, — добавил секретарь. — Желаете ли вы, чтобы я остался? — Да, Бернат. Мы ищем письма и рисунки. И его деньги должны быть надежно спрятаны для его наследников. — Я непременно с этим разберусь, Ваше преосвященство, как только мы их пересчитаем и казначей поставит свою подпись. — Бернат удивительно осторожен, — сказал епископ. — Я частенько подозреваю, что в молодости он совершил некий грех, подтолкнувший его к тому, чтобы предотвратить своих подельщиков от повторения чего-либо подобного. — Это мой долг, Ваше преосвященство, — повторил тот, не обращая внимания на «лекцию по воспитанию». У епископа был целый арсенал «колючих игрушек», имевших обыкновение проявляться во всей красе, когда у него портилось настроение или начинало беспокоить больное колено. Бернат открыл мешок. Что-то бормоча себе под нос, он под бдительным взором капитана перетряхнул каждый предмет одежды и аккуратно сложил их в кучку. Когда появилась сумочка, капитан положил ее на стол епископа, за ней последовал кожаный мешок. А затем… из кармана чистой полотняной рубашки выскользнул темно-коричневый шелковый конверт. — Что ж, давайте открывать, — предложил Беренгер. — Насчет пересчета денег можно будет побеспокоиться в последнюю очередь. — Ваше преосвященство, — пробормотал секретарь, протягивая епископу конверт. Как и говорила Юдифь, там оказалось три листка бумаги с какими-то записями. — Не желаете, чтобы я вам их прочитал, Ваше преосвященство? — Да, Бернат, — судя по всему, корчась от боли, простонал Беренгер. — Затем я тебя сюда и позвал. — Ваше преосвященство, вы желали бы, чтобы я остался? — спросил капитан. — Разумеется, — кивнул Беренгер. — Полагаю, нам все равно понадобятся свидетели. Бернат развернул верхний листок и, быстро глянув на него, свернул вновь. — Полагаю, Ваше преосвященство, он не предназначен для наших глаз. Это серия слов, не имеющая смысла. — Секретный код. Положите его на самый верх, Бернат. Мы запечатаем его и отправим надлежащему специалисту. Продолжайте. — Следующее — это письмо, адресованное просто некой: «Моей дражайшей». Бернат торопливо пробежал его глазами, хмурясь над отдельными фразами, и поднял голову. — Это что-то вроде семейной переписки, Ваше преосвященство. Будь у господина Паскуаля супруга, я бы подумал, что это послание от нее. — Тогда прочтите его, — попросил епископ. — Оно может что-нибудь нам дать. — Коли таково будет желание Вашего Преосвященства. Итак: «Мы чувствуем себя хорошо и скучаем по тебе. Здесь так хорошо и мирно. Как мне жаль, что я не знаю, когда ты должен вернуться. Старый Ф., владеющий землей у подножья холма, совсем сдал и теперь хочет продать свои виноградники. У него родится хорошее вино и с каждым годом становится все лучше. Если бы оба участка принадлежали нам, у нас появилась бы отличная возможность обзавестись хорошим, плодородным виноградником. Ф. отказывается ждать, так что я приняла решение купить его. Уверяю тебя, что сейчас мы с легкостью сможем себе это позволить. Надеюсь, ты согласен с тем, что это правильное решение. Нотариус считает, что так и следует поступить, чтобы впоследствии оградиться от многих неприятностей в будущем. Жаль, что мы не можем обсудить это решение вместе, но раз тебя нет, я изо всех сил постараюсь не ударить лицом в грязь. Нотариус также предлагает вложить часть денег в торговое судно, но я предпочла купить луг по другую сторону дороги. Думаю, рано или поздно на него найдется хороший покупатель, если я предложу подходящую цену. С каждым днем наш сын растет быстрее отца за исключением того, что за последние несколько недель он вырос так, что я глазам своим не поверила. Когда я смотрю на него сейчас и вижу в его глазах тебя, меня мучают печаль и тоска по тебе. «Порой он улыбается совсем как его сестра, и каждый раз я чувствую бесконечный стыд за нашу дочь. То, что мы были разлучены в то ужасное время, и без того было достаточно жестоко, но то, что она должна была умереть — это куда хуже, чем просто жестокость. Когда тебя здесь нет, чтобы поддержать меня, я мысленно представляю, как бы я могла ее спасти. Я знаю, что ты скажешь со всепрощающей улыбкой, что сейчас уже нет смысла изводить себя подобными мучениями. И что я не должна добавлять мои прежние печали к твоим страданиям, ничуть не менее жестоким. Большую часть времени я счастлива, много работаю, присматриваю за хозяйством. Я здесь в безопасности, любовь моя. Остальные заверили, что мой мир больше никто не побеспокоит. Но ты больше не беспокойся о нас. Твой сын посылает отцу поцелуи, к которым я добавляю свои собственные». Письмо подписано буквой «S», — сказал Бернат, вручая послание Беренгеру. — Да, это, конечно, от его жены, — кивнул епископ. — Точнее, от его вдовы. Я даже не знал, что он был женат. — Она будет очень страдать, когда узнает о его смерти, — вздохнул Бернат. — По-моему, они были сильно привязаны друг к другу. — Действительно, — сказал Исаак. — Это письмо от по-настоящему любящей жены. — И написано очень умно, скрытно, — добавил Беренгер, — но уж слишком хорошо все замаскировано. Кто она? Кто сообщит ей о смерти мужа, если мы даже не знаем, кто она и где ее искать? Вы обратили внимание, что в письме не упомянуто ни одного имени? Ни детей, ни соседа, ни нотариуса… никто не назван напрямую. — Очень осторожная женщина, — одобрительно кивнул Бернат. — Но разве не вы доставляли эти письма до дома Паскуаля? — удивился Исаак. — У того дома нет официальной хозяйки, — сказал капитан. — За ним присматривает бейлиф, а хозяин, насколько мне известно, живет в Россильоне. — И письма приходят в Барселону, — деловито добавил Беренгер. — Он открыл кожаный мешочек, и ему на ладонь выпал легкий деревянный овал. — Это что, портрет? — Он повернул его. — Да, жена Паскуаля — настоявшая красавица. Где бы она ни жила, про нее бы все знали. Но мне она неизвестна. Глава 7 Юсуф, сержант и Мигель ехали во главе процессии, тихонько переговариваясь, когда сержант вдруг предупреждающе вскинул руку. Откуда-то спереди послышался топот множество лошадиных копыт. — Приготовиться! — приказал он, и Нарсис с Габриэлем тут же вставили стрелы в луки. Улибе загнал свою Нету в середину стайки мулов, и группа тихо двинулась вперед. На вершине следующего подъема Доминго сделал знак остановиться и оглянулся. — Габриэль? Что тебе оттуда видно? — Пыль, и пара лошадей, — ответил тот и, подумав, добавил: — И маленький отряд быстро марширующих пехотинцев, попарно… Восемь или десять, самое большее — дюжина. На них чьи-то цвета, сержант. — Это уже слегка успокаивает, — пробурчал тот. — Разве что теперь разбойники с большой дороги не обзавелись собственной формой. — Нам продолжать движение, сержант? — спросил Мигель. — Нет, пожалуй, не стоит, — покачал головой тот. — Если они вооружены, да еще в какой-то форме, мы можем путешествовать вместе. Если у нас у всех возникнут какие-либо трудности, то, возможно, они даже смогут нам помочь. — Но, сержант, — возразил Мигель, — их больше. — Если нам не понравится, как они выглядят, мы распрощаемся и уедем. В любом случае мы можем двигаться быстрее их. Видишь ручей вдоль дороги? — Да, сеньор. — Мы остановимся там якобы напоить животных и посмотрим, что это за люди. — Сержант, что-нибудь не в порядке? — спросил Улибе, когда процессия остановилась. — Полагаю, мы дадим этим людям возможность нас догнать. Когда они поднимутся на холм, Мигель, — сверкнул глазами сержант, — сделай вид, что чистишь мулов и осматриваешь подковы. — Слушаюсь, сеньор, — кивнул Мигель и, больше не имея иных занятий, начал проверять мулов. — Сержант, — сказал Улибе, свешиваясь с седла, — с тех пор как мы выехали из Жироны, у нас возникла кое-какая проблема, которой я хотел бы с вами поделиться. Не исключено, что это может оказаться важным. — Мастер Улибе, мне очень не нравятся разговоры, которые заводят откуда-то издалека, — пожал плечами тот. — Просто поделитесь со мной плохими новостями. — Это насчет мальчика, которого мы подобрали, — подъезжая ближе, сказал Улибе. — И что с ним такое? — так же тихо спросил сержант. — Только то, что он таковым не является, — пробормотал Улибе, пожав плечами. — Посмотрите на него внимательнее, и сами убедитесь. Тетушка Мундина просекла это в первую же минуту. Сержант покосился на Мундину и Клару, которые, по-прежнему сидя на муле, были погружены в разговор. В какой-то момент этим утром нога девушки случайно выскользнула из-под монашеского балахона, повиснув вдоль бока Неты. Она была стройной, но не угловатой, как нога тощего мальчика, которому еще не исполнилось и двенадцати. — Клянусь всеми святыми, мастер Улибе, я понял, что вы имеете в виду. Это девушка. Неудивительно, что в какой-то момент мне показалось, что с ней что-то не в порядке. Сколько ей? — Почти шестнадцать, — ответил Улибе. — И, насколько мне известно, честная и непорочная. Здесь, на дороге, окруженная солдатами… — Это объясняет ее страх. И прочие странности его поведения, — засмеялся он. — На вашем месте я бы не стал волноваться, сеньор. У нее для защиты есть ваша тетушка Мундина, а я удержу парней от нее подальше. В том числе и тех, что позади нас. Но это лишь еще больше убеждает меня, что встретиться и подружиться с ними вполне стоило. Нагнавший их отряд оказался десятком арбалетчиков, возглавляемых рыцарем средних лет и молодым человеком, весьма похожим на его сына. — Господи! — заявил командир столь добросердечным тоном, словно он только что обрел давно потерянных братьев. — Как приятно, что мы встретились! Насколько я понимаю, у вас какие-то сложности? — Он указал на Мигеля, деловито вертевшего в руках подкову. — Мне бы вашу уверенность, — усмехнулся сержант и окликнул Мигеля. — Как там наши дела? — Все в порядке, сеньор. Маленький камешек, не более того, а других повреждений — и вовсе никаких, — успокоил его тот и быстро поставил подкову на место. — В Барселону путь держите? — спросил рыцарь. — Так оно и есть, сеньор, — кивнул сержант. — А вы? — Мы тоже. Проехались сегодня утром по побережью. — Рыцарь усмехнулся. — Его лицо, загорелое почти до черноты, выдавало в нем либо бывалого путешественника, либо весьма радетельного хозяина своих угодий. Но, поскольку было не очень похоже, чтобы он хоть раз взялся за соху, сержант пришел к выводу, что имеет дело с ветераном нескольких военных кампаний. — Если вы так рано вышли, то должны были промокнуть, — посочувствовал сержант. — Так оно и случилось, — подтвердил сын его попутчика. — Самое неприятное, что промокли. Но вскоре все же высохли, хотя и не везде и еще не до конца. — Доброе утро, господа, — улыбнулся Улибе, оставляя свою лошадь пастись и приближаясь к новоприбывшим. — Господа, это — Улибе Климен, — представил его сержант. — Он командует нашей маленькой группой. — А мое имя, добрый сеньор, Асберта де Робо, — заявил рыцарь. — А этот молодой человек — мой сын, Геральт. — Символика и цвета фамильных гербов очень важны в этой части страны, — сказал Улибе, слегка кивнув сержанту. — Мы считаем великим счастьем наше знакомство. Что же выгнало вас из дому в столь ненастную погоду? Геральт ответил прежде, чем его отец успел сказать хоть слово: — Могу я сделать скромное предложение? Если мы собираемся провести время, обмениваясь рассказами о путешествиях, почему бы нам не продолжить путь одной компанией, вместо того чтобы говорить здесь на обочине дороги? — Великолепная мысль! — обрадовался Асберта де Робо. — Может быть, так сказать, и в самом деле объединить усилия? Признаться, я ездил по этой дороге множество раз, и мы с сыном уже устали рассказывать друг другу обо всем, что нам тут попадалось. Думаю, в вашем отряде дела обстоят примерно так же. — Так оно и есть, — рассмеялся Улибе, — мы только будем рады компании. — Правда, если только вы не возражаете слегка снизить скорость из-за наших солдат, — предупредил Асберта. — Вовсе нет, — улыбнулся сержант. — Если станет ясно, что уже темнеет, мы распрощаемся с вами и поторопимся к нашей цели. — Отлично, — кивнул Асберта, и вся компания двинулась вперед. — Но что погнало вас в дорогу в самый разгар лета? — спросил Улибе. — Мы собираемся сесть на корабль его величества «Александрия» в качестве подкрепления, — пояснил Асберта. — Не сказать, что нас слишком много, чтобы повернуть ход войны, но это все, что мы можем предложить. — Как жаль, что вы не смогли выехать пораньше, — посетовал Улибе. — Вы могли бы встретить корабли в Розас. Наверняка для вас так было бы гораздо проще. — Верно. Путь до Розас несколько короче, — кивнул Асберта. — Мы так и собирались поступить, но неожиданно оба слегли от какой-то болезни. Я — первым, а затем мой старший сын, молодой Асберта, который собирался вместе с нами. — Какая жалость, что так случилось! — поддержал его Улибе. — Мы отложили наш отъезд на месяц в надежде, что оба достаточно быстро поправимся, но хотя я поднялся с постели первым, он еще хворает. Я старый солдат, сеньор, и меня очень трудно убить. Вы можете быть живым и полным сил, но это очень ненадежно, вам не кажется? — Надеюсь, ваш сын… — Он идет на поправку, но еще слишком слаб, чтобы управляться с оружием, — посочувствовал Асберта-старший. — Я уже собрался было отправиться сам — со своими людьми, конечно, — когда после учебы домой вернулся его младший брат, Геральт. — И тогда?.. — Точно, — кивнул Асберта. — Едва он увидел меня готовым присоединиться к войску его величества на Сардинии, то посчитал, что ему самое время занять место младшего брата. Теперь мы наконец рады всеми силами помочь нашему благородному сюзерену. — Уверен, его величество будет несказанно рад подобному подкреплению, — сказал Улибе. — Ибо это ли не самое достойное занятие для молодого оруженосца? — Я бы умер за своего короля, — неожиданно серьезным тоном изрек Геральт. — И с радостью, клянусь Господом Всемогущим. — Искренне надеясь, что так, — поддержал его Асберта, — или же он мне не сын! — Повернувшись к Улибе, он окинул взглядом груженых мулов. — А вам зачем в Барселону? Торговля? — Мы едем из Жироны, — пояснил сержант. — Везем всякие домашние вещи для наших сограждан, пока они бьются вместе с его величеством. — Вы хорошо о них заботитесь, — небрежно кивнул Асберта де Рубо и повернулся к следующей потенциальной жертве расспросов — Юсуфу. — А вы, молодой господин, чем заняты в этой экспедиции? Вы куда больше похожи на военного человека, чем на торговца. — Рубо сердечно рассмеялся. — Ничем, господин де Рубо, — улыбнулся Юсуф. — Как и вы, я привык путешествовать в приятной компании. Я предпочитаю торопиться сам по себе. — Что ж, весьма осмотрительно с вашей стороны, — усмехнулся рыцарь. — Помню, как-то раз мы ехали в Авиньон… — И де Рубо пустился в долгую историю о своих дорожных приключениях со множеством драк и скандалов… Геральт, явно не раз слышавший эту историю, повернулся к Улибе. — Надо же! — поразился он. — Вы даже прихватили на том муле и повариху, и священника. То, что Жиль на самом деле оказался Кларой, сержант очень осторожно сообщил всей группе, ныне состоявшей из магической комбинации острых ушей и имеющих под собой серьезную почву для подозрений, и когда отряд остановился у ручья, все окаменели. — Вряд ли священника! — высокомерно бросил Юсуф. — Что вы имеете в виду? — удивился Геральт. Улибе затаил дыхание. — Это была всего лишь сучка, — хмыкнул Юсуф. — Моложе меня — для святых отцов. В одном из мешков, что были у них с собой, — со смехом добавил он. Асберта и Геральт тоже рассмеялись. Улибе испустил глубокий выдох. — Симпатичная женщина, впрочем, — ухмыльнулся Геральт. — Достаточно взрослая, чтобы быть моей или вашей матерью, сеньор, — сказал Юсуф с поразившей его самого порочной улыбкой. — Одна из служанок ее хозяйки. — Это та, что в другой сумке? — прищурился Геральт. — Для доставки в резиденцию нашего господина, — рассмеялся Юсуф. — Только в неповрежденном виде… — А он остроумный малый, — пробормотал сержант, покосившись на Улибе. — Есть такое дело. Только учтите — не менее остроумный, чем наши невольные попутчики, — ответил Улибе. — Мне они нравятся все меньше, — пробормотал Доминго. — Эти двое болтают почище сорок. Вся эта болтовня… может касаться нашего задания. — Интересно, — протянул Улибе. — Как, по-вашему, это просто пара дружелюбных дурачков? Или?.. Доминго покачал головой. — Точно сказать не могу. Вдруг они и в самом деле те, за кого себя выдают? Остаток путешествия прошел без особых событий. Когда они проезжали Бадалону, облака начали редеть и расползаться в клочья, словно куски старой истлевшей материи, и жара наконец почувствовала себя полновластной хозяйкой. Ближе к полудню, когда они пресекли границу города, дышать стало практически нечем. Остаток дня Улибе, пытаясь найти решение «проблемы Жиля», вместо этого приобрел кучу новых. Клара в поисках работы судомойки? Такие, как Клара, явно используют иной словарный запас. Может быть, тогда молодая дама в «поисках защиты»? О, с пессимизмом подумал он, была ли она когда-либо кем-то другим? Было бы интересно это выяснить. После того как отряд епископа повернул к королевскому дворцу, Оливер и две женщины направились к крепкому солидному дому, расположенному у дальней городской стены, возле западных городских ворот. Едва их впустили в дом, в прихожую выбежал молодой человек и, обняв Улибе, вопросительно уставился на его спутниц. — Улибе, — порочно усмехнулся он, — похоже, ты собрался здесь ненадолго задержаться? Я распоряжусь насчет комнат. — Увы, сегодня на это у нас нет времени. Послушай, нам нужна комната и… освежиться. — И, указав на Мундину и Клару, нетерпеливо переминавшихся у него за спиной, добавил: — Мне необходимо подробно побеседовать с каждой из них. — Служанка и малышка-францисканка? — удивленно пробормотал молодой человек. — Улибе, ты самый странный из моих друзей. Пожалуйста, объясни мне все поподробнее, или я весь день буду сходить с ума от любопытства. — Клянусь, ты узнаешь все тайны, — с усмешкой пообещал Улибе. — Сейчас у нас просто нет времени, — извинился он, заводя обеих женщин в маленькую гостиную. — Что ж, как скажешь, — кивнул молодой человек. Прежде чем оставить их в одиночестве, слуга принес поднос с вином, прохладной водой, оливами и орешками. — Клара, — начал Улибе спокойным уравновешенным голосом, словно врач, задающий вопросы пациенту. — Все, что вам требовалось обо мне знать, вы знаете и так, — нахмурилась Клара. — Я сирота. Меня воспитали сестры-монахини. У меня нет ни гроша. Вот и все. — Сколько тебе было, когда тебя приняли в сестры? — спросил он. — Точно не помню, — быстро ответила она. — Не очень много. — Я тебе верю, — ласково, кивнул он, изо всех сил стараясь не выдать обратного. — Ты помнишь, как давно работаешь на эту женщину? — О да, конечно, помню. Почти три года. — Клара посмотрела на свои руки, красные и огрубевшие от работы. — И за все это время мне ничего не заплатили. То, что я приносила с работы, должно было пойти в дополнение к моим деньгам для приданого, — ворчливо добавила она. — Крошечного приданого, но достаточного для того, чтобы я не оказалась на улице. — У тебя были деньги, когда ты пришла в монастырь? — спросил Улибе. Клара помолчала, словно стесняясь правдивого ответа: — Совсем чуть-чуть. Несколько су, — вздохнула она. — Но я не могу вернуться и за ними, ибо моя хозяйка пойдет прямиком в другой монастырь, чтобы пожаловаться, что я убежала. — Клара, я это все понимаю. От тебя и не требуется туда возвращаться. Но, — с любопытством спросил он, — скажи мне, сколько тебе должны были платить? — Первый год — ничего. После этого — три фунта в год. Девушки-судомойки не ценятся слишком высоко. — Сколько ты должна была там пробыть? — Семь лет. — Восемнадцать фунтов, — изумленно подытожил Улибе. — Кстати, — как бы между прочим сказал он: — Ты не назовешь мне имя своего отца? Клара побледнела, как лед. — Не могу, — прошептала она. Ее плечи поникли, а руки, аккуратно, как у любой воспитанницы монастыря, сложенные на коленях, задрожали. Она торопливо спрятала их в широкие рукава одолженного балахона и, почти успокоившись, ответила: — Понятия не имею. — А своей матери? — Клара покачала головой. Все это время Мундина смотрела на нее с выражением, больше похожим на недоверие, нежели на сочувствие. — Это были плохие времена для христианского народа, — пробормотала она. — Не правда ли? Столько людей умерло. А ты помнишь своего дедулю? — В ее голосе появились мягкие раскатистые нотки, подобные журчащему ручейку. — Я была очень молода, когда умер мой, но я его помню лучше некуда. Я называла его Маленький Папуля. Он был маленького роста, не такой большой, как мой отец. — Мой дедушка? — переспросила Клара и невольно расслабилась, ибо теперь речь шла не о родителях. Когда она повернула голову к окну, ее глаза были затуманенными и расплывшимися. — Да, я его помню. Я называла его Дружочек. Он приносил мне сласти, смешные халатики, а когда умерли все… умер и он. — Когда она подняла голову, все ее лицо было в слезах. Девушка промокнула их рукавом платья и откинула назад свои грубо подстриженные волосы. — Но это — было очень давно, — жестко сказала она. — Я его почти не помню. — А почему «Дружочек»? — спросила Мундина. — Вряд ли я стала бы называть его Дедушка Аймерик. Улибе вскочил и подошел к окну. Некоторое время он молча стоял перед стеклом, а затем с улыбкой повернулся. — Самое подходящее место спрятать вас в Мундиной на несколько дней — это у сестер-монахинь. И я не хочу допускать чудовивщую ошибку, оставив вас с сестрами, которые уже тебя знают. Ты помнишь, где был тот монастырь? В пределах-городских стен или за стенами? — В пределах города, — сказала Клара. — В таком случае я вас спрячу у бенединктинок, у святого отца де Пуэльяса. Там вы будете в безопасности. Ты подождешь минутку? Мне надо обсудить с Мундиной, что ей делать. — Из окна я не выпрыгну, — лукаво улыбнулась Клара. — Обещаю. — Тетушка Мундина, клянусь — ты настоящая ведьма! С тобой люди начинают откровенничать куда быстрее, чем со всеми этими платными костоломами, что есть на службе у всех королей! — с триумфом воскликнул Улибе. — Сласти и смешные халатики! Ее дед, безусловно, был богатым человеком! — То, что не бедняк, это точно! — подтвердила Мундина. — Если ее мать была «несчастной бедняжкой», которую соблазнили и бросили голодать с ребенком на руках (что она пытается нам доказать), то у нас есть маленькая надежда выяснить, кто это был. Но я знал, что это правда. — Да. Этот голос, который то приходит, то уходит вновь. — Даже несмотря на то, что она всерьез пыталась от него избавиться. — Думаю, она лишь пыталась походить на других служанок, — пожала плечами Мундина. — Чтобы обмануть нас? — Нет, думаю, она старается подражать такой манере говорить с тех самых пор, как начала работать, — вздохнула Мундина. — В конце концов, ей известно, что ее прошлая жизнь кончилась навсегда. И было бы неплохо не забывать об этом, мой господин. — Посмотрим, — задумчиво протянул Улибе. — Мы знаем имя ее деда и в каком году он умер. Узнать, кто были ее родители, будет довольно просто. — Ты думаешь, ее дед умер от чумы? — Она сказала, что в тот год все от нее умирали. — Она могла солгать. — Нет, тетушка Мундина. Я чувствовал, когда она говорит правду, а когда нет. На этот раз, Мундина, она говорила правду. Она была в каком-то трансе: уставшая, голодная, измученная постоянным беспокойством и отчаянием. В какой-то момент у нее больше не было сил лгать дальше… для этого она была слишком измотана. Как ручной сокол, который по команде садится на перчатку. И это все благодаря твоему голосу! — Сколько колыбельных я вам сегодня пропела, мой господин, — лукаво усмехнулась она. — И много-много сладкого молока. — Ты останешься с ней? — прищурился Улибе. — С этой самой минуты? Правда, это может означать путешествие. Мундина подумала секунду. — Ты отправишь моего сына присмотреть за домом? И заплатишь ему? — Договорились. Твой сын может отправляться, как только будет готов. А теперь — к сестрам-монахиням. Не медля ни минуты. Глава 8 — Да поймите же, дон Бернат, сейчас у нас совершенно нет времени для подтверждения ее безукоризненного благородного происхождения! — выпалил Улибе. — Мне бы совсем не хотелось, чтобы с ней что-то стряслось, пока я этим занимаюсь. Она будет в полной безопасности с ее величеством на Сардинии. — Он сидел в зале дворца королевы, предоставленного для приемов скрупулезно-бдительного Берната де Релата, казначея королевы Элеоноры. Во всяком случае, у самого казначея был такой вид, словно присутствие здесь Улибе вызывает у него лишь законное недоумение. — Что озадачивает меня больше всего, сеньор Улибе, так эта ваша заинтересованность в судьбе этой осиротевшей девочки. — Де Релат окинул его взглядом, говорившим сам за себя. — Даже если она владеет языком не хуже настоящей графини, вам прекрасно известно, что в случае необходимости этому возможно научить любого ребенка соответствующей внешности. Если, господин Улибе, это девушка из простых судомоек и вас так привлекает ее красота, то вы вполне в состоянии найти ей надежное убежище и без моего содействия. Улибе поднялся. — Простите, дон Бернат, я не настолько обуреваем жаркими чувствами, дабы просить у казначея ее величества помощи в предоставлении защиты некой соблазненной служанки. Это действительно было бы напрасной тратой ценного государственного времени. Благодарю, что соизволили меня выслушать, и желаю вам всего самого наилучшего. — Минутку, господин Улибе, — нахмурился Релат. — Если я вас оскорбил, то примите мои искренние извинения. Но вы должны заверить меня, как бы это ни звучало, что когда человек вашего положения интересуется судьбой простой судомойки, то слияние душ под луной — здесь не главное. — При всей моей искренности, дон Бернат, будь она даже простой судомойкой, это было бы правдой. — И кто же она, по-вашему? — Помните ли вы, как шесть лет назад… — Шесть лет назад, уважаемый, казначейства ее величества еще не было в помине — сухо напомнил де Релат. — Но кое о каких важных событиях я помню прекрасно… — Это был год кончины нашей бывшей королевы и ее чада. Первое лето чумы, дон Бернат. — Начало времен великих потрясений, — покачал головой казначей. — Один из членов свиты ее величества, зная, что беда надвигается на нас из Сарагосы, отправил жену и дочь к своему кузену, одному из благороднейших виконтов Кардоны. — Я слышал об этой истории, мой господин. Однако, насколько мне известно, все его имущество во время переезда бесследно исчезло, и о нем никто никогда больше не слышал! Судя по всему, они скончались во время переезда, и скорее всего из-за чумы. — Как знать… Все возможно. Также возможно, что их убили в дороге из-за золота, которое у них наверняка было с собой. — Говоря это, Улибе нетерпеливо расхаживал по комнате. — Я обнаружил одного из их пропавших слуг — несчастного труса, который утверждает, что их всех убили разбойники. Он клянется, что избежал смерти лишь благодаря помощи Божьей, ибо приступ почечной колики заставил его сойти с экипажа прямо в разгар переезда. — Улибе остановился и с любопытством посмотрел казначею в глаза. — Ребенка звали Кларой. — Эта та самая девушка, напомнившая вам пропавшую малышку? Знаете, господин Улибе… Клара — это, прямо скажем, не такое уж редкое имя. — Не сказал бы, дон Бернат, — согласился Улибе. — Хотя у нее тоже темные глаза, волосы и смуглая кожа, но ведь прошло целых шесть лет. Она могла быть маленькой Кларой, старше и уже совсем другой, сильно изменившейся. — Он сложил руки на краю стола казначея и подался к нему. — Я помог ее отцу ее найти. Я готов поклясться, что она и в самом деле еще жива. Вне всяких сомнений. — Сколько ей было, когда она исчезла? — Насколько я понимаю, семь или восемь лет. — Как же она могла оказаться в барселонском приюте? — удивился казначей. — Если на них напали по дороге, то ее, несомненно, продали, а не отдали монахиням. Улибе покачал головой. — С ней много чего могло после этого произойти. Например, отвезли в Барселону, чтобы продать в рабство и угнать за границу. — Возможно, — кивнул де Релат, — но вряд ли. Почему бы не поверить в рассказ этой девочки? В королевстве сейчас бродит множество сирот и брошенных детей. За многими девочками присматривают монахини, ну а большинство из них даже не знает, кто их отец. — Поэтому работорговец может спокойно явиться к так называемому «уважаемому гражданину» с предложением приобрести свободную христианскую служанку, присланную ему из монастыря? Независимо от происхождения. Подумайте, насколько это может быть для него опасно. Будь она на попечении бестолкового отца-алкоголика, что не дурак пошарить по чужим карманам, и матери-шлюхи, а работорговец предложил бы за нее сущие гроши, я бы поверил в это с куда большей готовностью. Казначей призадумался. — Весьма здравая мысль, господин Улибе. Мы выясним у сестер о ней все, что можно. Особенно если деньги на ее имя до сих пор находятся у них. В данном случае наказание для продавца и покупателя будет одинаково тяжелым. Столь радикальные меры могут быть осуществлены лишь в результате прямого похищения. — В его голосе появилось раздражение. — В таком случае, если она и есть та самая пропавшая Клара, мы должны прямо сейчас что-то сделать! — Думаете, осталось так мало времени? — усомнился де Релат. — Потому что, если это… — Когда я оставил ее у бенедектинок в Сан-Пере, одна из монахинь воскликнула: «Ну почему эта малышка Клара!» Да, она не должна была так поступать, ибо, согласно вере, дала обет молчания, но я все понял… Полагаю, это происходило в старом монастыре Клары. — Это вполне возможно, — кивнул де Релат. — И это означает, что я должен забрать ее оттуда как можно скорее. Самое позднее — к вечеру. — К этому вечеру? — выпучил глаза Релат, пораженный столь стремительным развитием событий. — Господин Улибе, подумайте хорошенько, что вы делаете. Она может быть кем угодно. Она может быть получившей хорошее воспитание девушкой, подставленной специально для вас некой персоной, знающей о вас очень многое и рассчитывающей разузнать еще больше. Ее хозяйка будет обращаться к ней нарочно по имени Клара, предполагая, что вы считаете ее племянницей Кордоны. — Видите ли, дон Бернат, — расцвел в улыбке Улибе. — При всем моем желании это совершенно невозможно. — После чего терпеливо и во всех подробностях поведал казначею о тех же обстоятельствах, что и в свое время сержанту перед их расставанием. — Полагаю, вы слишком опытный человек, чтобы вас так легко можно было ввести в заблуждение, — задумчиво сказал казначей. — И у нас есть все причины быть вам благодарным. Но… девушка-судомойка! — Она не была… — Была-была, господин Улибе, — грубо буркнул казначей. — Вы сказали, что у нее хорошо поставлена речь. Она умеет шить? — Не знаю, — признался Улибе. — Но, наверное, монахини скорее всего должны были научить ее подобным вещам. — Ну, так спросите, — раздраженно фыркнул казначей. — Они с компаньонкой могут остаться сегодня на ночь при королевском дворе. И выяснить, умеет ли она шить. — И, словно извиняясь, добавил: — Мне столько всего предстоит сделать, прежде чем корабль выйдет из порта… Бормоча слова благодарности, Улибе покинул кабинет казначея. Улибе подвел женщин к воротам монастыря, где их дожидалась пара лошадей. — Почему мы должны уезжать? — проворчала Мундина. — Девушка и так едва жива от усталости. — Потому что должны, только и всего, — ответил он. — Но ехать совсем недалеко. Всего лишь в город. — Куда? — спросила Клара, и у нее в глазах неожиданно блеснул ужас. — Это далеко от монастыря или от твоей бывшей хозяйки, — сказал он. — Будет лучше, если ты все-таки ненадолго мне поверишь. Я повезу тебя туда, где гораздо более спокойно и безопасно. — Что ты имеешь в виду? — Все объясню через минуту, — вздохнул Улибе. — Но сначала я должен задать тебе один важный вопрос. — Какой же? — подозрительно напряглась Клара. — Умеешь ли ты шить? — Умею ли я шить?! — с изумлением переспросила она. — Разумеется, умею. А что… что именно нужно зашивать? — Не знаю, — простонал от усталости Улибе. — Просто шить. — Вышивание? Штопка? Или шить одежду как портниха? — Говорят тебе, не знаю. Что ты умеешь делать? — Вышивание и, конечно, штопку. И, полагаю, будь у меня достаточно материи, я бы могла сшить себе еще и платье. Но я не такая быстрая и опытная, как те дамы, кто зарабатывает этим на жизнь. По-прежнему выряженная в уродливый подарок Улибе, измотанная до последней степени и похожая на растрепанную монахиню-францисканку, Клара обнаружила себя стоящей рядом со своим патроном перед королевским казначеем, а также его секретарем, помощником оного и писцом. — Можешь ли ты… окаймлять полотно? — спросил казначей, заглядывая в лежавшую перед ним шпаргалку. — Конечно, дон Бернат, — рассмеялась Клара. — Но в данный момент у меня нет ни иголок, ни ножниц, никаких других необходимых инструментов. — Кстати, это очень хорошая мысль, — сказал он, поворачиваясь к молодому помощнику секретаря, изумленно застывшего перед францисканкой. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы наша молодая гостья получила завтра утром все, что необходимо в таких случаях. И чтобы было письменное подтверждено, что набор полный… с печатью, конечно. — Комплект для шитья? — спросил помощник с таким видом, будто собирался было возразить, но вдруг передумал. — Конечно, дон Бернат. Ей потребуется что-нибудь еще? — Полагаю, прямые платья и отрезы, — весело сказал дон Бернат де Релат. — Видите, какой у наших дам богатый гардероб? И как можно скорее. С тех пор, — добавил он, обращаясь к Кларе, — как я решил, что вы и ее величество одного размера, хотя вы немного пониже ростом… — Определенно пониже… — подсказал секретарь, глядя слегка пригнувшись. Бернат де Релат кивнул секретарю. — Мне сказали, что это простое изменение внешнего впечатления, — усмехнулся он Кларе. — Проблем быть не должно. — Благодарю вас, дон Бернат. — И простое платье, — напомнил помощник секретаря, записывая это на бумаге. — Я немедленно позабочусь, если вашему высочеству мои услуги понадобятся и в дальнейшем. — Будьте так любезны, — буркнул Релат, отпуская его движением руки. Он проследил, как тот вышел из комнаты. — Не стоило мне подшучивать над вашим молодым помощником, — сказал он, едва за молодым человеком закрылась дверь. — Если ему нравится выглядеть глупцом, его не должно удивлять подобное отношение, — пожал плечами его секретарь. — Он ведет себя так серьезно, что я тоже не мог сдержаться, — хмыкнул Релат и вновь повернулся к Кларе. — Вы, госпожа Клара, и ваш помощник отправитесь на товарный корабль ее величества через два дня. — Крайне вам признательна, ваше высочество, — смущенно вспыхнула Клара. — Полагаю, что, по крайней мере, сейчас вам здесь многое покажется куда приятнее, чем вне этих стен, когда вы были францисканкой. Всего вам доброго, госпожа Клара. И, словно по мановению какой-то волшебной палочки, дверь распахнулась вновь, и Клара вновь осталась наедине с Мундиной. — Что я буду делать на Сардинии? — спросила Клара, когда в квартире казначея к ней присоединились Улибе и Мундина. — Обслуживать ее величество, — развел руками Улибе. — Потому-то нам и требовалось знать, умеешь ли ты шить. — Но что входит в эти обязанности, господин Улибе? — спросила Клара. — Не знаю, — нетерпеливо отмахнулся тот. — Ты знаешь такие вещи лучше меня. Но на твоем месте я бы не стал задавать такие вопросы. И вообще бы не задавал лишних вопросов. — Поскольку я не покину дворец в течение двух дней, — напористо ответила Клара, — с кем, по-твоему, мне говорить? Я здесь почти что заключенная. — Не заключенная, Клара, — сказал Улибе. — Ты находишься в безопасности. — Госпожа Клара? — послышался высокий голос. Маленький паж в цветах ее величества торопился им навстречу. — Да, я госпожа Клара. — Вы пойдемте со мной, вы и ваш помощник, и я покажу вам ваши комнаты, — улыбнулся тот, совершив крошечный поклон. И, развернувшись, быстро засеменил по коридору. — А где будете вы, господин Улибе?! — с тревогой спросила Клара. — Где-нибудь в спокойном месте писать письмо, — сказал он. — Точнее, два письма. Не волнуйся. Увидимся в четверг утром. Поторопись. Эти пажи носятся как угорелые. Первое письмо Улибе закончил еще до шести вечера. Запечатав его, он подумал минуту и звонком вызвал пажа. — Это нужно отправить в Жирону как можно скорее, — сказал он, протягивая письмо мальчику. — Епископу. Найдешь мне курьера, а, парень? — Прошу прощения, господин, — поклонился тот. — Но, чтобы доставить его за свой счет, вам придется заплатить огромные деньги. Улибе нетерпеливо посмотрел на него. — Если я сказал, что готов заплатить… — Но я случайно узнал, мой господин, что курьер епископа отправляется в Авиньон очень скоро. Завтра утром он будет проезжать Жирону и за десять пенсов возьмет его для вас. С ним легко договориться. Если вам угодно, я могу сбегать с ним в епископский дворец прямо сейчас, но за это придется заплатить авансом. — Как удачно, что Его преосвященство епископ Барселоны предпочитает жить в Авиньоне, — подмигнул пажу Улибе, вручая мальчику письмо и монетку. — А вот эти две, конечно, для тебя. — И присел, чтобы сочинить второе, гораздо более сложное послание. Мальчик приспустил во все лопатки, пока щедрому господину не пришло в голову, что гонорар уже рассчитан по максимальной цене. Письмо прибыло в Жирону в самое подходящее время, когда курьер и его усталый росинант, изнемогая от дневной жары, шаг за шагом приближались к епископскому дворцу. — Ваше преосвященство, прибыл курьер епископа из Барселоны, — доложил его секретарь, Бернат са Фригола. — И что курьер привез нам сегодня? — мрачно поинтересовался Беренгер. — Обычные циркуляры, Ваше преосвященство, но большинство из них служат дополнением к прежним. Правда, еще есть письмо от сеньора Улибе, написанное вчера в Барселоне… — Что он сообщает? — Путешествие было наполнено событиями, Ваше преосвященство, но Юсуф и все товары доставлены в сохранности и пребывают на королевском складе. — Включая и золото? — спросил Беренгер. — Все до монетки в казначействе подсчитано, учтено и засвидетельствовано, Ваше преосвященство. Он также сообщает о подобранном по дороге ребенке, девочке. Я зачитаю вам это буквально сию секунду. Он также спрашивает вас о рыцаре, Асберте де Робо и его сыне Геральте, встреченных ими по пути. — Я знаю эту семью, — сказал Беренгер. — И Асберта. Насколько я помню, храбрый и верный воин. Правда, не слышал о Геральте. Это кто, его наследник? Пошли за Франсеском, Бернат, пожалуйста, и расскажи мне об этой девочке. Франсеск Монтеррань — «мученик за веру», а иными словами — «дознаватель» епископа, привык разбираться с неожиданными вопросами. Этот, однако, вынудил его замереть и на секунду задуматься. — Мне кажется, ваше высочество, — промолвил он наконец, — что наследник Асберта просто-напросто унаследовал ваше имя. Возможно, конечно, что по той или иной досадной случайности молодой Асберта недавно скончался, оставив брату права наследника. Но если это так, то эти новости еще не дошли до нас…. Мало того, поговаривают, что Асберта женился на иностранке. — На иностранке? — удивленно повторил Бернат. — Мой добрый Бернат, — лукаво улыбнулся епископ. — Мир тесно связан между собой. Слово нам нечуждое и я бы сказал — родственное… Она могла приехать даже отсюда, но принята кое-кем за иностранку. Если Улибе полагает, что это столь важно, то я могу написать своему кузену и выяснить все необходимые подробности. — Ваше преосвященство, прежде чем мы приступим к другим материалам, находящимся в сумке курьера, — сказал Бернат, — мастер Понс Мане желал бы побеседовать с вами об обвинении, вынесенном местными жителями. — Тогда нам лучше с ним увидеться, — сказал Беренгер, и паж был послан за главой городского совета. — Спасибо, что приняли меня, Ваше преосвященство, — с поклоном пробормотал Понс Мане. — Доброе утро, отец Франсеск, отец Бернат. Я бы не осмелился вас беспокоить, не находись я сам в небольшом затруднении. — И что же вас беспокоит, мастер Понс? — удивленно спросил епископ, зная спокойную и чувствительную натуру Понса. — Сегодня утром ко мне заходил Луис Мерсер и заявил, что он желает подать жалобу. Он сказал, что видел двух членов нашей еврейской общины за чертой города. Мужчина без своей кепки и женщина, порочно и похотливо демонстрирующая свою особу, без вуали или другого пристойного прикрытия, ехала, как он сказал, Ваше преосвященство, без лицензии или разрешения проезда по сельской местности, как любая другая христианская госпожа. — Имелось ли у них что-либо, на чем можно было бы конкретно сосредоточить внимание? — пробормотал Беренгер и посмотрел на мастера Понса. — Кем они были? Я имею в виду этих евреев? — Ваш лекарь, Ваше преосвященство. И мой врач тоже. Я не могу поварить подобным заявлениям. — И когда же случилось это странное событие? — В тот день, когда молодой Юсуф отправился в Барселону. Мастер Исаак и госпожа Ракель часть пути проехали вместе с ним. — Так оно и было. Кто, вы сказали, выдвигает столь забавные обвинения? — Мастер Луис. Луис Мерсер. — Мастер Понс, этот человек начинает испытывать мое терпение. Мастер Понс, буду вам крайне обязан, если вы навестите Луиса Мерсера и сообщите ему, что мастер Исаак и его дочь отсутствовали в городе по поручению епископа Жироны, по-вопросам, связанным с делами епархии. И, по словам заслуживающих доверия свидетелей, оба были надлежащим образом облачены в течение всего времени этого короткого путешествия. И что любые дальнейшие попытки преследовать их будут иметь весьма серьезные последствия. — Непременно, Ваше преосвященство. И благодарю вас. Я ведь тоже нахожу себя в каком-то смысле скучным и устаревшим. И что, если я помогу овдовевшей лет двадцать назад бабушке в одиночестве перейти городскую площадь, чтобы попасть на мессу, меня тоже обвинят в непристойном поведении? Или иных благотворительных деяниях?.. Хотя, если говорить о благотворительности, — холодно добавил Понс, — то в последнее время он этим качеством не отличался. — В таком случае, если вы желаете, — мягко сказал епископ, — мы не будем упоминать об этом никому, если только мастер Мерсер не прекратит своих дальнейших происков. — Великолепная мысль. Вы поговорите об этом с мастером Исааком? — В данный момент — нет, но если возникнет подобная необходимость… — Большое спасибо, Ваше преосвященство. — И Понс Мане с огромным облегчением направился к Луису Мерсеру с советом позабыть о своих вздорных обвинениях. По мере того как тени удлинились и город начал приходить в себя после одуряющей полуденной жары, занятия Исаака фармацевтикой были прерваны звонком в калитку срочным посланцем от вышеупомянутого Луиса Мерсера. — Ты сказал, что он очень болен. Можно узнать, в чем это проявляется? — спросил он слугу, принесшего сообщение. — Мне точно надо знать, что захватить с собой. — Мастер Исаак, он не может ни спать, ни есть, — ответил слуга. — Он впал в ужасающую меланхолию и не может избавиться от болей в голове. — Это уже понятнее, — кивнул Исаак. — Ракель! — Да, отец? — сказала она. — Кажется, я знаю, что с собой надо захватить. — За всем остальным можно будет прислать позже. Ну что ж, собирайся, — сказал он. — Только не забудь накинуть вуаль. Не забывай, к кому мы направляемся. — Да, отец, — вздохнула Ракель, накидывая легкую вуаль на лицо и шею. Она вручила корзину Джуде, и все трое последовали за слугой в дом мастера Луиса Мерсера. Луис лежал, скорчившись, в глубоком кресле, обложенный целой горой подушек, бледный, как мел, и с ввалившимися от бессонницы глазами. По слухам Ракель знала, что этот вдовец лет тридцать шесть тому назад потерял свою молодую жену и новорожденного ребенка, и был настолько потрясен их смертью, что с тех пор все другие женщины перестали для него существовать. Также ей было известно — поскольку он был достаточно молод, недурен собой и богат, — что несколько дам вполне брачного возраста потратили немало времени и усилий, пытаясь привлечь его внимание. — Я слышал, мастер Исаак, — начал Луис, — что у вас самые целебные средства, особенно для тех, кто жалуется на какие-то не проходящие недуги. — Его голос дрожал от беспокойства. Ракель подвела отца к пациенту, и он опустился на краешек кресла. — Какие жалобы бесконечно преследуют вас, мастер Луис? В вашем голосе звучит такое отчаянье… — У меня так разрывает от боли голову, что мне кажется, это скоро сведет меня с ума, — простонал он. — Из-за этого я не могу спать, а когда засыпаю, то вскрикиваю от снов, переполненных страхом и ужасами. — Давно ли это продолжается? — спросил лекарь, осторожно взяв пациента за запястье, и тут же выпустив их обратно. — Бессонница измучила меня с момента смерти моей дражайшей жены, — признался Луис. — Или даже раньше. Но головные боли начались, как мне кажется, всего несколько недель назад. Они то начинаются… то уходят… но в течение последних нескольких дней я потерял из-за них покой. Тот неприличный случай, когда мы повздорили с вами в сельской местности — уверен, что вы это запомнили — вполне способен показать вам, что этот недуг со мной делает. Чиновник послал меня не в то управление, и вместо того, чтобы задать вопросы об имуществе, которое я хотел осмотреть, я впал в неуправляемую ярость. Это пугает меня, мастер Исаак. Со мной такого раньше никогда не происходило. — Если ваш слуга принесет немного горячей воды, моя дочь покажет ему, как приготовить успокаивающий отвар, который вам поможет. Но сначала я должен вас осмотреть. — И он принялся ощупывать лицо, шею, голову и плечи торговца своими крепкими пальцами. — Я видел вас с дочерью в то ужасное утро и даже раньше, — сказал Луис, когда лекарь принялся пальцами разминать мышцы на плечах пациента. — В то утро, когда скончался наш бедный клерк. Его смерть невероятно потрясла меня. — Он был вашим другом? — Он был слишком тихим и скромным, чтобы заводить друзей среди членов биржи, — сказал Луис, — но он мне нравился. Его смерть, как и кончина моей жены, стала ужасной утратой. — Молодой? — переспросил лекарь. — Паскуаля Робера вряд ли можно было назвать молодым. — Не слишком старым, — поправил Мерсер. — Ему было меньше сорока. Его убийцу нашли? — Существует версия, что он был убит кастильцем, — сказал Исаак. — А уж по каким причинам, мне неведомо. — Так считает Его преосвященство? — Не уверен, — покачал головой лекарь. — Он об этом не слишком много говорил. Итак, — продолжил он, убирая руки. — Возьмите настойку. Она снимет вам головную боль и расслабит ваши плечи. Это также поможет вам заснуть, а чем больше вы будете спать, тем меньше станут боли. Когда боли начнут проходить, к вам вернется аппетит. Сначала — только легкие блюда, — сказал он, поворачиваясь к слуге. — В порядке избавления от избытка желчи. Травы, — продолжил он, — слегка вскипяченные. Суп, рыба и яйца. Такие продукты не перегревают кровь и не напрягают мышцы тела. — И что же такое стряслось с мастером Луисом Мерсером? — спросила Юдифь, отрезая кусочек груши для мужа. — Вызвать человека в такой жаркий день! Семья лекаря сидела в саду под деревьями, заканчивая ужинать. Солнце уже давно село, но было еще достаточно светло. — У меня такое впечатление, что он до сих пор не может прийти в себя после смерти жены, — вздохнул Исаак. — Когда она умерла? — спросила Ракель. — Давно, — ответила Юдифь. — Еще до чумы. — Семь лет назад, — уточнил Исаак. — Они долго состояли в браке? — спросила Ракель. — Недолго. Возможно, год или два, — ответил, позевывая, Исаак. — Представляю, — мечтательно сказала Ракель, — какая верность ее памяти. — Это и делает его таким странным, — сказала Юдифь. — Странным? В каком смысле, дорогая? — Исаак, ты же наверняка должен был о нем слышать, — напомнила Юдифь. — Он видит порок в женщинах повсюду, даже пару месяцев назад уволил за это одну из своих служанок. Бедняжка никогда ни о чем дурном не помышляла, и если бы не мастер Понс, сейчас бы оказалась на улице. — Это верно, — кивнула Ракель. — Мне доводилось слышать о нем истории в том же духе. Но почему мужчина, любивший одну женщину, относится с такой ненавистью ко всем остальным? — Он никогда не любил это жалкое маленькое создание, — пояснила Юдифь. — Она была хорошим приданым, только и всего. Все это знали, неважно, что он говорит сейчас. — У твоей матери память самая вредная для всего, что меняет ход истории, — печально заметил Исаак. — От чего она умерла? — спросила Ракель. — Не от чего. Просто исчезла, — пояснила Юдифь. — Начать с того, что она никогда не отличалась здоровьем, и постепенно ей становилось только хуже. И теперь он относится ко всем женщинам так, как относился к своей жене. — Твоя мать несколько преувеличивает, — примирительно сказал лекарь. — Но я буду рад, когда к нам вернется Юсуф. Мне не нравится брать тебя с собой в дома подобных пациентов. У него особый дар для ложных обвинений. Кстати, о Юсуфе! Его преосвященство получил письмо от сеньора Улибе. — И как там наш мальчик?! — вскочила Юдифь с половинкой груши в одной руке и ножом — в другой. — Сеньор Улибе написал, что с ним все в порядке? — Нет, моя дорогая. С Юсуфом все в порядке. Господину Улибе требовалось обсудить с Его Преосвященстовм совсем другой вопрос и заодно он упомянул о Юсуфе. — Он выглядит достаточно приятным человеком, — сказала Ракель. — Хотя слишком спокойным и не поддающимся определению. — Его помощник и друг только что умер, — сказал Исаак. — Конечно, — кивнула Ракель. — Когда Юсуф отплывает на Сардинию? — Завтра, — оказал ее отец. — Интересно, получим ли мы от него какую-нибудь весточку, прежде чем он вернется? — грустно сказала Ракель, раздраженная и вот-вот готовая расплакаться. — Или не вернется. — Прекрати думать о таких вещах! — негодующе сказала Юдифь. — Я слушать этого не хочу. — Жесткий ответ Ракель был прерван появлением мальчика, позвонившего в колокольчик, висевший у калитки и попросившего мастера Исаака. Прежде чем сторож Ибрагим успел пересечь двор, Исаак принялся звать Джуду. — Мастер Исаак! — сказал, мальчик у ворот, когда его наконец впустили во двор. — Вы должны быстро пойти со мной. В нашем доме лежит человек. Он бредит, как сумасшедший, а хозяйка говорит, что если мы не позовем доктора, то к утру он умрет. — Отчего он умирает? — спросил Исаак. — Не знаю, господин, — покачал головой мальчик. — Хозяйка мне ничего не объяснила. — Я должен знать, какие лекарства мне с собой брать, — терпеливо объяснил посланцу лекарь. — Отчего он бредит? Его ударили по голове? У него лихорадка? — Это рана у него на руке, — сказал мальчик. — Тогда тебе понадобится хирург. — Нет, это старая рана с гнойными язвами. Та, что он получил несколько дней назад. У него лихорадка, мастер Исаак, он то принимает меня за свою мать, то за брата и Бог его знает за кого еще! — Исаак, ты даже толком не поужинал, — запротестовала Юдифь. — Дорогая, я ем ровно столько, сколько нужно взрослому мужчине, — отмахнулся Исаак. — И теперь кому-то нужна моя помощь. Ракель, посмотри, что там у нас в корзине, замени то, что мы потратили днем. Пусть Джуда приготовит к нашему возвращению фонарь, кремень и сталь. — Хорошо, отец, — быстро кивнула Ракель, тут же позабыв о своих горестях. Мальчик привел их в старую корчму у реки, которая находилась чуть снаружи северных ворот города, где он работал подавальщиком в трактире, конюхом, поваренком, посыльным и кем угодно еще, помимо готовки, сбора денег за еду и выпивку, а также занимался обслуживанием постояльцев и их лошадей. Деньги были, настолько редким чудом в его существовании, что, казалось, он даже толком не знал, что с ними делать. В ту ночь в корчме был лишь один постоялец, лежавший в душной мансарде. — Хозяюшка, нам понадобится свет, — сказала Ракель. — Могу я спросить госпожу, для чего свет слепому? Вы знаете, во что мне обходятся свечи? — Я точно знаю, сколько они стоят, — кивнула Ракель. — И я должна быть в состоянии видеть. Какой был смысл нас звать, если мы не сможем работать? Так что несите свечи. Три штуки, и сразу же. Ворча и пыхтя, женщина удалилась, прислав вместо себя мальчика с тремя тонкими сальными свечами. — Отец, он в плохом состоянии, — сразу определила Ракель. — Гнойная язва на предплечье, — сказала она, подводя руку Исаака к раненому месту. Исаак провел ладонью по руке — от пальцев до подмышки — сначала легонько, а потом все больше усиливая нажим. Он нагнулся над раненым и довольно долго прислушивался к его дыханию. — Какого цвета его рука? — спросил он, выпрямившись. — Эти свечи дают несильный свет, но, по-моему, похоже, красная и распухшая, — сказала Ракель. — Мне кажется, воспалительный процесс распространяется, — неуверенно добавила она. — Так и есть, — кивнул Исаак, — я это чувствую. Сегодня мы должны промыть и прочистить все, что удастся. Хирург может оказать помощь, и парню это будет стоить руки, но подобное решение подождет до утра. — Отец, у тебя мало надежды в голосе, — сказала Ракель. — Стоит этой гадости начаться, ее очень трудно остановить, — сказал Исаак. — Верхняя часть руки не чувствуется так, как должна. Ракель обхватила руку пальцем вокруг локтя. Она была теплой и очень мягкой и податливой. — Ты прав, отец. Стоит ли нам начинать? В процессе всего осмотра человек в постели казался либо спящим, либо потерявшим сознание. Неожиданно он попытался сесть. — Мы должны начинать! — горячо прошептал он. — Немедленно! Мы должны начинать. — Сейчас он где-то в другом месте, — отметила Ракель, помогая Джуде расставить все необходимое и смешать болеутоляющую смесь. — Конечно, нет, — проворчал ее отец. — Будь он здесь, то не пикнул бы ни словечка. — Верно. Он из Арагона, не так ли? — спросила она. — Вполне возможно. Пациент начал безостановочно метаться, а затем вскинул свою раненую руку. Ракель твердо взяла ее обеими руками и мягко прижала к кровати. — Ш-ш-ш, — успокаивающе прошептала она. — Тихо. Мы здесь, чтобы о вас позаботиться. — Мастер, — простонал он, — помогите мне. Мастер Геральтдо, придите и помогите мне. Я не справлюсь с этим в одиночку. Я не могу. — Он вновь, тяжело дыша, вытянулся на кровати. — Он проделывает это целый день, — пояснила хозяйка притона, появившаяся на верхней площадке. — Потому-то я за вами и послала. Больше не могу слушать, как он повторяет это вновь и вновь. Вы можете дать — ему что-нибудь, чтобы он затих, пока не отдаст Богу душу?! — завизжала она. — Я пыталась дать ему бренди, но на него оно не действует. — Спасите меня, мастер! — воскликнул человек на постели. — Помогите мне! — Матушка, принесите нам горячей воды, — попросил Исаак. — И мы сделаем все, что от нас зависит. И хозяйка вновь позвала своего поваренка и стала подниматься по лестнице. Ракель смешала вино, воду, сахар и четыре капли горькой субстанции и, подняв бокал, медленно влила все это пациенту в рот. Через короткое время его руки и ноги расслабились, и она нежно опустила его на постель. Тонким, остро отточенным ножом она вскрыла опухоль, выпустив оттуда огромное количество гноя, собираемого в миску маленьким Джудой. Затем она промыла рану вином, наложила масляную и травяную повязки, чтобы остановить распространение заражения и, забинтовав ее, слегка смазала целебным отваром. Пациент открыл глаза и дикими глазами уставился в потолок. — Прошу вас, — прошептал он, — позовите моего хозяина. — Кто ваш хозяин? — спросила Ракель. — Назовите, кто он, и я дам ему знать. — Его знают все, — сказал человек. — Моего хозяина знают все. — После чего, закрыв глаза, он погрузился в крепкий сон. Глава 9 Даже в столь ранний час набережная была запружена огромной толпой провожающих и зевак. Спящий город все еще тонул во мраке ночи, но у самой кромки воды тусклое сияние угасающей луны и первые лучи восходящего солнца давали достаточно света для работы. Восточный горизонт был усеян уже порозовевшими подушечками пушистых облаков, отделявших иссиня-черное море от сереющего неба. Большая часть толпы состояла из портовых грузчиков, деловито сновавших со своими тележками между погрузочным пирсом и вытянутыми на берег лодками-плоскодонками. Прежде чем тележка отправлялась на борт, она подвергалась придирчивому досмотру чиновника со списком, отмечавшего каждую бочку, корзину, коробку или сверток по мере доставки. Другой чиновник деловито расхаживал вокруг коробок, сверяя соответствие указанного на бумаге груза. Когда в порту появились группа из Жироны, небо уже стало голубым, и над горизонтом показался краешек солнца, отбрасывая первые лучи на скопище галер, покачивающихся в глубоких водах. Улибе, затянутый в плотно подогнанную военную форму, спешившись, велел конюху отвести лошадей назад и пустился на поиски какой-нибудь начальственной персоны. — Вот уж никак не ожидал лицезреть самого благородного Берната де Релата с армией писцов, лично занимающегося погрузкой суда, — добродушно улыбнулся он. — Большинство еще, наверное, нежатся в постелях, оставив всю работу помощникам да хозяину корабля. — Действительно, казначей ее величества деловито сновал в самой середине партии грузчиков. Рядом с ним мальчик лет девяти держал в руках почти полностью раскатанный свиток с перечнем товаров. — Вам известен какой-нибудь иной способ, мастер Улибе, чтобы быть уверенным, что каждая заказанная мне вещь попадет к ее величеству? — сказал Релат. — Увы, дон Релат, иного способа просто не существует! — рассмеялся Улибе. — Иначе ценный груз таинственным образом выпадет за борт и на следующей неделе окажется на столах морских бродяг и спинах их жен. — Если нечто подобное случится с чем-либо из имущества ее величества, платить за это придется им, — холодно сказал Релат. — Вы будете сопровождать корабль лично, дон Релат? — спросил Улибе. — Или пошлете своего помощника? — У моего сына практическая сметка не хуже, чем у других, — усмехнулся Релат, похлопывая мальчика по плечу. — В следующий раз он возьмет на себя все списки. Но ему в помощь я отправлю своего проктора — инспектора по охране груза. Он не менее проворный человек, как я, — добавил он с лисьей улыбкой. — Так что можете не сомневаться, он позаботится обо всем не хуже меня. В том числе и о вашей госпоже Кларе. — Она принадлежит отнюдь не мне, дон Бернат, — быстро ответил Улибе. — Но почему вы спросили об ее умении обращаться иголкой? — Ее величество любит заставлять своих дам корпеть над королевским гардеробом, — пояснил казначей. — В последнем письме она жаловалась на нехватку опытной швеи. Думаю, я смогу убедиться, что госпожа Клара ни в чем нас не подведет. — Мне казалось, она думает, что ее намерены определить в белошвейки! — засмеялся Улибе. — Благодарю за пояснение. А теперь я бы хотел молить о любезности с вашей стороны — и вашего проктора, разумеется. — Напротив, буду только готов оказать вам услугу, мой господин Улибе. Спрашивайте, и я сделаю все, что в моих силах. — Благодарю вас. Может ли это письмо быть передано ее величеству, как только корабль войдет в гавань? Оно от меня. — Что ж, вполне скромное пожелание. Больше ничего? Доставить несколько диких зверей или груз галеры? Другие письма? — Они в сумке у курьера. Но, кроме того, можно ли вам кое-кого представить? Воспитанник его величества, Юсуф ибн Хасан, прибывший на Сардинию на службу его величества. В качестве пажа. — И он, и госпожа Клара, и письмо будут доставлены с превеликой заботой, — уверен Релат. Он кивнул Юсуфу, а затем взглядом дал понять, что ему не до них, ибо предстояло решить вопрос между готовым к отходу якорным матросом и одним из писцов, еще не до конца закончившим свою работу. — Он производит впечатление человека усталого и легко подверженного болезням, — сочувственно сказал Юсуф. — Подозреваю, что он всю ночь провел на ногах, проверяя судовые декларации, — сказал Улибе. — Если этот груз предназначен для здоровья и процветания ее величества — а, насколько я слышал, так оно и есть, — то вся ответственность за сохранность груза лежит на нем. Чем больше груза и пассажиров вбирал в себя трюм галеры, тем больше провожающих толпились на узкой полоске берега. Торопливо прошествовала группа из трех монахов-доминиканцев в сопровождении слуги, тащившего на спине тяжелую с виду коробку; снежно-белые одеяния святых отцов слепили глаза на фоне яркого песка и сверкающего моря. Улибе с трудом заметил их присутствие — видеть отцов-доминиканцев в путешествиях было делом, довольно обычным, — пока они не притормозили возле Юсуфа, стоявшего рядом с Кларой и Мундиной. Доминиканцы неожиданно заинтересовались. Направившись к грузовым тележкам, Улибе сделал вид, что заметил на песке нечто интересное и остановился возле них, якобы подбирая находку. — Добрый день, отцы Божьи, — сказал он, выпрямляясь. — Вы поплывете с нами? — Не все, — ответил самый старый из троих. — Только отец Криспия. Мы просто решили проводить его до берега, чтобы удостовериться, что с ним все в порядке. — И я весьма признателен своим братьям за это, — отозвался отец Криспия. Это был высокий сухопарый мужчина с ястребиным носом и яркими темными глазами. В его голосе чувствовался южный акцент, а загорелая кожа подсказала Улибе, что он — из какого-то отдаленного королевства. Скорее всего Гранады. — Я здесь тоже, чтобы проводить своих друзей до корабля, — улыбнулся Улибе. — Хотелось бы верить, что долго ждать не придется. — Нам было белено прибыть сюда незадолго перед первым часом, — несколько раздраженно заметил старший доминиканец. — Вот мы и здесь. — Еще не все закончили погрузку, — сказал самый молодой монах, похоже, целиком поглощенный этим процессом. Пока они говорили, Улибе заметил, что толпа разрастается. Там и сям мелькали оживленные группки провожающих и зевак: как мужчин, так и женщин, для которых вся эта казавшаяся беспорядочной суета грузчиков, матросов, чиновников и пассажиров, погрузка и отплытие корабля казались веселым цирковым представлением. Эта же толпа и поглотила троих собеседников Улибе. — Сеньор Улибе, — прервал его раздумья знакомый голос. — Я смотрю, вы сменили вашу форму и цвета. Вы плывете с нами на Сардинию? Слегка повернув голову, Улибе увидел молодого Рубо, с которым познакомился по дороге, и отрицательно мотнул головой. — Нет, сеньор. Но разве вы с отцом не уехали вчера? — Мы уже отплыли, сеньор Улибе, — сказал Геральт де Рубо, — пока внезапно отец не вспомнил об одном неотложном деле. Он и договорился о моей поездке на корабле ее величества. — Не сомневаюсь, что молодой Юсуф с удовольствием составит вам компанию, — сказал Оливер и, вновь отыскав в толпе своих попутчиков, поспешно направился к ним, прежде чем они исчезнут вновь. — Нет, мастер Исаак. К нашему великому счастью, Его преосвященство чувствует себя сегодня, великолепно, — сказал Бернат са Фригола, секретарь епископа. — Но он попросил вас присоединиться к нему, поскольку партия, провожавшая Юсуфа до Барселоны, вернулась. Они в маленькой приемной, ждут вашего прибытия. — Исаака проводили в прохладную, с высоким потолком комнату, где за большим столом сидели Беренгер, капитан, сержант, Бернат и двое писцов. — Мастер Исаак, — сказал сержант, предварительно вкратце сообщив ему о здоровье и самочувствии мальчика, — боюсь, что мы не до конца выполнили один свой долг. — Что случилось? — спросил Исаак. — Мы везли с собой, а потом оставили большой глиняный котел, принадлежащий вашей жене, после употребления в пищу его содержимого. Он был заменен. Надеюсь, она сочтет новый вполне пригодным. — Наверняка у вас найдется место для еще одного котла, — весело сказал Беренгер. — Нет, разве только мы не повернем стражей с лошадей и нагрузим багаж на лошадей. Так уж вышло, я был вынужден привести старую Бродягу с пустой спиной, чтобы ее ноги отдохнули. Большая часть багажа у нас на обратном пути была достаточно легкой, шелк и пряности весят совсем ничего. — А теперь расскажите мне все о Робо, сержант, — попросил Беренгер. — Сеньор Улибе писал мне об отце и сыне. Похоже, его это как-то заинтересовало. — Асберта де Робо — очень известный и ценный рыцарь, Ваше преосвященство, — пожал плечами сержант. — Я знаю это, — сказал Беренгер. — Да, Ваше преосвященство, — пробормотал сержант. — В тот день у меня не было никаких причин менять о нем свое мнение. Но его сын произвел на меня какое-то тяжелое впечатление. Он слишком интересовался молодым Юсуфом и тем, почему тот сопровождал нас. То же самое касается сеньора Улибе. Молодой человек задал столько вопросов, что можно было предположить, что скорее он присматривает выгодную партию для своей сестры, нежели проводит время со случайными попутчиками. — Возможно, поездка в отцовской компании показалась ему скучной, — пожал плечами епископ. — И он искал развлечений за твой счет. — Сначала я так и подумал, — сказал сержант. — Но это продолжалось, и мне, Ваше преосвященство, это не понравилось. Совсем не понравилось. — Что ж, Доминго, у вас настоящий нюх на всякие злодейства, — заметил капитан. — В таком случае, если кому-то из нас доведется встретиться с Геральтом де Робо, наблюдать за ним следует с особым вниманием. У вас есть еще о чем сообщить? Мы уже слышали о молодом сироте господина Улибе. — Беседа перетекла в обсуждение всевозможных предположений насчет Клары, а потом и вовсе заглохла. — Прежде чем я покину вас, Ваше преосвященство, — продолжил Исаак, — должен сообщить, что вчера ночью мы с Ракелью оказывали помощь незнакомцу в притоне Бенедикты. — Незнакомцу? — с интересом вскинул брови капитан. — Его зовут Мартин. Нам с дочерью пришлось вскрывать воспалившуюся рану у него на руке. Он просил нас передать сообщение своему хозяину… — Мастер Исаак, сказал ли он, кому именно? — Некоему Геральтдо, капитан. Он умолял нас передать его хозяину, что он ранен. Судя по его бреду, я бы предположил, что его оставили один на один с противником, превосходящим его по силам. — А, собственно, почему вы решили сообщить нам об этом, мастер Исаак? — прищурился епископ. — Ничего особенного, Ваше преосвященство, — сказал лекарь. — Только то, что раненый говорит с кастильским акцентом. Его присутствие в городе никто может не заметить. — Этот Мартин в состоянии давать показания? — спросил капитан. — Не знаю. Я отправлюсь к нему сразу же, как только мне позволит Его преосвященство — сказал Исаак. — Он совершенно беспомощен, когда я оставляю его. Но я буду рад, капитан, если вы составите мне компанию. Может быть, он уже немного пришел в себя. — Что пробудило столь живой интерес к моему пациенту, капитан? — спросил Исаак, — когда они шли по гостинице вчетвером: они, Ракель и двое стражников. — Меня вообще интересуют в данный момент все иностранцы, свободно передвигающиеся по стране — сказал капитан. — Пока я не узнаю, зачем они здесь. Четверо выпивох за угловым столиком уставились на вновь прибывших со страхом и тревогой. Стоило Ракель опустить на лицо вуаль, как она споткнулась из-за полумрака распивочной. Джуда подхватил ее под локоток. Капитан прошел комнату с таким видом, словно собирался брать приступом кухню и шмякнул кулаком по столу. — Эй, матушка Бенедикта! — рявкнул он. — Мы пришли полюбоваться на вашего больного. Хозяйка, выскочив из кухни, только покачала головой. — Он очень скверно себя чувствует, — сказала она. — Я принесла ему поесть, но, по-моему, ему кусок в горло не лезет. Если он умирает, — добавила тетка, — то хорошо бы, он с этим не затягивал. Я не могу сутками напролет носиться вверх-вниз, присматривая за больным. — Он там, — тихо сказала Ракель, указывая на узкую крутую лестницу. — Вы двое оставайтесь здесь, пока вас не позовут, — приказал капитан своим людям и бегом начал подниматься наверх. В мансарде стояла жара, возможная лишь на чердаках жаркими летними днями. Казалось, каждая пылинка дышала ею, ибо именно жара была здесь полновластной хозяйкой. На продавленном грязном топчане лежал раненый — бледный и измученный болью, впрочем, сразу узнавший своих вчерашних помощников. — Вы ему сказали? — слабым голом спросил он. — Он здесь. Или был здесь. — Если ты назовешь его имя — полное имя — капитан сделает все, от него зависящее, чтобы его найти, — быстро сказал Исаак. — Он называет себя мастером Геральтдо, — с невинным видом изрек тот. — И непохоже, что семья по нему сильно соскучилась. — А ты, друг, сам-то откуда будешь? — спросил капитан. — Из Туделы, — ответил тот. — Точнее, из окрестностей Туделы. — Честный ответ, — кивнул капитан. — Тебя зовут Мартин? — Да, капитан. — А теперь, капитан, я постараюсь сделать для него, что возможно, — сказала Ракель. — Как только вы закончите, я распоряжусь, чтобы его перевели в более удобное помещение, — сказал капитан. — Я бы и издыхающего пса не оставил на попечение матушки Бенедикты. Куда менее больного человека, даже из Туделы. Здесь от одной жары можно отдать Богу душу. И у него может быть больше ответов. Глава 10 — Желали бы вы вернуть свою прежнюю одежду назад, мой господин? — спросила Клара, пока Улибе помогал ей подниматься по доске на палубу галеры. — Мой господин?! — воскликнул тот. — Меня зовут Улибе! — Мне неизвестна ваша должность, мой господин, когда я назвала вас так, — с притворной скромностью проворковала девушка. — Порой ты способна довести и ангела! — проворчал он. — А одежду можешь оставить себе. Я тебе ее дарю. — Но я не знаю, мой господин, чью роль мне еще придется играть. — Что, Клара, надоело изображать Жиля? — усмехнулся Улибе. — Прошу тебя, давай сейчас не будем об этом. У меня для тебя не найдется места. Почему бы тебе не занять одну каюту с Мундиной? — быстро добавил он, указывая на приземистую постройку на юте корабля. — Твоя — первая слева. Я через минуту вернусь. — И, пригнувшись, он исчез в густой толпе. Когда Улибе вошел в крошечную каюту, в ее центре стояла элегантная молодая женщина в пышном платье рыжевато-коричневого цвета. Ее короткие светлые волосы были наполовину скрыты лентой из того же материала, туго обтягивающей ее голову, а в темных глазах отражался блеск шелка. На секунду ему показалось, что он зашел в другую каюту. — Ты выглядишь совсем по-другому, — наконец кивнул Улибе. — Я имею в виду в платье. — Оно элегантное, — подтвердила она, чуть опустив ресницы. — Когда-то оно принадлежало ее величеству, а потом было перешито для одной из ее дам, так что это — ее третья инкарнация. — Девушка медленно повернулась вокруг своей оси, демонстрирую ему свои юбки. — Я смотрю, ты хорошо сложена, — признал он наконец. Клара оглядела каюту с веселым изумлением. — Она меньше, чем мой уголок на кухне в Барселоне, — сказала она, и он улыбнулся. Эта Клара была ему уже знакома. Улибе огляделся по сторонам. У стены висел гамак для ее вещей. Судя по всему, Мундине достанется узкая койка. — Ты скорее всего переселила шкипера или кого-то из наших старших офицеров в другую каюту, — сказал Улибе. — Но пора вешать гамак. Вдвоем вы на этот рундук не втиснетесь. — Я возьму гамак, — сказала Клара. — Я меньше. Ты возьмешь кровать, — сказала она Мундине. — А где будете вы с Юсуфом? — Юсуф будет с младшими офицерами и командой, — сказал Улибе. — Между палубами. Я не поплыву на корабле. В этот момент у меня полно другой работы. Клара села на рундук, и сверкание ее шелка неожиданно померкло. — Я думала, вы тоже едете на Сардинию! — потрясенно сказала она с таким видом, словно он неожиданно дал ей пощечину. — Не могу, — сказал он, присаживаясь перед ней на корточки. — Я подготовил полный доклад для его величества, который должен быть ему доставлен. Едва ты окажешься на Сардинии, ты будешь в безопасности. — А до этого? — спросила она. — Здесь тебе ничто не грозит. Когда нет зимних штормов или летних шквалов, эта галера идет очень легко и быстро. То же самое касается нападения пиратов. Существует всего несколько кораблей, способных ее обогнать. Клара посмотрела на свои руки. — Почему ты не позволил остаться мне со своей семьей в Жироне? — спросила она. — Зачем было выбирать меня, как бродячую собаку, и переправлять через море, чтобы я оказалась среди всех этих чужаков? — Потому что иначе, Клара, попасть туда у тебя нет ни малейшей возможности, — спокойно сказал он. — Даже под видом мальчишки. Это просто чудо, что ты сумела пробраться настолько далеко. Ты не знала, кто были твои родственники и живы ли они до сих пор. Черная Смерть не ограничилась одной Барселоной, она ведь ударила и по Жироне тоже. Кроме того, я знаю, почему тебе помогаю. — Неужели? — усмехнулась Клара. — Потому что ваша помощь — для меня до сих пор загадка, господин Улибе. Вы останавливаетесь, чтобы помочь каждому оборванцу, что встретится вам на пути? — Нет. При всей своей честности должен признать, что нет. — Тогда кто они? Скажите мне. — Могу только заверить тебя, что в моих поступках нет злого умысла. — Но вы так и не сказали, кто они такие. — Как я могу сказать тебе, если сам в этом не уверен? — удивился он. — Ты поверишь мне, если я скажу, что ты — дочь знатного человека, которому я должен обязан своей жизнью? Правда, я до конца в этом не уверен, но такое вполне может быть. — А если обнаружится, что — нет? Что тогда? Вы сорвете с меня это красивое платье, вернете его ее величеству и вышвырнете меня на улицу? — Что за чудовище ты во мне видишь! — рассмеялся он. — Именно так ты меня и воспринимаешь, поэтому я больше не удивлен твоим вопросам о моих мотивах, госпожа Клара. — Он поклонился. — Желаю вам спокойной и быстрой поездки на Сардинию. Всего хорошего. Она не успела произнести ни слова, как он исчез. Большая часть корабельной палубы была занята скамьями гребцов: по двадцать пять с каждой стороны, а между ними — узкий проход. На каждой скамье бок о бок умещалось по трое гребцов, причем каждый имел возможность без помех работать своим веслом. Когда Юсуф вскарабкался на борт с фонарем, захваченным одним из пассажиров, ему указали на скромных размеров площадку, предназначенную для них и корабельных офицеров. По сравнению с его жилищем в квартире мастера Исаака, место выглядело тесным и обставленным по-спартански. Несмотря на четыре внушительного размере вентиляционных отверстия, вокруг было невыносимо душно. Клару и Мундину увел господин Оливер, Геральт де Робо тоже исчез, и Юсуф, к своему ужасу, остался наедине со священником-доминиканцем. Доминиканец сидел на скамье возле одного из иллюминаторов, о чем-то размышляя или погрузившись в молитву. В попытке избежать внимания священника Юсуф подошел к другому иллюминатору и принялся наблюдать за тем, что происходит в гавани. — Доброе утро, молодой господин, — сказал священник. — У вас печальный вид. Согласен, здесь не самое комфортное место для обитания, но уверяют вас, человек вполне в состоянии приспособиться и к трюму галеры. — Я раньше не путешествовал на кораблях, — признался Юсуф сам того не желая, оборачиваясь к говорящему. — Отец… — Мне сказали, что тебя зовут Юсуф, — улыбнулся — священник. — Я — Криспия. Я также слышал, что будет всего пять пассажиров, и двое из них — дамы. Это означает, что ты можешь подняться на палубу сразу, как только мы выйдем из гавани… да поможет нам попутный ветер… — Вы имеете в виду, мы должны оставаться здесь? — Пока мы выгребаем из гавани, здесь лишнего места для пассажиров-зевак не предусмотрено. Но когда корабль поднимет парус, появится много свободного места, где уже никто ни с кем не столкнется. — Отец, вы ходили под парусами и много раз до этого? — Да, — кивнул отец Криспия. Он повернулся, чтобы глянуть сквозь иллюминатор на горизонте. — С тех пор, как я много лет назад переплыл это море, — улыбнулся он, — то путешествовал очень много. Можно ли полюбопытствовать, откуда ты родом, Юсуф? — С юга, — осторожно ответил мальчик. — Я так и подумал, — кивнул Криспия. — Из-за небольшого акцента в вашей речи… очень легкого. Я тоже вырос, говоря на вашем языке. И вот теперь, благодаря любезности ее величества, плыву на Сардинию. — Чтобы присоединиться к войне? — удивился мальчик. — Вовсе нет. У меня другие цели, — с улыбкой сказал священник. Откуда-то сверху послышался крик, затем — еще один. — Что это? — удивился Юсуф. — Готовимся к отплытию. Пассажиров как самую беспокойную часть груза выпроваживают на берег, — пояснил священник, — обычно по широкой доске. А вот этот громкий скрипучий шум — это звук поднимающегося якоря. Мы отсюда его не увидим, — добавил он, — но на корабле слышно все, и когда становится понятно, что это означает, ты, как и матросы на палубе, отлично начинаешь понимать, что происходит. — Совсем, как мой хозяин, — сказал Юсуф, — он слепой, но знает о мире больше, чем в нем происходит. Снова прозвучал гортанный крик, за ним — второй. — Теперь гребцы готовы, — сообщил Криспия. — Через минуту мы увидим наши весла, и галера начнет покидать гавань. Последний крик, и весла выскочили из уключин. Юсуф встал на колени на скамью, наблюдая за ними. — Почему они касаются воды в разных местах? — спросил он. — Одни ближе, другие — дальше? — Ты заметил, что скамьи гребцов расположены под углами? — полюбопытствовал отец Криспия. — Да, отец, — пробормотал Юсуф, по правде говоря, ничего такого на самом деле не заметивший. — Таким образом ты можешь посадить на ту же скамью одного вместо троих, и их весла не будут задевать друг друга. У гребцов, сидящих по бокам от центра, — самые длинные весла, и они сидят ближе всего к воде. Стало быть, каждый занят только своим пространством поверхности воды. Мне сказали, что так работа идет куда быстрее и легче… — Вам когда-нибудь доводилось грести? — с любопытством (если не сказать — с подозрением) поинтересовался Юсуф. — Нет, к счастью, Господь избавил меня от столь тяжелой работы. Я не был ни гребцом, ни воином, ни бойцом на Божьем поле боя. Я предоставляю это тем, кто справляется с этим лучше, а из меня вышел неплохой — школяр… учитель… — Учитель? — удивился Юсуф. — Я всегда был очень любопытным, даже будучи еще моложе тебя. Это решено, что для меня лучше всего быть школяром. А в чем натренирован ты? Юсуф постарался, как мог, объяснить, сколькими духовными благами можно оделить каждого из нас, чтобы он стал лучше… насколько это возможно… — Мне доводилось слышать еще на берегу, что с нами плывет воспитанник его величества, — сказал отец Криспия. — И вот теперь ты плывешь в его сторону именно тогда, когда твоя помощь нужнее всего. Весьма похвально. — Я не уверен, что смогу помочь его величеству на поле боя, — сказал Юсуф, — ибо не насколько хорошо владею мечом, как должен был бы. — Сардиния была давно известна своим нездоровым климатом, — сказал отец Криспия, — хотя ты не получишь благодарностей от королевской свиты, если осмелишься об этом упомянуть. Твое врачебное умение может принести куда больше пользы, нежели ратные подвиги. У его величества и без того много рыцарей и арбалетчиков. — И вы, святой отец, намерены точно так же пользовать раненых в Альгеро? — осторожно спросил Юсуф. — Увы, нет. Ничего столь благородного или даже, к огорчению моему, столь же полезного. Цель нашего образования заключается в постоянном учении и проповедях. Судя по тому, что мне удалось в себя впитать, я вполне подхожу для преподавания, и даже, дай Бог, смогу стать учителем, но я не оратор, наделенный серебряным языком, способный воспламенить всех страждущих. Мало кто желает слушать философские рассуждения на смертном ложе. И даже поговорить о том, почему всего три наших весла почти вместе толкают корабль вперед с куда большей легкостью, чем большее количество весел одновременно… Они Желают прихватить с собой всю красоту и многообразие небесного свода, — больше, чем я вижу в своем сердце, но не могу выразить словами. — Возможно, вашим родителям стоило вас отправить туда, где молитвы не играют такой важной роли, — предположил Юсуф. — Мои родители, — усмехнулся Криспия и надолго замолчал. — Когда я присоединился к Ордену, мои родители никак не могли меня контролировать. Однако мои наставники распознали мою силу и простили мои слабости…. И теперь, когда на корабле полно военных, я должен найти дорогу к особой библиотеке, где есть книга, с которой я обязан ознакомиться до последней строчки. — Книга по философии? — спросил Юсуф. — В каком-то смысле — да. Эта книга написана великим астрономом, изучавшим по-настоящему тяжелые тела. — А никто не может вам ее пересказать? Стоит ли тратить столько времени на подобную поездку? — удивился прагматик-Юсуф. — Во-первых, лучше причитать ее самому, — возразил отец Криспия. — А кроме того, это маленькая библиотека расположена в крошечном монастыре. В данный момент, никто из тамошних братьев не умеет ни читать, ни писать по-арабски. В благодарность на их гостеприимство, я переведу книгу на понятный им язык, а за мои труды они позволят мне сделать копию для моего Ордена. — И вы умеете читать по-арабски? И писать? — Разумеется, — кивнул тот. — Отец, а вы меня не научите? Я знаю буквы и слова, но забыл столько много, а еще большего не знал! — выкрикнул он с огромным возбуждением и напрочь позабыл, что необходимо скрывать свое прошлое от наблюдательного человека. В течение первого дня и начале второго команда что есть сил, налегала на весла. Как только плеск воды превратился в привычный, регулярный ритм, отец Криспия и Юсуф поднялись на общую палубу. Сейчас галера напоминала человеческий муравейник, все члены которого по горло заняты каждый своей работой, поэтому других пассажиров: Клары, Мундины, проктора казначея и Геральта де Робо — нигде не было видно. — Где они все? — удивился Юсуф. — У себя в каютах, — ответил отец Криспия, показывая на кормовую надстройку. — Даже Геральт? — Полагаю, что он выпросил себе место в каюте еще в замке. Я знал, там была свободная койка, но чувствовал, что если остальные должны остаться на палубе, то и я — тоже, — с сожалением проговорил священник, словно в этом заключалась его вина. — Но я принес книгу и писчую бумагу, если ты хочешь начать работу над арабским… Пока Юсуф постигал начатки арабского, проктор Берната де Релата представлялся женщинам, помещенным под его защиту. — Госпожа Клара, меня зовут Эксимено, — одаривая ее восхищенным взглядом, сказал он. — Если вам что-то понадобится во время путешествия, я сделаю все от меня зависящее, чтобы вы были обеспечены всем необходимым. — Благодарю вас, дон Эксимено, — пробормотала она, — но у нас есть все, что нужно. — Рад это слышать. Если вам захочется проветриться, корабельная палуба прямо перед вами. Но для вашей же собственной безопасности, госпожа, умоляю вас не поднимать вуали и не отделяться от остальной группы. Иначе вам придется провести остаток путешествия в каюте, как под домашним арестом. Если я не в силах сделать что-либо для вас в данный момент, то желаю всего наилучшего. — И, поклонившись, проктор оставил их наедине. — Однако! — кивнула Мундина. — Он уделил нам достаточно времени и к тому же похож на осторожного человека, а это хорошо. Клара надела длинную вуаль и прикрыла лицо. — Пойдем, Мундина, — предложила она. — Давай поищем, есть ли ледник на палубе. Оказавшись на палубе в обществе двух сотен мужчин, повернувшихся спиной к веслам, Клара поняла, что провела на кухне у своей хозяйки слишком много времени. — Опытных работников сразу видно, — одобрительно кивнула Мундина. — Ни одно весло не сбилось с ритма. Потрясающее зрелище. — Я не могу вынести мысль, что столько бесполезного труда уходит впустую, лишь бы доставить нас на Сардинию, где нам нечем будет заняться. — Бесполезный труд? — удивилась Мундина. — Милое мое дитя, ты не представляешь, что будет, если нам придется грести всю дорогу до Сардинии! Если нам повезет, днем мы подхватим попутный ветер, и матросам не останется ничего другого, как ремонтировать паруса или полировать такелаж, чистить весла и рассказывать друг другу разные истории, пока мы не приблизимся к порту. Если только мы не столкнемся с пиратами и нам не придется удирать от них всю дорогу. Но мы можем ходить здесь, где нам захочется. — Уважаемые дамы, — послышался голос у них за спиной. — Вы наслаждаетесь спектаклем, когда работают другие? Лично я нахожу этот факт очень стимулирующим. Обернувшись, они столкнулись лицом к лицу с мастером Геральтом — тот приветствовал их поклоном и насмешливой улыбкой. — Мы уже собирались уходить, — сказала Мундина. — Солнце очень яркое. — Я поговорю с капитаном, — напористо сказал Геральт. — Возможно, ему удастся придумать что-то вроде навеса… — Прошу вас, не стоит ради нас никого беспокоить, — покачала головой Мундина. — Команда и так занята свыше всякой меры. Геральт поклонился. — Позвольте представиться, милые дамы, — сказал он, обращаясь в основном к Кларе. — Меня зовут Геральт де Робо. Клара сделала реверанс и уставилась на палубу. — Я направляюсь на Сардинию, чтобы биться за нашего короля. Если король, конечно, примет меня в свои ряды, — вновь усмехнулся Геральт. Не дождавшись ответной реакции от Клары, он добавил: — Говорят, что он рад любому вновь прибывшему, вставшему на его сторону. Но, насколько я понимаю, вы, дамы, в битвах участвовать не собираетесь? — Наше путешествие не имеет ни малейшего отношения к войне его величества, — саркастически усмехнулась Мундина. — Можно ли полюбопытствовать, прелестная госпожа, откуда вы родом? — усмехнулся Геральт. — Почти уверен, что встречал вас раньше. Возможно, вы жили совсем неподалеку от нашего поместья. — Напротив, очень далеко, — заверила его Мундина. — Мадам, мне кажется, нам пора. Вам не следует переутомляться. — Нежно обняв Клару за плечи, Мундина повлекла ее к каюте. — Надеюсь, у нас еще выдастся возможность побеседовать с вами, сеньор, — сказала она, толкая Клару перед собой, словно куклу, пока они не оказались у двери каюты. — За кого он меня принял? — удивилась Клара. — Я просто стояла перед ним, как статуя в одежде. — Она сорвала с себя вуаль и неудержимо расхохоталась, да так, что ей удалось успокоиться только после того, как она уткнулась носом в подушку. — Самый что ни на есть дурень, слабоумный, да еще и не неспособный понять речь страны, — сквозь смех простонала Мундина. — Или и то, и другое, третье, — вторила ей Клара, едва обретя способность говорить. — Хо-хо-хо! Рано утром следующего дня задул долгожданный ветер. — Суши весла! — послышалась команда, и гребцы превратились в обычных матросов. Но вместо спокойствия и расслабленности Юсуфу почему-то повсюду начали мерещиться опасности. И вместо того, чтобы наблюдать за гребцами и изучать корабль, он теперь, как мог, сторонился парусов, канатов и тяжелых деревянных рей. И вообще решил приналечь на арабский… Едва поднимали паруса, Мундина отправлялась проверить, где находится Геральт. Если его поблизости не было, двое покидали каюту. Клара расхаживала по палубе (девять шагов от борта до борта), пока Мундина сидела под навесом, внимательно наблюдая за ее «ее прогулкой до Сардинии». К вечеру третьего дня Клара неутомимо расхаживала по палубе, когда плотный ветер внезапно надул паруса… и тут же стих. Затем неожиданный порыв ветра вновь взметнул ее юбки и вуаль… и умчался в сторону Африки. Яркие вымпелы, украшавшие мачты, безвольно опали. Прямо перед ней рулевой о чем-то встревоженно переговаривался с одним из старших офицеров и капитаном. Он показал на правый борт, и Клара, проследив за его взглядом, увидела огромное черное облако, надвигающееся прямо на корабль. Неожиданно вымпелы бешено защелкали, а паруса — опали. Капитан закричал, его крик был подхвачен другими, и более двухсот человек, каждый занятый своим делом, быстро занялись приготовлением к столкновению с бурей. — Мадам, прошу вас внутрь, — сказал старший офицер. Клара и Мундина нырнули в каюту. Корабль раскачивало из стороны в сторону, по иллюминаторам хлестали струи дождя, пока какой-то матрос, не ворвавшись в каюту, не зашторил их каким-то плотным материалом. Вокруг них ревел невидимый шторм. Выл ветер, снасти трещали, гром гремел так громко, что казалось, молния угодила прямо в них и все это время бурлящие воды боролась за то, чтобы проникнуть внутрь. Вода то и дело обрушивалась на корабельные надстройки, глухо билась о борта, обрушивалась на палубу… — Мы тонем? — устало спросила Клара. — Не знаю, — мотнула головой Мундина. — Впрочем, надеюсь, что нет. Летние шторма здесь не такие сильные, как осенние. И тонут при них немного. Хотя мне и доводилось слышать истории о неосторожных матросах, которых смывало за борт. — Я не буду возражать, если мы утонем, — простонала Клара. — Если бы мы не были на этом корабле, то, полагаю, сейчас меня бы уже продали. Лучше умереть свободной женщиной, чем жить рабыней. — Ну… — покачала головой Мундина, — даже не знаю, что хуже. Во всяком случае, у раба всегда есть шанс получить свободу. Такое иногда случается. А если уж ты мертва — то это навсегда. Так они проводили часы в наполненной страхом темноте, обсуждал этот вопрос. Ближе к полуночи шторм начал стихать. Истомленные страхом и бессонницей, Клара и Мундина забрались на кровать и в гамак, несмотря на волны, продолжавшие раскачивать судно. Перед самым рассветом небо очистилось, ветер стал ровнее, погода улучшилась. Так и не покинувший своего поста, усталый и промокший до нитки штурман, продолжал рассчитывать, как сильно они сбились с курса на Сардинию. Несмотря на небольшой ветер, команда проворно ликвидировала нанесенный бурей ущерб, и к середине дня порядок был полностью восстановлен. — Даже не верится, — пробормотала Клара, когда они с Мундиной осторожно высунулись из каюты. — Я думала, корабль наполовину разбился на куски. — Так оно и есть, — послышался голос у них за спиной. Обернувшись, она увидела голову Юсуфа, торчавшую из люка, ведущего на нижнюю палубу. Я был как раз в той части, что разнесло на куски. — Но ты не похож на мокрого, — сказала Клара. — А я и не мокрый, — ответил тот. — Просто весь в синяках. Я свалился со своего гамака. А как вы? — Я — замечательно, — сказала она. — Только тоже вся в синяках. Почему мы тебя не видели? Тебе не позволили выходить на палубу? — Конечно. Я так и подумал, что вас тоже где-то заперли. Я поднялся подышать свежим воздухом и поделать упражнения, хотя матрос сказал, что если уж так мне хочется упражнений, то я могу залезть на рею и им помочь. Я бы с удовольствием, но они мне не позволили. — Мы не выходили, когда там был Геральт — сказала она, понизив голос до шепота. — Я боялась, что он узнает меня. — Он еще более любопытен, чем старуха. — Ему просто скучно. На кораблях вообще очень скучно, если нечем заняться, — сказала Клара. — У меня даже нет вышивания. — У кого-нибудь должна быть книга, — сказал Юсуф. — Возможно, — согласилась она. — Если она не слишком сложная. Я давно не читала книг. Чем ты занимаешься, когда не падаешь с гамаков? — Там есть отец-доминиканец, который знает мой язык. Он помогает мне учиться писать и учит словам, которых я не знаю. Он дал мне книгу, чтобы в ней записывать, с большим количеством пустых страниц в ней. Я пущу ее на то, чтобы написать дневник нашего путешествия. Я собирался начать с сегодняшнего утра, если никому не нужен стол для штурманских расчетов, описать, как мы отплыли их порта и сам корабль, а потом — шторм. Он сказал, что если я буду записывать то, что было каждый день, то стану, как он. Но он переводит заученные наизусть тексты с латыни на арабский. Он очень большой знаток языков. — Тогда ты должен сесть и начать писать, — сказала Клара. — Нам совсем не хочется сидеть. С тех пор, как мы поднялись на борт, мы только и занимаемся тем, что сидим, — весело сказала она. — Но тут выбор небольшой: либо сидеть здесь, либо слушать Геральта. Даже странно, что его нигде не видно. Самые положительные последствия шторма заключались в том, что он вызвал тяжелейший приступ морской болезни у Геральта де Робо, промучившегося у себя в каюте еще полтора дня. Оптимисты на корабле были убеждены, что корабль являет собой чудо скорости и достигнет Альгеро самое большее через три-четыре дня; реалисты больше склонялись к пяти, да и то, если будет попутный ветер, и их не застигнет шторм. Так что когда корабль приблизился к гавани осажденного города на заходе солнце шестого дня, у капитана был довольный вид, проктор облегченно вздыхал, матросы ликовали… — Я обсудил этот вопрос с капитаном, — сказал Дон Эксимео, присоединившийся к двум женщинам на палубе. — После шторма у нас были все шансы идти в обход, осторожно выбирая курс, либо совершить более рискованный шаг, но добраться до цели гораздо быстрее. Мы решили рискнуть, и я рад, что нам так повезло. — В чем заключался риск? — спросила Клара. — В противоположном ветре, вот в чем. Но удача оказалась на нашей стороне. Это товары достаточно важны, и соверши я ошибку, людей пришлось бы посадить на весла. — Это ваше решение? Не капитана? — Мое решение — политика, как нам целыми выбраться отсюда, — сказал Дон Эксимено. — Но вина полностью пала бы на меня, если бы мы вернулись поздно, да еще с измученной командой. — Ваши люди знали, что они в случае чего обязаны грести? — спросила Клара. — Конечно, знали, еще бы! — сказал Дон Эксимено. — Все они опытные моряки и знают эти воды лучше меня. Мне очень повезло, что мы так спокойно прошли сквозь шторм, а вдобавок, их ждет премия, которую они получат сегодня из моего кошеля. Это обошлось бы мне в два раза больше, если бы я проиграл свою битву с Царицей-Природой. На палубе появились Юсуф и отец Криспия, каждый — со своим узелком. Когда якорь опустился, мастер Геральт вышел из своей каюты, которую он делал со штурманом и двумя другими офицерами, вид у него был бледный и больной. Работая в обратном порядке процесса погрузки, первый грузчик отплыл от корабля с какими-то вещами королевы, чтобы помочь спуститься дону Эксимено и остальным пассажирам. Первой корабль покинула группа монахов-доминиканцев. Двое членов Ордена быстро подошли встретить их, едва они сошли на берег. Попрощавшись с Юсуфом, он заторопился к поджидавшим их мулам. Все трое уехали, их бледные, снежно-белые одеяния ярко контрастировали с темным камнем прибрежных скал, оставив слугу, чтобы тот захватил сундук отца Криспии, когда он будет выгружен. Геральт исчез почти так же быстро — Асберта де Робо буквально выхвалил из прибрежной толпы и потащил туда, где их дожидались конюхи с лошадьми. Все это время он говорил о делах, жалуясь на превратности перенесенного путешествия, и засыпал сына вопросами, не дожидаясь ответов. — Это его конец, я надеюсь, — сказала Клара. — Куда ты идешь? — спросил Юсуф. — Ты знаешь? — Дон Эксимено обещал меня проводить туда, где королева принимает вновь прибывших. Мы с Мундиной должны дождаться его. А ты? Однако прежде чем Юсуф успел ответить, к ним подошел человек в форме гвардии его величества. — Юсуф ибн Хасан? — с почтением спросил он. — Мне приказано доставить вас в распоряжение его величества. Надеюсь, вы добрались без приключений. — Да, — кивнул Юсуф. — Все живы и здоровы, — добавил он, решив про себя, что пока морские путешествия существуют, это — самое длительное, в котором ему хотелось бы побывать. Глава 11 Тянув до последнего, во вторник утром Улибе покинул корабль в состоянии полного душевного расстройства. Он сел в шаланду, швырнул ожидающему его лодочнику пару фартингов, тот посмотрел на монеты, свирепо насупился и угрюмо погреб назад в сторону города. Когда шаланда уткнулась носом в песок, идущая вдоль берега стена уже была увешана мокрыми полотнищами, придавленными камнями. Простыни и сорочки хлопали и развевались на ветру. Когда он шел мимо, одна из прачек с руками, красными от вечной стирки, вытащила из своей корзины огромную кучу мокрого белья. Уголок простыни выскользнул из ее рук Улибе ловко подцепил его плоской стороной своего меча и галантно протянул ей. — Осторожней, матушка, — сказал он. — Иначе все твои простыни сбегут от тебя со следующим порывом ветра. — Следи лучше за собой, озорник, — ответила она. — Только порежь мои простыни и увидишь, что будет. Следи за своими собственными простынями… и проверь заодно, кто на них, когда тебя нет дома, — добавила она, злобно хихикнув. — А я уж за своими прослежу, спасибо, сударь. — Думаю, ты справишься, матушка, — произнес он с улыбкой. — Ты дала мудрый совет. Премного благодарен. — Он кинул пару медяков в ее корзину и вновь направился к городу. Изумленная прачка вытаращила на него глаза, потом выудила монетки из корзины и спрятала их в глубинах своего корсажа. Вопрос в том, думал он по пути во дворец, в чем мне предстоит разобраться. Ответ пришел моментально. Несмотря на очевидную тщетность такой попытки, он все же решил доискаться, почему Паскуаль был убит. Знали ли убийцы, кем он был и почему он обосновался именно в том месте? И если это так, думал он, они знали больше, чем те, кто согласился говорить с Улибе. А что толку строить разные предположения, прогуливаясь по улицам Барселоны? Паскуаль Робер умер в Жироне по возвращении из Кастильи. Ответ надо было искать в другом месте. Но и скакать в Жирону утром не было никакого смысла. По крайней мере, не в такой день, когда камни, которыми были вымощены залитые солнцем площади, раскалялись так, что он уже чувствовал их жар сквозь подошвы сапог. Он отправится туда перед всенощной, будет скакать до темноты, затем поспит до того момента, пока ущербная луна не осветит дорогу, и снова будет скакать, пока не доберется в Жирону к Третьему часу. К тому моменту, как он мысленно привел себе все возможные доводы и пришел к такому заключению, впереди показались дворцовые конюшни. Он вывел из стойла своего коня и сразу свернул к обители Сен-Пер, где потратил почти час, выказав все свое мастерство и дипломатию, чтобы выяснить название монастыря, из которого пришла Клара, поскольку, как он указал аббатисе, совершенно очевидно, что Сор Алисия узнала ее. Четверть часа спустя он был уже у ворот обители, проговаривая про себя, что он скажет, когда ему сообщат, что его возлюбленная племянница сбежала от своей доброй и честной хозяйки только для того, чтобы оказаться на улице. Он сделает вид, что изумлен, решил Улибе, и выкажет решимость помочь ей, несмотря на все ее дурные наклонности. Кажется, это наиболее ожидаемая реакция со стороны любящего дядюшки, подумал он, и позвонил в колокольчик. Имя Клары мало о чем говорило аббатисе. — Наша обитель жестоко пострадала от «черной смерти», — негромко произнесла она. — Это было беспокойное время — последнее лето, когда свирепствовала — чума. Но мы всегда вели подробные записи. Без этого не обойтись, если имеешь дело с детьми. — Очень рад слышать это, мадам, — сказал Улибе. — И мы сделаем для вас все, что можем, сеньор Улибе, чтобы найти вашу племянницу. — Возможно, вы помните ее, — сказал Улибе. — Клара, — повторил он, — с такими темными волосами… — Нет, не помню, — возразила аббатиса. — Я здесь недавно. Моя благородная и праведная предшественница умерла шесть месяцев назад. Она работала за троих, если не за четверых, охраняя интересы своих подопечных, собирая средства на их содержание, воспитывая их, и вдобавок заботилась о сестрах обители. Как говорят, ее душа просто износила ее тело, — добавила она. — Теперь она в руках Божьих. — Весьма огорчен услышать о ее смерти, — произнес Улибе. — Но как бы она ни была перегружена работой, записи при ней велись очень тщательно, — продолжила аббатиса. Она звякнула в колокольчик и отправила заглянувшую в ее кабинет монахиню за нужными документами. Когда принесли коробку, она уверенно достала из нее какой-то листок и начала его внимательно просматривать, ведя пальцем сверху вниз. Она нахмурилась, перевернула лист и таким же образом проверила его с обратной стороны. — Нет, — наконец сказала она. — Летом 1348 года в обитель не приходила девочка по имени Клара старше двух лет… я проверила списки с апреля по ноябрь. Одну шестилетнюю малышку привела ее мать в сентябре, но ее снова взяли домой через два года, когда положение ее матери изменилось к лучшему. Ее звали Эмилия. В тот период к нам попали несколько групп детей — сестра и два брата, две сестры… — Нет, это не она, — перебил ее Улибе. — Я озадачен. Сор Алисия утверждает, что здесь была девочка по имени Клара, чье описание точно подходит моей племяннице. — Сор Алисия. Понятно, — ответила аббатиса и снова позвонила в колокольчик. — Сестра, — обратилась она к вошедшей монахине, — мы ищем девочку по имени Клара, которая, как считает ее дядя, жила здесь во время чумы в сентябре. — Я помню Клару, — отозвалась та. — Ее поместили здесь как раз вскоре после моего приезда. Не могу сказать, сколько она здесь прожила, матушка, но не думаю, что до сентября. — Восемь лет меня не было в Испании, я сражался на войне, — поспешно вмешался Улибе. — Восемь лет. Когда я вернулся, мне вручили письмо от моей несчастной покойной сестры. Оно было написано в сентябре, в нем она писала о чуме, о том, что отвела или же отправил маленькую Клару к бенедиктинцам, и умоляла меня найти ее и взять домой, как только я вернусь. — А, теперь я поняла, — ответила аббатиса. — Это не могло произойти до первого года чумы. Мы проверим следующие годы, когда эпидемия еще не кончилась, но уже не так свирепствовала. Вместе со своей помощницей они достали из коробки еще четыре листка, поделили их пополам и начали тщательно изучать. — Нашла, — наконец сказала аббатиса. — Не удивительно, что мы не знали, что у нее есть дядя, сеньор. Она рассказала о себе крайне мало. То ли она действительно немного знала, то ли не хотела говорить, тут уже не разберешься. Она появилась в обители с кошельком, в котором было пять су, и сменой белья, все это было спрятано в ее платье. Она сказала, что ее зовут Клара. Аббатиса пишет, что девочка удивилась, что ее не ждали, так как ее мать сказала ей, что она должна отправиться к монахиням и что они знают, что с ней делать. — Аббатиса подняла лицо, голос ее смягчился. — Бедное дитя. Видимо, они попала в беду, и ее мать рассчитывала, что мы присмотрим за ее ребенком. Простые люди зачастую думают, что у нас есть ответы на все немыслимые вопросы, которые ставит перед нами жизнь. Если б это было так… Улибе не стал поправлять ее, что девочка была явно не из простой семьи. — В ваших записях больше ничего о ней нет? — спросил он. — Что вы, конечно, есть. Ее поместили в хорошую семью в качестве судомойки. Когда это произошло, ей, похоже, уже было больше двенадцати лет и она совершенно ничего не умела. Иначе ей подыскали бы работу получше. — Аббатиса покачала головой. — Но я скажу вам кто они. Уверена, что вы сможете выкупить ее контракт за скромную сумму. Если возникнут трудности, дайте мне знать. Возможно, я смогу вам помочь. — Она снова звякнула в колокольчик с видом очень занятой женщины, которая сделала все, что смогла. Она быстро чиркнула что-то на маленьком клочке бумаги и протянула его Улибе. — Сестра-привратница вас проводит. — Благодарю вас за помощь, мадам, — сказал он, поднявшись и поклонившись ей. Монахиня, которая привела его в кабинет аббатисы, отвела его обратно к воротам. — Нашли, что искали? — спросила привратница, явно не испытывавшая отвращения к разговорам. — Мою маленькую племянницу? Клару? Я узнал, где она сейчас, — ответил он. — И очень вам за это благодарен. — Клара? Вы ее дядя? Вы на нее не похожи, — заметила она. — Такой крепко сложенный мужчина… — Моя сестра выглядела, как Клара. Тонкая и бледная, — сказал он. — Как наша мать. Я больше похож на отца. — В семьях так бывает, — ответила она. — Забавно. Как только я взглянула на бедняжку, сразу поняла, что она из хорошей семьи. Она была чистенькая, на ней была отличная одежда, только платье было порвано в одном месте. У нее была прекрасная речь, хорошие манеры — совсем не похожа на уличную замарашку. — Я вижу, вы ее знаете. — А как же — мы все ее обожали. Знаете, тогда здесь было только четыре монахини. Все остальные умерли, и она помогала нам с малышами. Как-то раз она сказала, что у нее есть младший брат, и тут же испугалась, как будто выдала какую-то страшную тайну. — Ее брат… ну да. Бедняжка умер еще раньше моей сестры. Сестра говорила, что девочка была очень привязана к брату. — Это были ужасные времена. Можно было ожидать, что она будет разбита горем — как все они, несчастные дети, кроме самых маленьких, которые еще ничего не понимали — но бедняжка Клара еще и казалась сильно напуганной, с того самого момента, когда пришла к нам. Такой напуганной, бедняжка… Она очень быстро постаралась смешаться с другими детьми, как будто боялась, что ее заметят. Даже говорить пыталась, как они, хотя у нее это плохо получалось… — Сколько ей тогда было? — Одиннадцать, почти двенадцать. Но выглядела она младше. На самом деле слишком взрослая. Если б у нее было хоть какое-то приданое, матушка-аббатиса взяла бы ее послушницей. Она приложила все силы, чтобы найти какого-нибудь богатого человека, который пожертвовал бы деньги на приданое девочки, и держала ее здесь столько, сколько могла, в надежде на успех. Но ничего не получилось, и пришлось отдать Клару в прислуги. — Должно быть, она понравилась аббатисе? — Она нежно ее любила. Как все мы. Я так рада, что ее семья наконец нашла ее. Она слишком хороша для такого места, как кухня. Очень жаль, что наша аббатиса не дожила до сегодняшнего дня, — добавила она с грустью. — Она была бы счастлива. — На глазах привратницы заблестели слезы. — Идите с богом, сеньор. И передайте Кларе, что мы все ее очень любим. Может быть, она как-нибудь заглянет сюда проведать старых друзей. — Обязательно, сестра. Я сам прослежу, чтобы она зашла к вам. В некоторой растерянности он сел на своего коня и поскакал прочь. Единственное, что было ему ясно — это то, что никто из домочадцев хозяйки Клары не появился в обители и не потребовал объяснить, почему девушка исчезла. И это более чем озадачивало. Лишь после полудня он наконец добрался до человека, которому должен был представить отчет — Берната д'Ольсинельеса, хранителя королевской казны. В соответствии со своей должностью тот был окружен армией чиновников, которые сверяли, регистрировали, сортировали и раскладывали горы отчетов, счетов, расписок о платежах и расходах, каждый из которых хранитель, казалось, легко хранил в своей памяти. — С учетом того, что мне известно, — сказал он озадаченно, — смерть Паскуаля — именно в Жироне — просто необъяснима. — Многое кажется необъяснимым, милорд, — ответил Улибе. — Куда бы я ни ткнулся, новые факты вносят еще большую путаницу. — Возможно, сейчас, когда вы закончили со своими другими обязанностями, дело прояснится, — пробурчал королевский казначей. — Ну, это не было такой уж тяжелой ношей, милорд, — откликнулся Улибе. — Думаю, это не отвлекло меня от моей основной цели. Может, вы получили какие-то свежие сведения? — Ничего, — сказал д’Ольсинельес, — кроме предположения, что это было случайное нападение, которое может произойти со всяким. — Я в это не верю, — возразил Улибе. — Я тоже. И поэтому мы продолжим дело, как если бы Паскуаль Робер был убит именно как Паскуаль Робер. — Нужно ли мне представить отчет об обстоятельствах его смерти для Его Высочества? — спросил Улибе, имея в виду дядю короля, который держал бразды правления королевством в отсутствие его величеств. — Принцу Педро? — д’Ольсинельес вопросительно изогнул брови. — Принц слишком занят другими делами, чтобы сейчас его заинтересовали кастильская граница и ее проблемы, — сказал он. — И в этом нет необходимости. У вас есть свои предписания, — нетерпеливо добавил он, — у меня свои. Мои заключаются в том, чтобы обеспечить вам успешное завершение вашей миссии и утвердить ваши расходы. Вот их и представьте пред отъездом. Его величество очень внимательно следит с Сардинии за вашим предприятием. Как вам известно, его самого интересуют любой уголок и любое происшествие в его королевстве. От каждого из нас он ожидает, что мы будем делать свое дело, даже когда его здесь нет, — д’Ольсинельес вздохнул. — Его величество также ждет от своих чиновников, что они будут работать не менее усердно, чем он сам. — Его величество, — сказал Улибе, — знаменит тем, что уделяет большое внимание мелочам. Следуя его примеру, через несколько часов, перед всенощной, я отправляюсь в Жирону, буду там завтра утром, — он задумался. — А если и там не обнаружится ничего нового, поеду дальше. — В этом случае вам понадобятся дополнительные средства. Прикиньте сумму и тут же сообщите мне. Я прослежу, чтобы вы получили все до отъезда. Страсть Паскуаля к письменным отчетам могла его погубить. Помните об этом. Если у вас будет о чем сообщить мне, сделайте это незамедлительно, можете прислать письмо через епископа, — на этих словах королевский казначей повернулся к своему секретарю. — Ты сказал, что меня кто-то ожидает? — Минутку, милорд, — пробормотал секретарь, и Улибе, чувствуя, что его отпустили, вышел из кабинета. Когда Улибе подъехал к дворцу епископа, колокола в Жироне пробили третий час. Отмахнувшись от предложения отдохнуть и освежиться с дороги, он взбежал по лестнице прямо в кабинет Беренгера и плюхнулся в кресло. — Мы похоронили его в среду, — произнес Беренгер, одновременно просматривая и подписывая какие-то документы. — Со всеми возможными почестями. — Спасибо, Ваше преосвященство, — отозвался Улибе. — Не обнаружили ничего нового? Лично мне не удалось. — Кое-что, — ответил епископ. — Я послал за моим лекарем и его дочерью, у нас тут случился забавный, но имеющий отношение к делу инцидент, а Бернат принесет то, что обнаружил в вещах покойного. Это может оказаться полезным. Поскольку нам все равно придется их немного подождать, предлагаю тебе подкрепиться, пока есть такая возможность. — Он кивнул слуге, стоявшему возле дверей, который немедленно их открыл, и в комнату внесли два больших блюда, заполненных доверху хлебом, холодным мясом, сыром и фруктами, а также кувшины с охлажденным мятным напитком, вином и водой. — Благодарю вас, — сказал Улибе, отпив из кружки воды, и водрузил кусок мяса на большой ломоть хлеба. — Я нарушил свой пост лунным светом, глотком воды из ручья и незрелой грушей, сорванной с дерева. Так что я очень голоден. — Где вы остановились? — спросил Беренгер. — В том же месте, где мы нашли девочку-сиротку по пути отсюда, — сказал он. — Мне нужно было взять из тайника оружие и кое-какую амуницию. — Он продолжал есть в молчании, а епископ взял себе фруктов и налил немного вина, которое тут же разбавил водой. Молчание было нарушено, когда Бернат са Фригола, секретарь Его преосвященства, вошел в кабинет в сопровождении своего писца с коробкой в руках. — Я принес то, что вы просили, Ваше преосвященство, — сказал секретарь, — только не зашел в сокровищницу за его деньгами… — Не думаю, что эти монеты столь уж важны, — перебил его епископ. — Если понадобится, лорд Улибе может сам сходить за ними в сокровищницу. — Деньги на текущие расходы, — сказал Улибе, — только и всего, или там значительная сумма? — Более-менее, но ничего за рамками обычного, милорд. Сумма в различных монетах и валютах, всего примерно двести су, — ответил Бернат. — Кроме этого, у нас здесь предметы одежды, картина, писанная на дереве, и письмо. Всего было два письма, но одно из них, очевидно, было зашифровано. Его преосвященство распорядился отослать его в Барселону, я так и сделал. Вот второе, — он протянул письмо Улибе без дальнейших комментариев. — Господи боже мой, — пробормотал Улибе, пробежавшись по письму глазами. — Мой дорогой? Усадьба? Твой сын? — он поднял глаза. — Вы знали, что у него была жена, Дон Беренгер? — Нет, — сказал Беренгер. — Даже не подозревал, что он был женат. — Мне казалось, я знаю об этом человеке все, что необходимо знать, — произнес Улибе. — Он оказался более скрытным, чем я думал. Или я более бестолковым, — добавил он смущенно. — Мне тоже казалось, что неплохо его знаю, — сказал Беренгер. — Если б здесь еще и имя было… Или название места. Она подписала его только своими инициалами. — Во всем письме не упоминается никаких имен, — вмешался Бернат. — Мог ли кто-то решить причинить вред его жене, чтобы получить своеобразное преимущество перед ним? — Это возможно, — ответил Улибе, — но если уж я не знал, что он женат, вряд это было известно многим. — Мы считаем, что, возможно, именно она изображена на этой картине, — сказал Беренгер. — Бернат, ты ее принес? — Да, Ваше преосвященство, — ответил тот и достал из коробки кожаный футляр. — Дай ему посмотреть, может, он ее знает. А сама она была бы источником ценной информации. И в любом случае необходимо сообщить ей о смерти мужа. Улибе осторожно взял футляр и достал из него деревянную пластину овальной формы. Он перевернул картину и поднес ее к окну. — Доводилось ли вам видеть ее раньше? — спросил епископ. — Если художник знает свое дело, она должна быть настоящей красавицей. — Он повернулся к дверям, как только они распахнулись, и в кабинет вошел лекарь со своей дочерью. — Добро пожаловать, мастер Исаак, госпожа Ракель. Мы сейчас говорим о загадочной даме на портрете. — Добрый день, мастер Исаак, госпожа, — быстро проговорил Улибе. — Я не встречал эту даму, Ваше преосвященство, однако я знаю кое-кого, кто приходится ей родней. Сестра, а возможно, и умерший ребенок, котором она упоминает и который еще вчера утром был не более мертв, чем я сейчас. — А может ли она быть его матерью? — спросил Бернат. — Чьей матерью, отец Бернат? — уточнила Ракель. — Паскуаля Робера, госпожа Ракель. Человека, которого убили во вторник утром, — ответил Бернат. Он взял портрет со стола и протянул его ей. — Она слишком молода, чтобы быть его матерью, — заметила Ракель. — Но, госпожа Ракель, мы же не знаем, когда был написан портрет, — произнес Беренгер снисходительно, но с теплотой. — Возможно, это было сделано, когда он сам был ребенком. Или даже еще не родился. — Почему же не знаем, Ваше преосвященство, — удивилась Ракель. — Отделка корсажа на ее платье и крой рукавов вполне современные. Я видела такие платья на знатных дамах, когда весной мы были в Барселоне. Я бы сказала, что портрет написали в этом году, в крайнем случае — в прошлом, если только она не живет в таком месте, где мода опережает нас на год-два. — Вы должным образом посрамили мое невежество, госпожа Ракель, — рассмеялся Беренгер. — Вы совершенно правы. — Мнение эксперта, — улыбнулся Улибе. — И я согласен, хотя такие аргументы мне и в голову не пришли бы. Кстати, прическа тоже не производит впечатление старомодной. — Конечно, нет, — подтвердила Ракель. — В таком случае это его жена, — заключил Улибе. Он взял портрет, аккуратно положил его в футляр и спрятал его в глубинах своей туники. — Известно ли нам, где она живет? — спросил Исаак. — Никто ничего о ней не знает, — ответил епископ. — У нас есть ее портрет, но ее никто не узнал. Она может жить где угодно, от Арагона до Кастилии. — Я бы сказал, что она какое-то время жила в Барселоне, — сказал Улибе. — Сделаю все возможное, чтобы найти ее. — Мастер Исаак, — сказал Беренгер, — я еще не поблагодарил вас за то, что вы явились на мой зов, как будто у вас нет других дел, кроме как ублажать мои прихоти. — Всегда к услугам Вашего преосвященства, — отозвался Исаак. — Отлично. Тогда расскажите — так точно, как можете только вы — о том человеке, которого вы лечили в обители матушки Бенедикты. Быстро, но четко Исаак описал состояние, расположение ран, лихорадку и бред больного. — Все было кончено, мы только успели понять, что он из Кастилии. — Можете ли вы сказать, когда он получил свои раны? — спросил Улибе. — Чтобы началось загнивание, ранам подобного типа требуется несколько дней — четыре или пять. А с этого момента процесс развивается очень быстро, — добавил он. — Мы навестили его в среду вечером. Он мог быть ранен в предыдущий четверг — плюс-минус один-два дня. — В четверг? Я должен с ним поговорить. — К сожалению, милорд, это уже невозможно, — сказал Исаак. — Мы поместили его самое лучшее место — прохладное, хорошо проветриваемое — и делали для него все, что могли, но он был обречен еще прежде. Я знаю, что капитан несколько раз приходил к нему, пытаясь вытянуть из него как можно больше информации, пока он еще был способен ее давать, но удалось ему что-то узнать или нет — мне это неизвестно. — Может ли кто-нибудь рассказать, как он выглядел? Ракель очень точно описала внешность человека, подчеркнув, что он наверняка выглядел гораздо лучше, когда не был на смертном одре. — Совершенно справедливо, госпожа, — кивнул Улибе, — но это никак не влияет на его рост, волосы, цвет глаз или форму его носа. Как правило, — добавил он. — Но в любом случае я его узнал. Он был одним из тех двоих, что следили за нами. Паскуаля это очень раздражало. В ночь, когда он пропал — а это был четверг — перед тем как я заснул, он сказал, что хочет с ними разобраться. Эта гнойная рана, которую вам пришлось лечить, вполне могла быть нанесена мечом Паскуаля. Или же его кинжалом. — Его звали Мартин, — произнес епископ. — И он был из Туделы, что наш доктор, несомненно, сказал бы вам, если бы вы дали ему шанс. — Простите, мастер Исаак. — Не стоит даже говорить об этом. Тот второй, которого вы видели, несомненно, некий мастер Геральтдо, — откликнулся Исаак. — Когда Мартин из Туделы бредил, он постоянно умолял своего хозяина придти и спасти его. Мы спросили, кто его хозяин. Он ответил — Геральтдо. Казалось, он не считал нужным скрывать его имя. — Геральтдо? — переспросил Улибе. — Я запомню. — Сколько вы пробудете в Жироне, милорд? — спросила Ракель. — Пока жара не спадет настолько, чтобы можно было спокойно ехать, — ответил он. — Сначала я должен найти убийцу. Потом я вернусь и буду искать жену моего друга. — Это может оказаться сложной задачей, — заметил Исаак, — но не невыполнимой. — А что бы вы на моем месте сделали, мастер Исаак? — немного удивленно посмотрел на него Улибе. — Если бы я был зрячим? Я бы начал с поисков записей о передаче имущества в качестве приданого. Как вы сказали, эта дама одета в богатое и модное платье. В ее письме говорится о земельных угодьях и о покупке виноградников и пастбищ. Все это не корзины с яблоками или меры муки, которые можно купить на рынке за несколько медяков. — Но почему приданое? Почему не недавние сделки? — Приданое даст вам и имя ее семьи, и имя ее мужа сразу. Это может оказаться полезным. А также название города, около которого расположена усадьба. — Да, это было бы крайне полезно, — согласился Улибе. — И начал бы я прежде всего отсюда. — Почему отсюда? — Неужели вы сами себе не задавали вопрос, куда отправился сеньор Паскуаль ночью в четверг и где он пробыл до утра в понедельник? — Задавал, но он и прежде нередко исчезал с какими-то поручениями. Он часто куда-то пропадал и объяснял все после своего возвращения, — ответил Улибе. — Меня всегда удивляло, как такой образованный человек, каким был сеньор Паскуаль, довольствовался столь малой должностью на бирже, — заметил Исаак. — Но это имеет смысл, если он вынужден был скрываться и хотел время от времени навещать свою жену. — Возможно, вы правы. Но боюсь, с ней придется подождать, — сказал Улибе. — Когда я ее найду, мне хотелось бы преподнести ей голову того негодяя, который убил ее мужа, — холодно добавил он. — Это меня не удивляет, — сказал Исаак. — Вынужден вас покинуть, господа, госпожа Ракель, — Улибе поднялся и поклонился присутствующим. — Мой путь — на запад, в поисках убийцы. — Желаю вам безопасного путешествия, — сказал Исаак. — И хорошей охоты, — к общему изумлению добавила Ракель. Леа и Наоми поспешно собирали со стола тарелки и салфетки после своего скромного ужина. Сегодня, в пятницу, им предстояло переделать на кухне еще кучу дел — до того как солнце скроется за горизонтом. Исаак в одиночестве сидел во дворике возле фонтана, углубившись в свои мысли под нежные переливы струй. Когда зазвенел колокольчик, он подавил в себе поднявшееся было раздражение и крикнул Ибрагиму, чтоб тот посмотрел, кто пришел. — Бесполезно, пап, — сказала Ракель, спускаясь с лестницы. — Он наверняка уже дрыхнет. Я сама посмотрю. — Спасибо, дорогая, — ответил отец. Смысла спорить со столь очевидным не было. — Папа, это госпожа Бенедикта и она хочет поговорить с тобой, — несколько мгновений спустя Ракель вернулась во дворик. — Она заболела? — Нет, папа. — Пусть войдет. Матушка Бенедикта, шурша юбками, твердым быстрым шагом пересекла дворик. — Мастер Исаак, не буду просить у вас прощения за то, что так врываюсь в ваш дом, — тут же начала она, — потому что уверена, что вас заинтересует то, что я принесла. А если и не вас, то вашего господина — епископа, а это почти одно и то же, ведь так? — она говорила с такой горячностью, как будто лекарь спорил с каждым ее словом. — Прошу вас, госпожа, — произнес лекарь, — присаживайтесь. Не хотите ли чем-нибудь освежиться? Сегодня жаркий день, и боюсь, что вам пришлось идти сюда по самой жаре. Ракель! — позвал он. — Да, папа, — отозвалась она. — Я уже принесла прохладительные напитки для вас обоих. — Ракель разлила мятно-апельсиновый напиток по двум чашкам из кувшина, который держала в руках. Она поставила кувшин на стол и удалилась в отцовский кабинет, откуда могла слышать весь разговор. — Когда капитан стражи епископа забрал от меня моего гостя, не затруднившись даже попрощаться и спросить, сколько они мне должны, — резво начала Бенедикта, — я собрала все его вещи. Понимаете, я думала, за ними пришлют позже, но никто так и не появился, и они все еще у меня. Должна сказать, что часть этих вещей — деньги, я их пересчитала и, между прочим, не тронула ни грошика, несмотря на то что, по моим прикидкам, он обошелся мне в десять пенсов, еще когда был жив, а если учесть, сколько раз мне пришлось бегать по лестнице вверх-вниз, чтобы убедиться, что бедняга жив, то и больше. — Вы все принесли с собой? — спросил Исаак. — Да. — Отлично, — сказал Исаак. — Ракель! Не могла бы ты подойти и помочь нам? И принеси бумагу, перо и чернила. Мы дадим вам расписку, в которой перечислим все, что вы принесли, и никто не сможет обвинить вас в том, что вы присвоили что-то чужое. — А вы что с этими вещами сделаете? — спросила Бенедикта. — Я отнесу все Его преосвященству, а он уж сам решит, что с ними делать. Ракель села за стол, положив перед собой небольшой лист бумаги, и повернулась к хозяйке гостиницы. — Если вы разложите на столе все, что вы принесли, я составлю список. Госпожа Бенедикта подняла стоявший у ее ног узелок и положила его на стол. — Вот, — сказала она. — Я завернула все в его же плащ. Это тоже одна из вещей, — она взглянула на Ракель. — Записывайте. Ракель записала: «Плащ — одна штука». Бенедикта прищурившись посмотрела на запись, как будто подозревала, что ее обманывают, затем развязала узелок и начала вынимать его из него вещь за вещью, называя каждую вслух. Это было скромное и немногочисленное имущество. Сменная рубашка, запасные рейтузы, бурдюк для вина и капюшон. — Капюшон практически новый, — сказала она. — И внутри него я нашла кошель… не тот, которым он обычно пользовался. В том было пять пенсов, его забрал капитан стражи и даже не дал мне расписку. А это особый. В нем есть золотая монета. Видите, госпожа? — Совершенно верно, госпожа Бенедикта. Это золотая монета. А еще три серебряных и… — Пятнадцать пенсов и два фартинга, — перебила ее Бенедикта. — А если вы заглянете внутрь, то обнаружите еще и карту. — Что там такое, Ракель? — спросил Исаак. — Карта, папа. Не знаю, что на ней изображено, но это, несомненно, карта. — Она аккуратно разложила на столе монеты разных видов и достоинства и показала список госпоже Бенедикте, которая свободно читала цифры, и добавила в свою запись еще одну строчку: «карта неизвестной местности — одна штука». Она остановилась на минутку, глядя на свой список, а затем подписала его: «Ракель, дочь Исаака, лекаря из Жироны». На следующей строке она написала: «Бенедикта, хозяйка гостинцы в Сан-Филью», — и придвинула бумагу к Бенедикте: — Поставьте крестик около своего имени, госпожа, — сказала она, — и храните бережно этот листок. Исаак достал из своей туники кошель, осторожно ощупал его, достал из него монету и вручил ее хозяйке гостиницы. — Вы оказали большую услугу его преосвященству, позаботившись о пожитках Мартина. Считайте, что это плата от него. Бенедикта рассмотрела монету, изогнула удивленно брови, пробормотала слова благодарности и выскочила наружу, словно опасаясь, что они передумают и потребуют вернуть деньги. Глава 12 Сардиния, Альгеро, август 1354 года Вокруг города, куда только ни падал взгляд, кишмя кишели солдаты. Солдаты, стоящие и растянувшиеся на земле; солдаты группами — болтающие, смеющиеся, ругающиеся; солдаты, сгрудившиеся вокруг костров — присматривающие за варевом, булькающим в котлах, или же отрешенно задумавшиеся о чем-то своем. Те, о ком можно было сказать, что они хоть чем-то занимались, играли в кости. В нескольких играх ставки уже достигли опасной высоты, и когда Юсуф со своей охраной подъехал к игрокам, было видно, что нервы у них на пределе. — Армия разваливается, — угрюмо проворчал офицер. — И офицеры ничем не лучше. Вы наверняка знаете об этом и без меня. — Что произошло? — спросил Юсуф. — Ничего, — отозвался тот. — Проблема в том, чего не произошло. Мы штурмовали город и почти взяли его. Почти. Мы подошли к стенам Альгеро бодрым маршем — сильные и готовые к бою. С моря нас поддерживали наши галеры. Потом подошла галера ее величества — с поднятым штандартом, с ее величеством на борту, и город почти сдался, отчаявшись. — Почему? — удивился Юсуф. — Это надо было видеть, — покачал тот головой. — Галера королевы-воительницы, храбро вплывающая в порт, словно собирающаяся покарать горожан за их недостойное поведение. Это было прекрасное и ужасающее зрелище, — продолжал офицер. — Наша королева — умная и бесстрашная женщина. — Но вы не смогли прорвать их оборону? — Это все наши осадные орудия, будь они трижды прокляты, мы так и не смогли установить их на осадные башни, настолько плохо они были сделаны, — вздохнул он. — Немножко тряхнули горожан, но стены пробить не смогли. А остальное уже не важно. И теперь нам приходится морить их голодом. Неприятное и удручающее занятие. И очень медленное. Потом началась лихорадка. Офицеры слишком слабы и не могут командовать оставшимися здоровыми солдатами. Когда нечего делать, очень трудно оставайся в боевой готовности. — Сколько народу умерло? — спросил Юсуф. — Вам известно? Разговоры идут такие, что можно подумать, это второе пришествие чумы, — осторожно добавил он. — Нет, ничего такого, — неопределенно ответил офицер. — Всего лишь лихорадка. Большинство заболевших через некоторое время выздоравливают. Количество заразившихся, — начал он и вдруг осекся. — Его величество здесь, в своем шатре, — пробормотал он. — Он не любит постоянных разговоров о болезнях и смертях. Давайте спешимся и войдем. — А вот наконец и наш паж, явился на службу при полном вооружении, — произнес Дон Педро Арагонский. — Эх, если бы ты был с нами тогда, ты и десяток хороших осадных пушек, мы победили бы еще месяц назад. — Ваше величество, — Юсуф отвесил низкий поклон, — не могу себе простить, что меня не было в этот момент. — Ни к чему столь унылый тон, — сказал король. — Ты как раз вовремя, чтобы сопроводить нас на заседание совета. Запомни, — добавил он, — ни о чем, что ты услышишь в этом шатре, нельзя говорить ни с кем, кроме как лично с нами. — Ваше величество, — пробормотал Юсуф, — да пусть мне язык вырвут, если я скажу об этом кому-нибудь еще. — Он снова поклонился и последовал за королем в большой хорошо обставленный шатер, в центре которого стоял стол, вокруг него легкостью могло бы разместиться человек двенадцать и даже больше. Дон Педро занял свое место за столом и оглядел собравшихся с теплой улыбкой. — Итак, послушаем ваши отчеты, — начал он без дальнейших формальностей. — Ваше величество, благородный Фелип де Кастре умер от лихорадки, — отозвался мужчина справа от короля. — А сеньоры Отик де Мункада и Пере Гальцеран де Пино при смерти. — Мы не можем себе позволить терять таких людей, — произнес король. — Заболевших гораздо больше, — ответил тот. — Я составил список, если желаете, можете взглянуть на него. — Сколько? — Что касается знатных дворян, ваше величество, — на настоящий момент — пятеро. Рыцарей и простых дворян — сорок два, некоторые из них начали поправляться. А солдат настолько много, что мы считаем до сих пор. Точные цифры мы сможем сообщить вашему величеству утром. — А раньше никак? — К ночному богослужению, ваше величество. — Хорошо. Как обстоят дела со снабжением для больных? Человек, сидевший рядом с первым выступавшим, достал свернутые бумаги и развернул их перед собой. — С вином, сахаром и продовольствием для тяжелобольных положение, ваше величество, улучшилось. Если эпидемия не затянется до осени, будет достаточно того, что уже есть, — скупо добавил он. — Что касается лекарств, первый же корабль привез достаточно, чтобы лечить уже заболевших. Но если болезнь будет распространяться, мы столкнемся с трудностями. Возможно, второй корабль доставит еще лекарств. В настоящий момент мои помощники сверяют списки, подготовленные дворецким ее величества. Мне нужно больше людей, умеющих ухаживать за больными, — закончил он тоном человека, который устал повторять одно и то же по многу раз. — Боюсь, что нам снова придется расстаться с нашим пажом, едва он успел приехать, и передать его в ваши руки, — сказал король. — Этот юноша обучался искусству врачевания, а также военному искусству в течение последних года-двух. Юсуф, мы должны перевести тебя туда, где ты принесешь больше пользы. Возражения есть? — Как будет угодно вашему величеству, — ответил Юсуф. — Я привез с собой от своего учителя и от благородного господина Беренгера, епископа Жиронского, несколько ящиков с лекарствами, они тоже могут пригодиться. — Хорошо. А теперь мы должны решить, — сказал Дон Педро, — не отправить ли нам больных на материк, если учесть, сколько времени требуется для их выздоровления. О них будут должным образом заботиться, пока те не поправятся достаточно для того, чтобы вернуться. Я имею в виду тех, кто наиболее ценен на поле боя и сами по себе. С удовольствием выслушаю ваши советы. — Вопрос не такой простой, — откликнулся первый мужчина. — Если мы отошлем галеру обратно с тяжело больными, у нас оставшиеся будут лучше обеспечены. Если эпидемия будет по-прежнему распространяться, мы даже вынуждены будем так поступить. Но если солдаты перестанут заболевать, нам не понадобится дополнительное снабжение. — Но дома за ними будут ухаживать лучше, чем здесь, в лагере, — возразил один дворян. — Справедливо, — согласился первый мужчина. — Но само путешествие будет для них очень тяжелым. — В таком случае нам нужно очень аккуратно вести записи о вновь заболевших в следующие несколько дней и снова собраться на совет по данному вопросу, — заключил король. — Корабль, доставивший нашего подопечного, быстроходный и просторный. Пусть его подготовят для перевозки двенадцати тяжелобольных. Он подождет в гавани еще неделю, пока мы не примем окончательное решение. — В Барселону, ваше величество? — спросил его мужчина, сидящий слева. — Нет. В Валенсию. Больные, которые дороги нашему сердцу, должны вернуться в Валенсию. Мы будем ждать ваших очередных докладов, — сказал он, поднимаясь. И снова остановив взгляд на своем подопечном, добавил: — А ты, Юсуф, поступаешь в распоряжение этого господина, — он указал на человека, выступавшего с первым докладом. Юсуф, так бесцеремонно переданный в чужие руки, пошел вслед за человеком, оказавшимся главным лекарем лагеря. — Что именно ты знаешь? — спросил лекарь по дороге к шатру, который Юсуфу предстояло разделить с четырьмя такими же, как он. — Ну, господин, — Юсуф на мгновение задумался. — Я проходил обучение у лекаря в течение почти целого года и помогал ему. — Каким образом помогал? Рассказ Юсуфа занял практически все время, пока они шли к шатру. — Понятно, — сказал лекарь. — он действительно научил тебя некоторым полезным вещам. Мне также хочется взглянуть, что в твоем ящике. Когда его доставят, ты будешь по одной вынимать каждое средство, назовешь его и расскажешь о его полезном воздействии и в каких случаях его назначают. Тогда я точно смогу сказать тебе, какую дорогу ты прошел на пути к знаниям. Готовься к тому, что работать придется много, а отдыхать мало. Ты обнаружишь, что мы, повара и Его величество — единственные в лагере, кто больше занят делом, а не развлечениями. Больные были в тяжелом состоянии. В палатке, в которую привели Юсуфа, стоял стойкий запах горячих и обезвоженных тел. Страдающих от лихорадки людей бил озноб, в горячечном бреду они выкрикивали что-то бессвязное. Некоторые судорожно сжимали виски, а один человек даже стучал себя по лбу ослабевшими кулаками, словно пытаясь унять пульсирующую боль. — Что бы ты сделал для этих людей прямо сейчас? — спросил лекарь. — Я бы дал им микстуру для понижения жара и смягчения боли, заставил бы их попить и смочил бы губкой лоб и плечи каждому, — тут же отозвался он, не раз наблюдавший, как все это проделывала Ракель, и даже помогавший ей иногда, особенно в последние месяцы. — Зачем? — Потому что от них пахнет лихорадкой и недостатком жидкости, сеньор, — ответил он, — а также они выглядят, как люди, сильно страдающие от головной боли. — Хорошо, — сказал тот. — Если б у нас была сотня таких, как ты, мы бы сделали все, что нужно сделать. Ты будешь ухаживать за больными в этой палатке вместе с санитаром, который будет тебе помогать. Если понадобится более серьезная помощь, сообщишь. Марк! — позвал он, и кто-то тут же поднял полог палатки, подержал его, пока лекарь выходил, и вошел внутрь сам. Санитар оказался седовласым человеком с задубевшим от солнца и ветра лицом моряка и ярко выраженной хромотой. Он бросил на Юсуфа оценивающий взгляд и улыбнулся. — Добрый день, господин, — сказал он. — Меня зовут Марк. — А меня Юсуф. Вы ранены? — спросил юноша, глядя на его искривленную ногу. — Не в том смысле, какой вы имеете в виду, — ответил тот. — Арбалетная стрела прошла чуть выше колена. Но это случилось давно, — добавил он. — В Валенсии. Прямо с поля боя я попал в больничную палатку и считаю, что мне очень повезло, что меня не отправили домой. Потому что другой жизни у меня никогда не было, — он почти не скрывал раздражения. — Если все это время вы ухаживали за больными и ранеными, я тоже считаю, что мне повезло, — ответил Юсуф. — Я в вашем распоряжении, — тон Марка стал спокойным и лишенным каких-либо эмоций. Юсуф взглянул на пожилого санитара и понял, что тот ждет от него приказов. Он обвел взглядом больных, лежащих на аккуратно застеленных койках и тюфяках. Ему казалось, что все они просто в ужасном состоянии. — А что мне сейчас делать? — даже шепот его звучал панически. — Не мне решать, господин, — холодно произнес Марк. — А что вы собирались делать? — Кто из них самый тяжелобольной? Я бы начал с них, — неуверенно отозвался он. — А сами вы не можете определить? — Не так хорошо, как вы, — сказал Юсуф. — Я их пока не знаю и у меня нет вашего опыта. — Ну-у, — протянул Марк. — Пожалуй, те двое, — добавил он, показывая на двух больных, беспокойно мечущихся и сотрясающихся в ознобе. — По крайней мере, по моему мнению, если оно имеет какое-то значение. У вас с собой есть что-нибудь для них? — И они вдвоем, взрослый мужчина и юноша, подошли к столу, стоявшему в алькове с отдернутыми шторами, и начали копаться в коробке, в которой были сложены всякие медицинские припасы для их группы. Затем Марк заглянул в небольшую аптечку Юсуфа. — А это что такое? — спросил он, достав оттуда маленькую бутылочку, плотно закрытую пробкой и запечатанную воском. — Это от самой сильной боли, — ответил Юсуф. — Одна капля в вине, смешанном с водой, успокоит почти любую боль. Мой учитель использует три капли перед хирургической операцией. — А если дать четыре? — спросил Марк. — Не уверен, — сказал Юсуф, — но пять убьют взрослого мужчину. А уж шесть — непременно. — Есть у вас еще что-нибудь обезболивающее? — Есть. У меня есть кора и травы, из которых можно сделать настойку, облегчающую боль и лихорадку. — В таком случае, юный господин, спрячьте этот пузырек подальше, пока не началось сражение. Он может соблазнить кое-кого, в том числе и меня, а тратить попусту такое средство нельзя. — На этой двусмысленной фразе он взял из аптечки Юсуфа очередной сосуд и понюхал его. — Это, должно быть, от лихорадки, — сказал он. — Так и есть, отозвался Юсуф. — Это смесь, которую мой учитель использует против лихорадки. — Но того, что здесь есть, хватит ненадолго, — заметил Марк. — Уверен, что смогу собрать нужные травы на лугах вокруг лагеря. И знаю, как приготовить и смешать их. Марк неопределенно хмыкнул — то ли одобрительно, то ли выражая скептицизм. — Я поставил котел с водой на огонь неподалеку от палатки. Мы можем сделать настой на пару дней для всей палатки. На этом между закаленным ветераном и напуганным до смерти юнцом установилось временное перемирие. Вместе, они приступили к тому, чтобы сделать ближайшую ночь для двадцати с чем-то обитателей палатки более-менее сносной. К началу своего третьего дня на Сардинии и второго дня в больничной палатке Юсуф настолько втянулся в повседневную рутину, что ему казалось, будто стены этой больничной палатки окружали его всю жизнь. Один из двух самых тяжелобольных умер в первую же ночь, но другой уже начал показывать слабые признаки выздоровления. На утро второго дня лекарь выписал из палатки двоих, и другие двое заняли их место. — Это большой сеньор, — прошептал Марк, когда внесли второго из вновь прибывших, которого сопровождал сам главный лекарь. — Лорд Пере Бойль. Ему бы лежать в своей палатке в окружении собственных слуг, но они тоже все заболели. Когда ему стало плохо, он сам сказал, что предпочитает лежать вместе с остальными, а в нашей палатке меньше всего больных. — А кто остальные, за кем мы здесь ухаживаем? — спросил Юсуф, тоже шепотом. — Вчера некогда было спросить. — Уверяю вас, юный господин, остальные тоже не из простых, — пробормотал его помощник. — Подопечный его величества не стал бы за такими ухаживать, — сухо добавил он. — Простые люди, которых угораздило заболеть, утрамбованы нос к затылку вон в тех двух палатках, и это еще счастливчики, и если в горячке они еще способны рассуждать, они должны быть рады тому, что находятся внутри, а не снаружи на ветру и под дождем. Все, кроме лорда Пере, здесь рыцари, а он не только великий воин, но и человек, близкий к его величеству. У меня предчувствие, что теперь нам не только станут больше помогать, но и снабжение тоже улучшится. Лицо лорда Пере было пепельно-серым, от озноба его трясло, даже зубы стучали друг о друга. Он сжал кулаки, и напряженные мышцы лица красноречиво свидетельствовали о том, какую боль ему приходится терпеть. Юсуф робко приблизился к нему с кружкой отвара ивовой коры и целебных трав. Главный лекарь взял у него кружку, понюхал ее и вернул обратно Юсуфу. — Попытайся его напоить этим отваром, — сказал он. — Но это будет не так просто. Однако, то наблюдая, то самостоятельно практикуясь, Юсуф приобрел неплохой опыт в уходе за больными, научившись у Ракели своего рода терпеливой твердости. Он склонился над больным лордом и влил ему в горло почти половину кружки. Затем он взял тряпицу, смоченную холодной водой, и обтер ему подбородок и лоб. — Я останусь с ним, господин, — сказал он поднимая глаза, — пока он не сможет допить весь отвар. — У тебя неплохо получается ухаживать за больными, Юсуф. Его величество будет впечатлен, я уверен. На мгновение лорда перестал бить озноб, и он сфокусировал свой взгляд на лице Юсуфа. — Где мой человек? — прохрипел он еле слышно. — Кто ты такой? — Ваш слуга болен, милорд, — ответил юноша. — Меня зовут Юсуф. — И кто такой Юсуф? — спросил лорд Пере. — Паж его величества, — сказал Юсуф, — но поскольку у меня есть небольшой опыт в уходе за больными, меня прислали сюда в помощь. — Я слыхал о тебе, паж Юсуф, — сказал лорд Пере, — ты подопечный Его величества, так? — Так, милорд. — Твой отец погиб в Валенсии во время бунта. Он был необычайно умным человеком, твой отец. И отважным. Ты очень на него похож. — И прежде чем Юсуф смог ответить, он прикрыл глаза и провалился в сон. — Мне его разбудить? — спросил Марк. — Может, дадим ему немного поспать? — неуверенно переспросил в ответ Юсуф, стараясь вспомнить, как чаще всего поступал в таких случаях его учитель. — Это ваше решение, юный господин, — произнес Марк. — Я всего лишь помощник. — Он взглянул на юношу и его голос смягчился. — Но, возможно, действительно лучше позволить ему поспать, пока он не начал снова метаться. Не думаю, что это надолго. Ранним утром пришел вызов от его величества. — Нам поступают хорошие отзывы о тебе, Юсуф, — сказал король, — и сейчас ты ухаживаешь за одним из самых дорогих нам людей. Если ему станет хуже, не стесняйся тут же звать на помощь других. — Обязательно, ваше величество. А покуда я останусь у его постели и посвящу ему все свое время. — Разве ты не нужен другим своим пациентам? — спросил король. — Мне дали самого опытного и умелого помощника, ваше величество, — ответил Юсуф. — А нескольким рыцарям, за которыми мы ухаживаем, стало гораздо лучше. Правда, они говорят, что пока не готовы вернуться в расположение своих частей. — Детские отговорки, — сказал Дон Педро тоном, не предвещающим кое-кому ничего хорошего. — У меня нет сомнений в их честности, ваше величество, — возразил Юсуф. — Они ослабли от лихорадки, но смертельная опасность для них уже миновала. — Не сомневаюсь. Если бы сейчас шло сражение, уверен, они не стали бы прохлаждаться в твоей удобной палатке, Юсуф, — примирительно сказал король. — А теперь говори, что это за трудности, которые привели тебя на Сардинию? Юсуф ухватился за этот вопрос. Он говорил быстро, лишенным всякого выражения голосом, так как епископ предупредил, что его величество потребует доклад, но будет ожидать лаконичности. — Зимой, ваше величество, я помогал своему учителю лечить во дворце епископа доминиканского священника. Он узнал, что я из Гранады, и когда вернулся в Барселону, попросил кого-то из вышестоящих церковных чинов покровителя зарегистрировать жалобу по поводу моей ситуации — я живу в еврейском квартале, но остаюсь свободным человеком — что я должен или вернуться в Гранаду, или быть обращен в христианство. — И это все, Юсуф? — Да, ваше величество. — И поэтому ты примчался сюда с таким видом, как будто в кармане у тебя твой собственный смертный приговор. Напишите письмо с нашим соизволением и за нашей подписью до завтрашней всенощной, — обернулся он к своему секретарю. Секретарь поклонился и тихо проинструктировал своего помощника. — И, Юсуф, проследи, чтобы нашему другу, лорду Пере Бойлю, было как можно более удобно. Он не только храбрый и верный воин, он еще и племянник человека, который охранял нас и наши права во время последней битвы здесь, на Сардинии. Мы очень многим обязаны его семье. Можешь вернуться за своим письмом завтра утром. — Благодарю вас, ваше величество. Я не буду отходить от постели лорда Пере ни днем, ни ночью. — Он низко поклонился и вышел из шатра. Дон Педро вновь повернулся к своему секретарю: — Отряди какого-нибудь парня ему в помощь… если сможешь хоть кого-нибудь найти. Когда Юсуф уже почти подошел к своей палатке, он заметил Геральта де Робо, лениво привалившегося к дереву. — Юсуф, — тихо позвал он юношу. — Нужно перекинуться парой словечек. — Да, сеньор? — сказал тот. — У моего друга к тебе вопрос. Дон Мануэль, это и есть Юсуф — подопечный его величества. Его друг был тощим, бледным, с несколько апатичным лицом. Самый неубедительный вид для солдата, подумал Юсуф, несмотря на то что внешность часто бывает обманчива. — Если это не секретная информация, — начал дон Мануэль, понизив голос, — могу ли я спросить — это правда, что мой друг Пере Бойль умирает? — Все в руках Божьих, Дон Мануэль, — ответил Юсуф. — Я не знаю. Словно сраженный, тот присел на плоский камень. — Этого я и боялся. Мне говорили, что он очень тяжело болен. — Вы были с ним близки, сеньор? — спросил Юсуф, уставившись вниз на клочок земли, покрытый жесткой травой. — Был. Меня отправили из дома прямо из рук моей няни, так сказать, и сделали пажом в замке его отца. — В Валенсии? — Да. Лорд Пере старше меня, но он был очень добр к маленькому несчастному мальчишке. Сомневаюсь, что он помнит меня, но сам я никогда его не забуду. Никогда. Когда Юсуф вернулся в палатку, он остался верен своему слову. Вместе с Марком он обошли всех пациентов, давая микстуру от лихорадки и протирая горячие лбы, плечи и руки холодной водой, в которую он добавил истолченные травки, собранные этим же днем. — А это для чего? — спросил Марк. — Для цвета лица? — Моя мать иногда измельчала эти травы и добавляла в воду, в которой мы купались. У них приятный запах и, как мне кажется, они смягчают кожу. — Они также отпугивают жалящих мух и других подобных насекомых, — заметил Марк. — Я как-то видел, их использовали именно с этой целью. — В таком случае наши больные будут спать спокойнее, если никто не будет их кусать, — улыбнулся Юсуф. Когда они закончили, Юсуф устроился возле кушетки, установленной специально для лорда Пере Бойля, и достал из туники небольшую книгу. Марк принес ему свечу. — Если вы собираетесь заниматься, вам нужен хоть какой-то свет, — сказал он. — Я-то сам не вижу толку для солдата в ученье по книжкам, но лекарю, наверное, это необходимо. Но день для него начался рано, и работы у Юсуфа было много. Он с грехом пополам продрался сквозь первые пять строчек книжки, которую ему дал отец Криспиа, как в какой-то момент текст начал превращаться в часть сновидения. Голова его качнулась, книжка выпала из рук и сам он упал на край постели своего пациента. Когда он очнулся, то понял, что кто-то смотрит на него. Он выпрямился, моргнул и сфокусировал взгляд на человеке перед собой. — Что это ты изучаешь столь старательно? — слабым голосом спросил его пациент. — Я учусь читать на родном языке, — ответил Юсуф, — но когда никто не может помочь, это довольно трудно. Отец Криспиа сказал, что я должен каждый день что-нибудь писать, и я искал в глоссарии некоторые слова. — Какие слова ты искал? — спросил лорд Пер. — Мне нужны слова, которые относятся к разным заболеваниям, — сказал Юсуф. — Но в этой книжке говорится только о любви, войне и сражениях, о погоне. Ни слова об обыденной жизни. — Возможно, я смогу тебе помочь, — отозвался лорд Пер. — Я тоже умею читать и писать на твоем языке. — Сейчас ваша светлость должны выпить эту микстуру, которую я вам приготовил, а затем спать. Уже слишком поздно, чтобы помогать другим, — сказал Юсуф. Глава 13 На берегу Клару и Мундину встречал небольшой отряд из охраны ее величества. — Ждите здесь, — сказал один из солдат, когда они подошли к шатру, украшенному знаменами сицилийского королевского дома, а также королевских домов Арагона, Каталонии и Валенсии. — Я доложу о вашем приезде, — добавил он. — Возможно, ее величество и захочет встретиться с вами. Женщины спешились и оправили свои платья. Периметр территории, на которой они сейчас находились, охраняли стражники, и толпы бездельничающих солдат остались позади. Клара отбросила вуаль и подставила лицо свежему ветерку. — Меня подташнивает, — сказала она. — Всю дорогу на корабле, когда нас качало по волнам, тебя не подташнивало, — заметила Мундина. — А теперь, когда ты в безопасности и тебе ничего не угрожает, тебе дурно. Не понимаю тебя. — А что, если я ей не понравлюсь? — спросила Клара. — Что тогда? — Не думаю, что она прикажет отрубить тебе голову, если ей не понравится цвет твоих волос, — откликнулась Мундина. — Ее злейшие враги никогда не обвиняли ее ни в чем подобном. А что касается твоей жизни вообще, по-моему, хуже, чем было, уже не будет. — Тогда у меня просто не было времени осознать, что происходит, — возразила Клара. — А теперь каждую минуту я думаю о том, что могло случиться. И я не столь глупа, чтобы считать, что опасность миновала. — В любом случае ее величество не станет продавать тебя в рабство. Такую юную даму, как ты? Никогда. — Я не юная дама, Мундина, — ответила Клара. — Я судомойка. — Лорд Улибе запретил тебе даже упоминать кухню, когда ты доберешься сюда, — сказала Мундина. — Это равносильно лжи, — не согласилась Клара. — Возможно, — откликнулась Мундина. — Я только повторяю полученные мной инструкции. Меня лично не подташнивает, а даже наоборот — я хочу есть, — добавила она. — Интересно, нас покормят или нам придется выпрашивать горбушку и похлебку у солдат? — Конечно, они не допустят такого, — Клара в ужасе посмотрела в лицо своей покровительнице. — Нет, малышка, не допустят, — улыбнулась Мундина. — Вот увидишь, нам не о чем волноваться. Неожиданно из шатра появился стражник и сделал им знак рукой. — Ее величество хочет видеть вас прямо сейчас. Мундина взглянула на свою подопечную, приподняла подол ее юбки и сильно встряхнула, чтобы удалить дорожную пыль. — Вперед, — сказала она и подтолкнула девушку к шатру. Клара поймала на себе быстрый взгляд Элеоноры Сицилийской, королевы обширных арагонских территорий, сидящей со сдержанным видом на высоком стуле, тоже выглядевшем вполне по-королевски, и присела в глубоком реверансе. — Мне сказали, что тебя зовут Клара, — произнесла донья Элеонора, посмотрев на блестящие черны волосы Клары, неожиданно короткие. — Да, ваше величество, — ответила Клара, не поднимаясь. — И, кажется, ты не предъявляешь прав ни на какое другое имя, но об этом мы поговорим позже. Можешь подняться, Клара. Клара выпрямилась достаточно грациозно, несмотря на дрожащие колени, и осталась стоять с опущенными долу глазами. — Я получила необычайно загадочное письмо о тебе, дитя, — королева вопросительно посмотрела на нее. — Но человек, его написавший, — наш преданный слуга, которому мы многим обязаны. Он умоляет нас позаботиться о тебе, и мы это сделаем ради него. Должно быть, ты и твоя спутница устали и проголодались с дороги. Клара, слишком смущенная, чтобы что-то ответить, снова присела в реверансе. Королева поднялась и шагнула к ней, как будто хотела получше рассмотреть своего новобранца. Донья Элеонора была высокой и поджарой, как породистая борзая, в свободном и удобном платье из блестящего шелка. Когда она погружалась в свои мысли, а именно так оно и было в данный момент, ее лицо становилось серьезным, невозмутимым и невероятно красивым, как у мраморных изваяний святых, взирающих на тебя во время мессы, думала Клара. Внезапно невозмутимое лицо королевы озарила шаловливая улыбка. — Если ты действительно шпионка или убийца, — сказала она, — как говорят некоторые, подосланная сюда в помощь сардинцам или чтобы навредить его величеству, ты выглядишь все-таки слишком маленькой и истощенной для подобной роли. Но когда люди будут бросать на тебя странные взгляды, донья Клара, моя новая фрейлина, учти, что для этого есть причины. Твоя слава опередила тебя. Клара подняла глаза на королеву и смотрела на нее неподобающе долго, с побелевшим от потрясения лицом. Ее величество рассмеялась и уселась на удобную кушетку. — У тебя очень выразительное лицо, дитя, — сказала она, — и это обнадеживает. — Молоденькая девушка с большими темными глазами и смугловатой оливковой кожей южанки бросилась к ней, чтобы поправить ее юбки и установить рядом небольшой столик. — Принеси мне чего-нибудь прохладительного, — тихо сказала королева, и маленькая рабыня исчезла за занавесками. — Мария, — продолжила королева, — позаботься об этой бедной девочке. Величественная элегантная дама сделала шаг вперед и присела в реверансе. — Конечно, ваше величество, — сказала она, протянув руку Кларе. — Это правда? — спросила Клара донью Марию Лопес де Эредия, когда они направились во второй шатер. — Что о тебе говорили, будто бы ты убийца? — переспросила донья Мария. — Да. Не думаю, что ее величество верит этому, но сплетни интригуют и занимают ее. Она умная женщина и много знает о положении в государстве, — добавила донья Мария. — Ее трудно ввести в заблуждение. — Но мне сказали, что я буду заниматься шитьем, — сказала Клара, когда они уже вошли в другой просторный шатер. — А чем еще ты собралась заниматься? — донья Мария внезапно расхохоталась, как простолюдинка. — Или ты считаешь, что тебя отправили сюда в качестве белошвейки? Бедняжка. Что же ты думаешь о ее величестве, если полагаешь, что она способна превратить юную даму в белошвейку! Тогда на следующий день она всех нас отправила бы на кухню посуду мыть. Думаю, что ты хочешь умыться, — в ее голосе появились деловые нотки, — и поужинать. Завтра времени будет достаточно, чтобы подумать о своих обязанностях. На следующий день горничная доньи Марии привела Клару во второй шатер, где уже расположилась группа придворных дам ее величества, занятых рукоделием и разговорами. Клара тихо проскользнула внутрь и присела на пустой стул неподалеку от входа. В комнате находилось шесть женщин разного возраста, сидевших на стульях и скамьях, и три или четыре, стоявших возле стола. Все они были элегантно одеты в легкие летние платья, и ей трудно было определить, кто же из них является госпожами, а кто — прислугой. Она получила свою порцию быстрых любопытных взглядов, кивков и улыбок, но никто ничего не сказал. Очевидно, Донья Элеонора не собиралась больше выяснять, как Клара оказалась в своем сегодняшнем положении. Единственный человек, с кем вновь прибывшая была знакома, донья Мария, была с королевой. Так она и сидела, ничем не занятая, наблюдая, как другие весело болтают и работают над своей вышивкой. Наконец, отчаявшись, она повернулась к даме, сидевшей рядом. — Разрешите мне разобрать для вас этот шелк, — робко обратилась она. Дама удивленно взглянула на нее: — Вы совершенно не обязаны этим заниматься. — Но мне больше нечего делать, — возразила Клара, покраснев от смущения. — Я не взяла с собой работу. А когда мамин шелк спутывался… — Бланкина, у доньи Клары острый глаз, — рассмеялась одна из дам. — Слышала, донья Клара, что у вас и возможности не было привезти с собой достаточно вещей. — Мой отъезд произошел в некоторой спешке, — ответила она и снова смущенно умолкла. — А платья? — спросила молодая ясноглазая женщина с копной блестящих светло-каштановых кудрей. — Мы пока могли бы найти для доньи Клары белье и тому подобное для ее собственного гардероба. Санча, принеси платье, — бросила она через плечо. Вошла еще одна служанка с платьем из тяжелого шелка с отделкой горностаем по рукавам, вороту и лифу. По подолу шел мех ласки, а сам шелк был нежно-зеленого цвета, напоминавшего морскую воду в песчаной бухточке. Донья Элеонора носила этот же цвет и много лет назад, когда Клара впервые увидела ее. — Если тебе хочется чем-нибудь заняться, — сказала кудрявая фрейлина, — ее величество хочет сменить отделку на этом платье. Можешь мне помочь. Иди сюда и садись рядом. — Что нужно делать? — Клара пересекла шатер и села на предложенный стул. Санча разложила у них на коленях платье и исчезла там же, откуда появилась. — Нужно отпороть горностай, донья Клара, и добавить в отделку мех ласки, — ответила она. — Это нетрудная работа, — отозвалась Клара. — А можно ли спросить, с кем я имею честь разговаривать? — добавила она почти шепча. — Конечно, — улыбнулась кудрявая дама, пожимая руку Клары. — Бедное дитя. В этом лагере мы забыли о хороших манерах. Никто не представил тебя. Но, видишь ли, мы знаем твое имя, а теперь ты должна познакомиться и с нашими. Меня зовут Томаза, донья Клара. Томаза де Сан-Климан. — Климан? — переспросила Клара. — Ты знаешь кого-нибудь из нашей семьи? — Нет, — быстро ответила Клара. — Не думаю. — Не удивительно. У меня есть единоутробные брат и сестра, но они не носят имени Климан, — сказала Томаза. — И вряд ли ты могла о них слышать. Дама, рядом с которой ты сидела, это Бланкина, та — Антония, а за ней — Эльвира и Беатрис. — Благодарю вас, донья Томаза. Здесь все придворные дамы ее величества? — Нет, что ты! Большая часть придворных все еще во дворце. Наша королева взяла сюда с собой свою маленькую рабыню, Каталину — она не может без нее обходиться — некоторых музыкантов и нескольких слуг. Она даже оставила дома своих карликов, и нас некому развлекать. Ты хорошая чтица? Потому что когда ты устанешь от шитья, ты можешь почитать нам, пока мы заняты работой. У нас есть книжка со всякими историями и приключениями. — Боюсь, что чтец из меня довольно посредственный, — ответила Клара. — Я в ужасе, — улыбнулась Томаза. — Может быть, Беатрис почитает. Или мы придумаем, как еще можно развлечься. А сколько тебе лет? Мне семнадцать, и я даже не помолвлена еще. Доставляю массу огорчений моей маме, которая надеется необыкновенно удачно выдать меня замуж. — Мне почти шестнадцать, — сказала Клара. — А на вид не дашь, — улыбнулась Томаза. — Мне показалось, что тебе двенадцать или тринадцать. Но хотелось бы, чтоб у меня было такое же лицо, как у тебя, и такие же густые блестящие волосы. А почему они такие короткие? Клара на мгновение замерла, потом достала из кармана ножницы и посмотрела на Томазу с невинным видом. — В них что-то там запуталось, и их немного неудачно постригли, чтобы вытащить это из волос, — ответила Клара. — Потом Мундина пыталась их подровнять, и… — Все ясно. Она срезала слишком много. С моей сестрой как-то раз случилось то же самое. Она свалилась с лошади и упала в колючий куст. Думаешь, ты и правда можешь помочь мне с отделкой? Донья Мария сказала, что ты очень ловко управляешься с иголкой. Если нет, мы можем оставить эту работу для слуг. — С удовольствием помогу. Такое красивое платье, — сказала Клара. — Но не будет ли оно слишком простым без этих горностаевых хвостиков на лифе и рукавах? Ее величество хочет именно этого? — Вряд ли. Она любит красивые цвета и необычные фасоны, но, возможно, она решила отдать это платье дочери его величества, а у той более скромный вкус. А что ты сделала бы с этим платьем? — спросила она. — Если бы оно было моим? — спросила Клара. Она посмотрела на платье, расправила его у себя на коленях и закрыла глаза. — Поскольку оно цвета морской волны, — она вновь открыла глаза, — я бы украсила его играющими дельфинами. Оно выглядело бы просто великолепно с вышивкой серебряной нитью здесь и вот здесь, — она даже покраснела от волнения. — А может быть, еще и на рукавах. — Это я выясню, — отозвалась Томаза. — Но мы не должны делать ничего, кроме как отпороть горностай, пока не узнаем точно, что хочет ее величество. И с великой осторожностью две юные дамы начали выдергивать нитки, которыми горностай был пришит к платью. К концу дня Клара узнала многое о семье доньи Томазы, о том, как она росла, почти ничего не рассказав при этом о себе, и погрузилась в рутину, которая одновременно казалась и чужой, и очень знакомой. На свой четвертый день на Сардинии она вошла в шатер и обнаружила, что никто не сидел, не ел фруктов, не занимался своей работой и даже не устремлялся наружу, чтобы вдохнуть свежего утреннего воздуха. Все столпились в центре шатра и тараторили практически одновременно. Томаза первой заметила ее и подошла, оставив толпу возбужденных дам. Выглядела она бледной и взволнованной. — Что происходит? — спросила Клара. — На нас напали? — Хуже, — ответила Томаза. — Ее величество оставила нас прямо посреди ночи, взяла с собой только Марию Лопес и Каталинету. — Куда она отправилась? — В шатер его величества. Говорят, что его величество умирает от лихорадки. — Умирает?! — Да. А инфанту Хайме нет еще и четырех. Ее величество могла бы править от его имени как регент — она достаточно умна и знает о государственных делах не хуже любого принца, уверяю тебя, — но слишком много тех, кто хотел бы посадить на трон его дядю. Дорогая моя донья Клара, — сказала она, схватив Клару за руку, — если его величество умрет, у нас снова будет гражданская война. Я знаю это. Вечером предыдущего дня Юсуф отправился в шатер его величества с вечерним докладом о состоянии здоровья лорда Пера Боля. За день до этого он передал сообщение санитару, который поблагодарил его и отослал прочь. Он ждал, что сегодня произойдет то же самое и уже перебирал в голове варианты, как проведет остаток дня. — Его величество пожелал услышать доклад из ваших собственных уст, — сказал санитар, придерживая полог, прикрывающий вход в шатер. Педро Арагонский сидел во главе стола заседаний, слушая одного из своих генералов и нахмурившись, словно в задумчивости. Он был бледен, на лбу выступили капельки пота, несмотря на то что проникающий через специальное отверстие в шатре ветерок был довольно прохладным. — Это нам не поможет, — его голос звучал раздраженно. — Нам нужно быстро, желательно сегодня вечером, решить, отправлять ли корабль с больными в Валенсию. Ради удобства горстки рыцарей, которые жалуются, что больны, что им скучно и нечего делать, наши планы не разрушатся. Ты слышал такие разговоры? — неожиданно спросил он, повернувшись и глядя прямо в глаза Юсуфу. — Ты же непосредственно в гуще больных. — Рыцарей, чьи жалобы я слышал, нет в моей палатке. Последние же слишком плохо себя чувствуют, чтобы беспокоиться о том, где они находятся. Это бездельникам скучно. — Совершенно верно. А некоторые из них уже и притворяются больными. Интересно, кто подбросил им подобную идею? И сделал ли он это специально, чтобы создать нам проблемы? И если да, то почему?.. Как лорд Пере? — Очень плох, ваше величество, но он храбро сражается с болезнью. — Он перенесет путешествие? — Юсуф заметил, что в голосе короля послышалась хрипотца, а на лбу появилось еще больше пота. — Да, ваше величество, если с ним поедет слуга, — ответил Юсуф. — И будет достаточно лекарств на все время путешествия. Ему нужна будет просторная удобная каюта. Думаю, что его состояние гораздо хуже, чем у большинства тех, кто хочет уехать. — Мальчик прав? — спросил король. Его вопрос, без сомнения, был адресован главному лекарю, поскольку он один и откликнулся: — Да, ваше величество. И те рыцари тоже. Но не повредит ли это делу, если они не собираются возвращаться? — А что, они не собираются? — Возможно, ваше величество. По крайней мере, некоторые. Не могу утверждать точно. — Если нам не станет известно нечто, что заставит нас завтра переменить свое мнение, корабль отчалит послезавтра с больными на борту. Поедут те, которых мы уже взяли на заметку, и вы можете добавить кого угодно на свое усмотрение. А если останется место, могут поехать и те, кто чувствует себя лучше. — Он сделал знак рукой слуге, который тут же подошел к нему. — Наш плащ, — сказал он. — Ветер сегодня холодный. Юсуф смотрел на короля с гулко бьющимся сердцем. О перевел взгляд на лекаря и понял, что не единственный, кто понимает, что его величество тоже заболел. Он поспешил к своей палатке, как будто болезнь короля напомнила ему, что у него есть больные, о которых он должен заботиться. Лорд спал более спокойно, чем раньше, а лоб его стал не таким горячим. Марк вышел из палатки, как только Юсуф вернулся, сообщив, что все в порядке, и Юсуф направился вдоль рядов коек и» тюфяков проверить своих пациентов. — Эй, парень, — окликнул его изможденный человек с покрытым шрамами лицом ветерана, который накануне был настолько болен, что это были его первые слова за весь день. — Ты не мог бы принести чего-нибудь попить? В горле пересохло. Юсуф принес ему кружку с водой, в которую добавил немного вина. — Очень пить хотелось, — произнес тот с благодарностью в голосе. — Говорят, что в этой палатке лучший уход во всем лагере. Если это правда, понятно, почему многие больные хотят домой. — Кто именно хочет домой? — спросил Юсуф, оглядываясь вокруг себя. — Никто из здесь присутствующих никогда не говорил о доме, разве только в бреду, когда они принимали меня за свою мать или няню. — Эти разговоры ходят по всему лагерю, кроме этой самой палатки. Так говорят, во всяком случае. С другой стороны, всем известно, что ты шепчешь на ухо самому королю. — Кому это известно, тем на самом деле известно очень мало, — усмехнулся Юсуф. — И даже это малое, можно сказать, неправда. Я шепчу на ухо королю, точно так же, как его мул. — Он наклонился и поправил постель больного воина. — Но если люди так считают, они, конечно, не будут обсуждать со мной подобные дела. Если б было время походить по лагерю, я мог бы, наверное, и сам услышать эти сплетни, но у меня его нет. — А я хочу домой, — сказал его собеседник. — Я сюда приехал не для того, чтобы подыхать от лихорадки, когда неприятель смеется со стен над моими товарищами. Я приехал сюда сражаться, за славой и богатством. У моей семьи имя и родословная весит гораздо больше нашего золота, — печально добавил он. — А наша земля богата скорее скалами и галькой, чем лугами или рощами. — Вы хотите оставить его величество? — спросил Юсуф. — Да не волнуйся, парень. Я о таком даже не думаю. Но для солдата самое худшее, что можно себе представить, это долгая осада. И некоторые настроены еще более мрачно, чем я. Один мой знакомый сказал, что он избежал чумы, когда вокруг все дохли, как мухи, только для того чтобы оказаться здесь и валяться на соломенном тюфяке, завернувшись в плащ, страдая от боли и дрожа от лихорадки. Две недели он был в состоянии, близком к смерти, и ему хотелось домой, на пуховую постель, заправленную льняным бельем, и чтоб вокруг него суетилась вся женская половина дома. — Но путь домой неблизкий, — возразил Юсуф. — Не хотел бы я оказаться смертельно больным от лихорадки и чтоб при этом меня мотало вверх и вниз на волнах и ветру. — Да я тоже, парень. И не думаю, что дома мне было бы лучше, — согласился он. — Вы с Марком неплохо за нами присматриваете. Но я предпочел бы быть на ногах и сражаться. Сейчас самое время для повторной атаки. Они вряд ли этого ожидают и наверняка уже ослабли. Да и мы тоже, подумал Юсуф, вспомнив посеревшее лицо и взмокший лоб его величества. — Я мало что знаю о военной стратегии, сеньор, тактично заметил Юсуф. — И рад, что не мне приходится принимать подобные решения. Но где вы слышали эти разговоры? — Тот ясноглазый шутник и его приятель — который утверждает, что дружит с лордом Пером — были здесь-сегодня вечером. Его светлость спал, но они слонялись по палатке и рассказывали всякую всячину. — Да? — удивился Юсуф. — Геральт де Робо и дон Мануэль — занятные личности. Принести вам что-нибудь еще? — Нет, парень, — ответил тот с озорной улыбкой. — Мне кажется, что я сейчас засну. Возможно, дело идет к поправке. Настало время пополнить запасы трав, и на следующее утро, пока не высохла роса, Юсуф уже был на склоне ближайшего холма с корзинкой Марка в руках и пытался найти знакомые ему травки. Когда корзинка наполнилась, он раскинулся на траве и засмотрелся на ползущие по небу белые облака. На какое-то мгновение он почти поверил, что снова в Жироне. Трава под ним на ощупь напоминала ту, что росла на косогорах, где они с Ракелью собирали лекарственные растения. Ему вдруг захотелось домой и он был поражен, что считает домом северную цитадель, где теперь поселился. — Итак, паж его величества смылся, чтобы подремать на солнышке, — произнес чей-то голос, и на него упала тень. Юсуф приподнялся и встал на ноги. — Доброе утро, сеньор, — сказал он. Перед ним стоял Геральт де Робо, сын Асберта де Робо. — Приятное местечко, — отозвался Геральт. — Что это ты здесь уединился? — Я собирал травы, — ответил Юсуф. — А вы, сеньор? — Да, парень, ты меня устыдил. Я здесь потому, что мне скучно. Скучно. По своему складу я не похож на старого вояку, поэтому брожу где угодно. Мне захотелось размяться, а у нас даже учений никаких нет, чтоб держать форму. Прояви снисхождение и останься здесь поболтать со мной. Только давай присядем. Так удобней. — Геральт шлепнулся на траву и перекатился на бок, опершись на локоть. — Завидую тебе, парень. — Почему, дон Геральт? — Юсуф снова уселся на землю. — Потому что тебе есть чем заняться. Чем-то, что имеет значение для других людей. Что за травы ты собираешь? — Лекарственные. Чтобы пополнить наши запасы, — ответил он. — Я бы уж лучше траву собирал, чем вообще ничего, — заметил Геральт. — Возможно, я мог бы тебе помочь. Собирать травку, думаю, по силам тому, кто обучался фехтованию, верховой езде и воинскому искусству, — усмехнулся он. — Но боюсь, вы не знаете, какие из них надо собирать. — Ты мне будешь показывать. — Но в таком случае проще собирать самому. Да я и закончил на сегодня, — добавил он. — Увы, я никому не нужен, — сказал Геральт и обернулся. — Дон Мануэль. Пожалуйста, присоединяйтесь к нам. — Они подождали, пока приятель Геральта пыхтя взберется на холм и присядет рядом с ними, и продолжили беседу. Юсуф вежливо улыбнулся и повернулся к Геральту. — Возможно, учения не проводятся потому, что многие его участники заболели, — сказал он. — Верно подмечено, — сказал дон Мануэль, отдышавшись. — В том числе его величество. Говорят, он при смерти. Прошлой ночью королева поспешила к его постели, чтобы услышать его последние слова. — Правда? — удивился Юсуф. — Ничего об этом не слышал. — В таком случае ты равнодушный паж, — с усмешечкой отозвался Геральт. — В наше время мы знали все и всех. — Я помогаю ухаживать за больными, — сказал Юсуф. — У его величества есть и другие пажи. — Значит, ты его не видел, — огрызнулся дон Мануэль. — Я видел его, — ответил Юсуф. — Но не как его паж. Я видел его вчера вечером. — Он был в постели? — спросил дон Мануэль. — Нет, он проводил заседание своего совета. — Правда? — удивился дон Мануэль. — Значит, он не болен? Я рад. Никак не разучусь верить сплетням, — он натянуто рассмеялся. — Вообще-то, — продолжил Юсуф, — когда я вошел, он зевал. То ли он устал, то ли доклад был очень нудный. Не знаю. Было поздно и заседание вскоре окончилось. — А что ты там делал? — спросил Геральт. — Зашел спросить, не будет ли каких распоряжений. Я все еще его паж, и его величество хочет, чтобы в конце дня я ему докладывал. — А как мой друг Пере Бойль? — спросил дон Мануэль. — Я очень беспокоюсь. — Ему заметно лучше, — ответил Юсуф. — У лекарей своеобразный взгляд на то, что такое «лучше», — заметил Геральт. — Мне-то показалось, что он на грани смерти. Вечером того же дня Педро Арагонский лежал в своей постели в королевском шатре и дрожал от озноба. Рядом сидела королева, внимательно слушавшая разговор, но пока молчавшая. — Ваше величество, вы должны вернуться в свой королевский дворец, — сказал главный лекарь. — Корабль готов отплыть уже завтра. — Да, ваше величество, вам нужно вернуться. Для вашего здоровья слишком опасно оставаться здесь, — поддержал лекаря сидевший рядом с ним человек. — Пусть войну ведут ваши генералы. — Мы должны остаться здесь, — откликнулся король, слабым хриплым голосом, слова, однако, звучали отчетливо и вполне различимо. — Ваше величество может умереть, если останется на острове, — возразил кто-то третий. — Мы можем умереть где угодно, — ответил дон Педро. — Но мы не собираемся умирать на галере, сбежав с поля боя. — Ваше величество, на галере воздух лучше. А на Сардинии сам воздух ядовитый. — Чепуха, — сказал король. — Мы считаем, что здесь отличный воздух. И наверняка наши генералы не захотят, чтобы мы уехали. — Конечно, не захотят, ваше величество. Но они озабочены только военной кампанией. — А что наша королева? — прошептал король. — Что она думает? — Мой господин, — нарушила свое молчание Элеонора. — Боюсь, что если вы оставите остров, наши войска решат, что вы перебросили их на Сардинию ради какой-то второстепенной войны. Это лишит их, мужества. — Она наклонилась к мужу. — И как только наши враги услышат, что галера с вашим величеством на борту покидает гавань, они воспрянут духом. — Да, этого стоит ожидать, — пробормотал дон Педро. — Даже если держать ваш отъезд в тайне, они узнают об этом очень скоро, потому что среди десяти тысяч верных людей враг всегда найдет пару-тройку предателей. — Она приложила руку к груди и пристально посмотрела на мужа. — Клянусь всеми святыми, что жизнь вашего величества означает для меня все. Я готова умереть, защищая ее, и я буду бороться, чтобы сохранить ее. Но я предпочитаю делать это здесь. — Вы слышали, что сказала наша королева? Мы должны остаться, — сказал дон Педро. Он обернулся к ней с едва различимой улыбкой на лице и тут же провалился в тяжелый сон. На следующее утро, когда Юсуф едва умыл лицо и выпил воды, возле палатки появился главный лекарь, уголки его глаз казались опущенными, а кожа была сероватой, как бывает при недосыпании. — Иди-ка сюда, парень, — сказал он. Они отошли в сторону. — Я хочу поговорить с тобой о… — начал лекарь и остановился. — Да, сеньор? — отозвался Юсуф и вежливо замолчал. — Те препараты от лихорадки, который готовил твой учитель, — наконец проговорил лекарь таким голосом, как будто слова давались ему с трудом. — Да, сеньор? — повторил Юсуф. — Кто-то рассказал о них ее величеству, и теперь она настаивает, чтобы мы их хотя бы попробовали. Похоже, что больным в твоей палатке они действительно помогли — или, по крайней мере, некоторым из них. — У его величества лихорадка? — спросил Юсуф. — Думаю, что нет, — ответил лекарь. — Это рецидив малярии. Его сильно лихорадило и мучили головные боли, а затем на целый день состояние улучшилось. Это малярия, ты можешь этого и не знать. — Мне знакомы эти симптомы, сеньор. — Во время приступов ему быстро становится настолько плохо… Если он умрет… — он не осмелился закончить свою мысль. — Думаю, что твой учитель прислал средство от малярии? — Конечно, и они все в вашем распоряжении, — ответил Юсуф. — Я дам вам нужную микстуру. Искренне надеюсь и буду молиться от том, чтобы это помогло. Если бы можно было убедить его величество выпить полную кружку… — Постараемся, — сказал лекарь. — Я пришлю кого-нибудь за препаратом. — И у меня есть травы, которые добавляют в воду и используют в компрессах на голову и плечи. Лекарь отрывисто кивнул и поспешил по своим делам. Два дня спустя в лагере произошло еще кое-что. К началу второго дня по лагерю прошел слух, что его величество слег с лихорадкой, и сплетники утверждали со всей убежденностью, что лекари отчаялись помочь ему, а ее величество в тайне ото всех собирается вернуться на Сицилию, бросив наследника, принца Хайме, на произвол судьбы и оставив страну на грани очередной гражданской войны. Тем же утром Геральт де Робо отодвинул полог палатки и поднял руку, дружески помахал Юсуфу. — Привет, Юсуф, — сказал он. — Как насчет утренней прогулки? Мы с Мануэлем обнаружили тут кое-кого, кто умеет печь чудесные пирожки. Мы приносим ей муку, а ее куры снабжают ее яйцами. Думаю, эти пирожки очень понравятся тем, кто уже идет на поправку. — Благодарю вас, сеньор, — с этими словами Юсуф вышел наружу и заметил сидящего неподалеку на камне дона Мануэля. — Но у меня есть обязанности, которые я должен выполнять именно здесь. — Ну, тогда я сам принесу тебе корзинку пирожков, — сказал Геральт. — Дон Мануэль, вы идете? — Попозже, — ответил тот. — А ты, наверное, единственный человек в лагере, кто не пренебрегает своими обязанностями. Все выползли наружу и греются на солнышке. — Наверняка караульные и наблюдатели на вышках… — Только не сегодня. — Он покачал головой. — Дон Педро должен приказать своим кораблям отойти на несколько лиг от берега, иначе народ бросится к ним вплавь, чтоб только попасть на борт и отчалить домой. Но прошу прощения за беспокойство. Есть ли у вас хорошие новости о здоровье его величества? — спросил он. — Мне ничего не известно о его величестве, — признался Юсуф. — А как чувствует себя мой друг, вверенный твоим заботам? — спросил дон Мануэль. — Неплохо. Сейчас он учит меня читать на арабском. — Ну, тогда ему действительно лучше, — пробормотал дон Мануэль. — Радостно слышать. На следующий день после ужина Юсуфа срочно позвали в «спальню» королевского шатра, где в окружении слуг, опершись на подушки, лежал король, бледный и измученный, однако с ясными живыми глазами. — Наша королева призналась, Юсуф, что именно твой учитель сотворил ту омерзительную на вкус жидкость, которую меня заставили выпить, когда мне было совсем худо, — произнес дон Педро. — Уж не знаю, что сработало — то ли ее молитвы, то ли микстура, но мне стало лучше. — Слава богу, ваше величество, — отозвался Юсуф. — Корабль, который повезет больных в Валенсию, еще не отчалил. Он отправится завтра. Как здоровье благородного Пере Бойля? — Немного лучше, ваше величество. Он слаб, но лихорадка прошла. — Он будет жить? — Думаю, что да, — после секундного колебания ответил мальчик. — Наш хирург и старший лекарь разделяют твое мнение, Юсуф. Завтра лорд Пере Бойль будет на корабле, и ты отправишься его сопровождать. Ежели на борту корабля ты услышишь что-либо, что нам надлежит знать, сообщи об этом благородному Арно Йогану, губернатору Валенсии или архиепископу, благородному Хуку де Феноле. И никому больше. Эта же галера затем отвезет тебя в Барселону. Наш секретарь снабдит тебя необходимыми средствами. — Буду молиться о том, чтобы ваше величество в ближайшее время полностью поправились, — с поклоном сказал Юсуф и вместе с секретарем перешел в другую часть шатра. — Его величество приказал выдать тебе деньги на возможные расходы, — с этими словами секретарь положил на стол перед Юсуфом увесистый кошель. — Смотри не потеряй. — Да, сеньор, — сказал Юсуф. — А эти письма откроют тебе двери к губернатору и архиепископу Валенсии, — продолжал секретарь, придвинув к кошелю два аккуратно сложенных письма с королевской печатью. — И еще одно — принцу, его дяде, но это на крайний случай. И один очень важный совет от меня лично. Ничего не доверяй бумаге. — Понимаю, сеньор. — Отлично. Желаю быстрого путешествия и попутного ветра. Юсуф не спеша шел знакомой тропкой обратно к своей палатке в угольно-черной ночи, как вдруг услышал приглушенные голоса с пригорка справа от себя. Знакомый голос упомянул его имя, и это заставило его остановиться. — Мой дорогой дон Мануэль, — это говорил Геральт. — Не могу понять, что вас так расстраивает. — Говорю же вам, я разговаривал с одним человеком, который прислуживает в королевском шатре — не с тем мальчиком, не с Юсуфом. И он тоже утверждает, что его величество снова поправился. Что он никак не при смерти. — А вы рассматривали такую возможность, что они оба лгут? — сказал Геральт. — Из страха или преданности. Ее величество не хочет, чтобы стало известно, что вскоре она станет вдовой, а мы получим нового короля, которому впору в игрушки играть, а не управлять государством. А что с нами всеми в таком случае произойдет? — Но Геральт… В этот момент Юсуф перенес вес с одной ноги на другую и с хрустом придавил сухую веточку. — Похоже, тут кто-то есть, — небрежно заметил Геральт. — Проклятие на голову этого благородного пьянчуги — его светлости — за то, что отправил меня из палатки посредине ночи, — Юсуф постарался говорить самым высоким голосом, на который только был способен. Он бросил камешек. Когда тот коснулся земли, он еще раз выругался, тихо заполз за куст и сел, ожидая, что будет дальше. — Чей-то мальчишка-слуга, — сказал Геральт. — Пойдем обратно в лагерь. Юсуф сидел в своем укрытии, пока не наступила полная тишина. Когда он наконец добрался до своей палатки, все ее обитатели уже спали. Волнение подняло Юсуфа на ноги рано утром, задолго до отправления корабля. Его пожитки были уже собраны, в палатке царил полный порядок. Он проверил медикаменты, выстроенные в аккуратный ряд и затем прошелся вдоль кроватей посмотреть состояние каждого из своих пациентов. Около кровати лорда Пере он остановился. — Привет, парень, — сказал тот. — Здравствуйте, милорд, — шепотом ответил Юсуф. — Вам нужно спать. Давайте я приготовлю вам микстуру. — Юсуф, я начинаю уставать от твоих великолепных микстур. Я бы предпочел чашу хорошего красного вина. — Значит, вы поправляетесь, милорд. — Твои пронырливые дружки ошивались здесь прошлой ночью, пока тебя не было, — сказал лорд Пере. — Я прикинулся спящим, чтобы только с ними не общаться. — Один из них — ваш друг, милорд, а не мой. Вы его узнали? — Узнал? Разве что как чертовски надоедливого типа. — Дон Мануэль был пажом в поместье вашего батюшки, ему тогда было семь лет, — сказал Юсуф. — Он вспоминал, что чувствовал себя очень одиноко, а вы были очень добры к нему в его незавидном положении. — Паж! В дом моего отца? Ерунда, — ответил Пере Бойль. — Вы уверены, милорд? — Конечно, — ответил тот. — Скажи мне вот что. Откуда он сам? — Он сказал, что из Каталонии, из Ампуриаса. — Ампуриас! У моего отца никогда не было пажей из северных краев, — сказал лорд Перре. — По крайней мере, при мне. Мы не королевская семья, чтобы обмениваться пажами в политических интригах или заключая союзы. Он лжет, Юсуф. — Зачем лгать о таких вещах? — А вот это не нашего ума дело. Отправляйся в шатер его величества и расскажи об этому какому-нибудь надежному человеку. Только прежде чем уйти, разбуди Марка. Мне совсем не хочется, чтобы мне перерезали горло, пока я лежу на больничной койке. — А Марку мы можем доверять? — спросил Юсуф. — Должны же мы доверять хоть кому-то, — ответил лорд Пере. — Марк, мне кажется, надежнее многих. А ты, Юсуф, постарайся подойти к королевскому шатру незаметно. Юсуф в осторожных выражениях изложил охраннику, стоявшему на страже у королевского шатра, свою просьбу. К его изумлению, когда откинулся клапан шатра, на пороге появился сам король. — Ты хотел просто попрощаться или же сообщить нам что-то важное, Юсуф? — спросил он. — Если так, давай прогуляемся немного по этой тропинке. Подальше от чьих-либо любопытных ушей. Четверка стражей веером рассыпалась вокруг них, сохраняя положенную дистанцию, и тут Юсуф кратко изложил дело королю. — Маленький дон Мануэль, — покачал головой король. — Не ожидал, что у него хватит ума интриговать против нас. Он даже в измене недотепа. Подобную ложь слишком просто обнаружить. — Возможно, ваше величество, он считал, что лорд Пере вот-вот умрет. — Несомненно. Так же, как он думал и о нас. Но лорд Пере не умер. И мы тоже. Опытный человек не рассчитывает на то, что ведомо только Господу. Что-нибудь еще ты слышал от его приятеля, Геральта де Робо? Кроме того, о чем они говорили прошлой ночью? — Нет, ваше величество. Он иногда мне помогает, от скуки, как он говорит, но шутит, что не хочет, чтобы о его добрых делах кто-то знал. Мне очень неприятно было бы узнать, что два рыцаря вашего величества оказались предателями, — сказал Юсуф. — Пока еще мы не знаем этого точно. Он может оказаться верным, как мой охотничий пес, — заметил король. — Что касается отца Геральта и его старшего брата, думаю, они верные рыцари. Вероломство, Юсуф, вырастает из жадности, замешанной на зависти, и частенько становится уделом младших сыновей. — Он медленно шел по тропе, окидывая внимательным взглядом все вокруг. — Верен он нам или нет, он отбывает в Валенсию с ящиком, который должен доставить по нашему поручению, и здесь проблем уже создавать не будет. — В Валенсию, ваше величество? — изумился Юсуф. — Наиболее разумный способ предотвратить возможные проблемы здесь — это занять его чем-нибудь в другом месте. Человек должен быть счастлив, когда у него есть хотя бы один или два верных товарища. Таких, кому он может доверить свою жизнь или, что еще сложнее, свои мысли, — добавил дон Педро. — Я был счастливейшим принцем. Господь так распорядился, что в юности я был окружен врагами, которые многому меня научили, а затем появились несколько человек, которым я мог доверить любой секрет. Господь был также настолько милостив, что дал мне преданную королеву, которая в своих знаниях об управлении государством превосходит любого принца, а еще несколько человек, к чьим советам стоит прислушиваться. — Он остановился и оглядел спящий лагерь. — С твоим кораблем пришла тяжелая весть о том, что один из друзей моей юности был убит у меня на службе. — Возможно, ваше величество, настанет день, когда и я заслужу ваше доверие, — сказал Юсуф. — Не сомневаюсь, Юсуф, — ответил король. — Да защитит тебя Господь в твоем путешествии. Марк поджидал Юсуфа около палатки, держа в руках узел с его вещами. — Кто-то рылся в лекарствах, — тихо произнес он. — Когда? — встревожился Юсуф. — И как? — удивился он, потому что каждую ночь по крайней мере один из них спал перед входом в их маленькую кладовую. — Наверное, той ночью, когда нас обоих здесь не было, ответил тот. — Когда я вернулся, новый парень, которого прислали нам в помощь, шумно сопел во сне. Его не разбудил бы и трубный глас, возвещающий о конце света. — Что-то пропало? — Тот пузырек, — сказал Марк, — он был полон? — Да, — ответил Юсуф. — А сейчас нет. Я же говорил, что это будет искушение. — Но ведь никто об этом не знал, — возразил Юсуф. — Только ты и я. — Но мы же говорили об этом вслух, — заметил Марк. — В день вашего приезда. — Но они были в таком тяжелом состоянии… — Кроме двоих, которых выписали следующим утром. — Я даже не знаю, кто это был, — жалким голосом сказал Юсуф. — Я их не заметил. — Один из них — это добрый друг лорда Пере Бойля, дон Мануэль, — ответил Марк. — А вам лучше поторопиться, молодой господин. Ваш корабль вот-вот отчалит. Когда прибыла стража, чтобы сопроводить дона Мануэля к его величеству, они обнаружили его бессильно развалившимся в кресле. Около его безжизненно повисшей руки валялась серебряная чаша. Один из странников наклонился и дотронулся до его щеки. — Думаю, мы опоздали, — сказал он капитану. — Он холодный, как сырая баранина, и твердый, как дерево. Мертв с минувшей ночи, я думаю. — Это избавляет нас от некоторых проблем, — заметил капитан. Когда его величеству доложили о происшествии, он удивленно поднял брови. — Ну что ж, хорошо. Где его приятель? — Отбыл на судне в Валенсию, ваше величество, — ответил капитан. — Как было приказано. — Хорошо, — удовлетворенно произнес дон Педро. Глава 14 Прошло пять ночей, прежде чем ее величество вернулась в свой маленький лагерь на холме. К этому моменту платье лишилось своей красивой дорогой отделки из горностая; мех с великой осторожностью отложили в сторону, количество шкурок, размер и состояние каждой из них были занесены в учетную книгу, а платье вернулось к служанкам, отвечавшим за гардероб ее величества. Сразу после этой процедуры донья Томаза исчезла в своей палатке и затем вернулась с кипой превосходного полотна. Она схватила свою протеже за руку и подтащила ее к столу, на котором она тут же разложила принесенную материю. — Вот, сказала она. — Тебе нужна сорочка, да и еще куча всяких вещей, как я полагаю, раз ты приехала сюда вообще без всякого имущества. — Откуда это? — спросила Клара, ощупывая ткань. — Оно просто великолепно. — Моя мать не перестает присылать мне полотно для свадебных сорочек, — прошептала Томаза. — И я как послушная дочь шью их. У меня уже шесть штук. Думаю, что этого уже достаточно. А она каждый раз забывает, что уже присылала. — Шесть! — воскликнула Клара. — И ты их никогда не носила? — Нет, ответила Томаза. — У меня и без них полно сорочек. — Столько шить! — произнесла Клара. — Как ты выносишь такую работу? Или это делает твоя горничная? — Конечно, нет. У меня самой очень хорошо получается. Пойдем, я покажу тебе. На самом дне ящика лежали две сорочки из великолепного тяжелого шелка. — Вот, — сказала она, вынимая одну из них. — Правда, сшито прекрасно? — А зачем ты привезла их сюда? — спросила Клара. — Или ты собираешься выйти замуж на Сардинии? Томаза прыснула. — Нет, хоть я во всеоружии, как видишь. Предполагалось, что здесь я буду их вышивать. Но у меня получается не очень. Я и рисунок придумать никак не могу, на нитке у меня постоянно образуются узелки, которые невозможно распутать. Вот посмотри. Я пыталась вышить ракушки вдоль горловины, получилось просто ужасно. — Давай сюда, — сказала Клара, забирая сорочку у Томазы. — Раз тебе не нравится, я очень аккуратно спорю всю вышивку. И пока Томаза шила для Клары сорочку из тонкого полотна, та превратила простой узор из ракушек в сложный узор, в котором дикие животные выглядывали из-за кустов, покрытых цветами. Когда она закончила вышивку с правой стороны горловины сорочки, она протянула Томазе, чтоб та взглянула на ее работу. Томаза взвизгнула, напугав остальных дам. — Вы только посмотрите, — сказала она. — Это лев. И он улыбается. — Потому что это свадебная сорочка, — объяснила Клара. После этого Кларин гардероб стал всеобщей заботой. Такая умная, талантливая, учтивая юная дама, каким бы ни было ее таинственное происхождение, просто должна быть, тут все были согласны, из хорошей семьи, и заслуживала всяческого сочувствия. — Всю ее семью зверски убили иноземцы, а их замок сожгли. Спаслись только донья Клара и ее служанка, и они обратились за милостью к ее величеству, которая хорошо знала их семью, — шептала на ушко той или другой даме донья Томаза. — Она не осмеливается назвать вслух свое полное имя, потому что есть еще такие жестокие люди, которые не погнушаются разделаться и с ней самой, чтобы прибрать к рукам все, чем они владели. Но ее величество, разумеется, знает, кто она. Один мой родственник написал мне о ней с просьбой проявить доброту к бедняжке… но даже он не назвал ее имени. — Что ты рассказываешь обо мне остальным, могу я об этом спросить? — как-то раз не выдержала Клара, осыпаемая предложениями помощи и поддержки. Томаза рассмеялась и объяснила: — Это не я, это все рисунок вышивки на моей сорочке. Он настолько элегантен и остроумен, что они решили, что ты происходишь из высшего дворянства… а вот к каким заключениям я сама прихожу, — добавила она, — даже и не знаю. Шли дни, слева возле выреза к улыбающемуся льву присоединилась элегантная львица с изогнутым хвостом, лежащая на постели из цветов и застенчиво протягивающая лапу в сторону льва. Клара, тем не менее, продолжала работать, добавляя в вышивку еще цветы, а между ними — головы небольших зверьков, в которых сразу можно было узнать мышек, оленя, кошку, хорька и кудрявую овечку. Клара все еще работала над сорочкой доньи Томазы, когда королева вернулась к своим дамам. Она выглядела похудевшей и еще более хрупкой, чем раньше, глаза запали от недосыпания, но она весело рассмеялась над чьей-то шуткой, и все расслабились. Еще раньше по лагерю разошлась весть о том, что его величество выздоравливает, а поскольку королева вернулась в свой лагерь, значит, так оно и было. Когда ее величество удалилась к себе, чтобы отдохнуть, Клара вышла наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Она присоединилась к нескольким дамам, сидевшим в теньке, но их пронзительнее голоса резали ее слух, а звонкий смех раздражал. Она была готова с большим удовольствием выслушать жалобы поварихи на скупость хозяйки, чем пустопорожние сплетни о том, что кто-то выходит замуж за чьего-то кузина, и какая между ними степень родства. Она была измучена до глубины души, слишком измучена, чтобы даже просто улыбаться и кивать головой. Когда Томаза наклонилась к ней и похлопала по коленке, Клара подпрыгнула, как будто ей приставили нож к горлу. — Дорогая Клара, — сказала донья Томаза. — Успокойся. Все будет хорошо, уверяю тебя. Сейчас, когда ее величество вернулась к нам, она быстро решит все твои проблемы. Пока королева была занята, — добавила она, — ничего не могло произойти. Никаких перемен. Неудивительно, что ты так беспокоилась. — Но Томаза, — прошептала в ответ Клара, — теперь, когда ее величество снова с нами, она примет решение, как со мной поступить. И кто знает, что произойдет? Меня могут отослать с этого спокойного острова. — Спокойного острова? — переспросила Томаза. — Двор, устроившийся на краешке большого сражения? Ты удивительная и прелестная девушка, но то, что ты находишь мир в сражении, это в тебе самое удивительное. — Томаза наполнила чашу охлажденным мятным напитком и протянула ее Кларе. — Выпей, — сказала она, — и давай-ка вернемся к нашей работе. Я вернусь через минутку, — пробормотала она и исчезла внутри шатра. Клара не смогла себя заставить вернуться внутрь и решила пройтись по тропке, идущей вдоль края временной полевой резиденции ее величества; отсюда с некоторых точек можно было углядеть даже краешек моря. Она безучастно смотрела на него, стараясь собраться с мыслями. В ее голове теснились бессмысленные образы, не желавшие преобразиться в связные картины. Что самое плохое может с ней случиться, если ее отошлют назад в Барселону? Если ее величество примет именно такое решение, что произойдет дальше? Тут в голове снова воцарялся хаос, и, охваченная паникой, она повернула к шатру. Там она неожиданно обнаружила, что ее работа исчезла. Сорочка Томазы куда-то пропала. Она в отчаянии огляделась по сторонам. «Столько тяжелого дорогого шелка!» — пронеслось у нее в голове. Они решат, что это она украла его. — Я потеряла свою работу, — со слезами в голосе сказала она. — Это Томаза взяла ее, отозвалась донья Эльвира. — Она хотела показать ее донье Марии Лопес. Она в таком восторге от этой сорочки, что заявила, будто станет носить ее при дворе с туфлями, чулками и драгоценностями. И ни с чем больше. Все дружно рассмеялись и вернулись каждая к своему занятию. Клара взяла в руки забытую кем-то книгу и начала читать вслух тихим, временами запинающимся голосом. Неожиданно кто-то взял ее за локоть. — Ее величество хочет вас видеть, — сказала донья Мария, — если у вас есть время. На подобный вызов существовал только один ответ. Клара положила книгу на стол и вскочила на ноги. Она присела перед доньей Марией в реверансе и направилась вслед за ней в шатер королевы. — Наша возлюбленная Томаза принесла нам шелк, вышивку на котором, как она утверждает, сделала ты, Клара. Ее величество обращала свою речь к фигуре с опущенной головой и замершей в глубоком реверансе, потому что Клара никак не могла заставить себя встать прямо. Она на мгновение подняла глаза, заметила поданный королевой знак и выпрямилась. — Да, ваше величество, — пробормотала она. — Это не только очаровательная вышивка, но она и выполнена очень искусно, — сказала королева. — Кому же в голову пришла эта идея? — Мне, ваше величество, — Клара снова присела в реверансе. — Ну, раз так, мне было бы приятно, если бы ты приложила свою фантазию к тому платью, над которым вы с благородной Томазой работали. Думаю, у нас здесь найдутся серебряные и золотые нити. Донья Мария проследит, чтобы у вас было все необходимое. Лорду Пере Бойлю и наместнику Кардоны предоставили капитанскую каюту в соответствии с их рангом; там же повесили гамаки для Юсуфа, слуги наместника и человека лорда Пера, который выжил, но по своему состоянию был скорее пациентом, чем возможным помощником. Где собирался спать сам капитан, Юсуф не знал, да его это и не интересовало. На судне было еще пять лордов со своей прислугой, они заняли оставшиеся три каюты. Одного из них, благородного Рамона де Рюисека отправили для того, чтобы он собрал небольшой флот галер и вернулся с ними обратно. Предполагалось, что он разделит самую маленькую каюту с капитаном, но было достаточно одного взгляда на то, как болезненно морщилось его бледное лицо, когда он со своим слугой поднимались на борт, чтобы понять — каюту оставят ему одному. Он и вправду был очень болен. Заболевших рыцарей разместили между палубами, в гамаках. Так что компания, оставившая гавань Альгеро в надежде поймать попутный ветер в Валенсию, представляла собой довольно мрачное зрелище. Наместник был слишком слаб, даже чтобы просто поддерживать разговор. Юсуф наполнил большую кружку травяным отваром, их единственным на этот момент оружием против лихорадки, подсластил его маленьким кусочком сахара из своих драгоценных запасов и проинструктировал слугу наместника, чтобы тот убедил своего хозяина выпить отвар, как бы тот ни возражал. Он оставил каюту, чтобы проверить состояние остальных своих пациентов. За исключением Рамона де Рюисека, другие благородные лорды шли на поправку, и при них были их слуги. Между палубами расположилось почти двадцать пять рыцарей. Большинство из них уже спали в своих гамаках. До посадки на судно он знал только нескольких из них, поэтому неторопливо осматривал каждого, чтобы определить, кто из них в наиболее тяжелом состоянии. Когда осмотр был закончен, он достал из туники свою книжку и поднялся на верхнюю палубу. Там он обнаружил закутанного в плащ лорда Пере Бойля, который разговаривал с кем-то, сидевшим к мальчику спиной. — В каюте все в порядке, парень, — сказал лорд Пере. — Мне стало просто невыносимо постоянно находиться в компании больных, считая и меня самого. Его собеседник обернулся. — А вот и наш нелюбопытный паж, — произнес он с ленивой усмешкой. — Рад видеть тебя на галере. — Сеньор Геральт, — ответил Юсуф. — Вы заболели? — Похоже, у дона Геральта де Робо есть свои причины отправиться с нами в путешествие, — сказал лорд Пере. — Это так. А ты, Юсуф, почему направляешься в Валенсию? Это твоя родина? — Меня отправил его величество, — сказал мальчик. — Нет, это не моя родина. Я не был в Валенсии со времен… — С каких времен? — быстро спросил лорд Пере. — Со времен войны, — так же поспешно откликнулся Юсуф. — Понятно, — сказал лорд Пере. — Тебе стоит вернуться и познакомиться с ней еще раз. Надеюсь, ты позволишь мне показать тебе город. Во вторник, через десять дней после того, как он оставил Жирону, Улибе снова возвращался в город. Ему казалось, что никогда прежде он не чувствовал себя настолько пропыленным и изнемогающим от жары и нестерпимой жажды. — Ваше преосвященство, — начал он, разместив свою внушительную фигуру на крепком стуле. — В это время года не стоит и соваться на дорогу в Ллейду. Мы с лошадью теперь как раз под цвет дороги — не отличишь от окружающих полей. На этот раз не откажусь ни от кувшина воды, ни от бочонка вина, чтоб немного притушить мою жажду. — Все уже несут, — пробормотал Бернат. — И что еще вы обнаружили, кроме того, что в августе западные дороги пыльные и жаркие? — усмехнулся Беренгер. — Неподалеку отсюда я обнаружил крохотную гостиницу, в которой останавливались Мартин из Туделы — человек, брызжущий остроумием, если только, как утверждает горничная, вы были способны понимать его речь — и его хозяин, великий лорд Геральтдо. Молча вошли слуга и паж епископа. Они поставили на стол вино, воду, блюдо с фруктами и большую тарелку с холодным мясом и хлебом и так же беззвучно исчезли за дверью. — Выглядит необыкновенно привлекательно, — заметил Улибе, наливая себе вино и воду. — Итак, мы говорили о гостинице, в которой останавливались Мартин и его господин. Они провели там одну ночь — если верить той же горничной, это был четверг, — затем оба они куда-то уехали. Час или два спустя Геральтдо вернулся в крайнем волнении, запихнул по узлам все, что мог унести, и ускакал. Еще через несколько часов вернулся Мартин, обнаружил, что его хозяин взял почти все свои вещи, попросил сделать ему повязку на раненой руке, взял в дорогу краюху хлеба и тоже ускакал. Она надеется, что с Мартином все в порядке. Я не стал говорить ей, что он умер, — после небольшой паузы продолжил Улибе. — Но предостерег, что не стоит доверять великим лордам. — Значит, они уехали, потом у них была стычка с… — С Паскуалем, Ваше преосвященство, — подхватил Улибе. — Именно той ночью он и пропал. — И когда в ход пошло оружие, этот загадочный Геральтдо исчезает, оставив своего человека разбираться с Паскуалем самостоятельно. — Возможно, Паскуаль выудил из Мартина какие-то ценные сведения, — заметил Улибе, — и отправился доложить о них. — Не сказав вам ни слова, милорд? — Конечно, не сказав. — Он разрезал грушу и откусил кусочек. — Или он отправился повидать свою жену. Вот откуда могли получиться четыре дня. Думаю, самое время заняться ее поисками. — А как мы можем это сделать? — спросил епископ. — Будем искать донью… — Совершенно верно. Какую донью? — Мы воспользуемся прекрасной идеей, которую подал ваш лекарь, — сказал Улибе, — и поищем брачный контракт между Паскалем Робером и… кем-то еще. — А вы уверены, что его настоящее имя — действительно Паскуаль Робер? — Конечно, Ваше преосвященство. Я знал его почти всю мою жизнь. Еще с тех пор, когда был пажом во дворце в Сарагосе. — Но не всю его жизнь, Улибе, — заметил Беренгер. — Паскуаль был как минимум на пятнадцать лет старше вас. Когда вы встретились впервые, ему уже было за двадцать. А чем он занимался раньше? Нам неизвестно. — Итак, будем искать сеньору Робер, — сказал Улибе. — А возможно, сеньору Жиль. — Почему? — Потому что та девочка, о которой я вам рассказывал — та, что очень похожа на портрет жены Паскуаля, — называла себя этим именем. Подозреваю, что она взяла имя своего отца, чтобы откликаться на него более быстро, чем это было бы с совсем чужим именем. — Вы полагаете, что его могли звать Паскуаль Жиль? — Это возможно. — Или Жиль такой-то? — Все называли его Паскуалем. Если бы это не было его настоящим именем, он не отзывался бы на него без запинки, — сказал Улибе и добавил с некоторым сомнением в голосе: — Мне так кажется. Бернат наклонился к своему господину и прошептал что-то ему на ухо. — Разумеется. Бернат напомнил мне, что среди пожитков Мартина из Туделы мы обнаружили карту. Он считает, что вам, милорд, возможно, захочется на нее взглянуть. Хозяйка постоялого двора принесла ее лекарю, и он заплатил ей за это сполна. Бернат разложил карту перед Улибе. Тот внимательно ее рассмотрел, нахмурился и отодвинул в сторону. — Прежде всего я хочу сам поговорить с этой хозяйкой постоялого двора. Когда Улибе добрался до постоялого двора, его единственными посетителями были несколько мух, барахтавшихся в наслаждении в лужицах пролитого вина, оставленных утренними выпивохами. На его стук по конторке с кухни выплыла сама матушка Бенедикта, она оглядела его с головы до ног и, указав на него деревянной поварешкой, сказала: — Вы друг Паскуаля Робера. Что вам от меня нужно? Улибе положил на стойку пять медных монет и сложил их столбиком. — Всего-навсего несколько слов. Ничего более. О Мартине из Туделы, том самом, за которым вам пришлось ухаживать. — Я знаю его имя, ответила она. — Но больше мне о нем ничего неизвестно. К первому столбику монет Улибе добавил еще один. — Вам известно, как он выглядел, когда поселился в этом постоялом дворе, — сказал Улибе. — И если он был на грани смерти… — Как будто я дам комнату кому-то, кто вот-вот помрет, — презрительно процедила Бенедикта. — До воскресного вечера с ним все было в порядке. А в понедельник он уже не мог встать с кровати. — Понятно, — сказал Улибе. — Значит, в пятницу он выглядел вполне здоровым? — Здоровее быка, — ответила Бенедикта. — Заявился, с порога потребовал комнату, супа, холодного мяса и хлеба. Съел две тарелки супа, при этом ни на минуту не умолкнув. Он сказал, что ищет какого-то сеньора Луиса. Якобы он задолжал ему деньги, сто су, и спросил, не знаю ли я этого человека. Все, кто был в общем зале, сразу откликнулись. Не так трудно найти человека по имени Луис, но большинство из них не видели в глаза такой суммы за всю свою жизнь, и если он дал взаймы деньги кому-то из них и рассчитывал получить их назад, мы не знали, о ком именно он говорит, — она загоготала. — В городе несколько человек с таким именем, располагающих гораздо большими суммами, — заметил Улибе. — Господа, — скривилась Бенедикта. — Этот Мартин был похож на доброго человека, но ведь не стал бы он искать кого-то из них в моем заведении, как вы думаете? — Матушка Бенедикта, скажите мне вот что. Удалось ли ему найти этого сеньора Луиса? — Наверное. — Почему вы так считаете? — Когда он умер, то был уже при деньгах, — ответила хозяйка. — Если б они у него были, когда он только появился в городе, то вряд ли бы он остановился в моем заведении. Нашел бы местечко получше. Значит, кто-то дал ему денег уже после того, как он приехал в город. Может, и Луис. В воскресенье, потому что он собирался ухать в понедельник утром. А потом он заболел. Улибе улыбнулся и добавил еще несколько монет. — Вы умная и наблюдательная женщина, — сказал он. — Спасибо. Когда Улибе вернулся во дворец, Беренгер играл в шахматы со своим лекарем. — Изучите эту карту, мой друг, а мы пока закончим партию. А потом мы обсудим то, что вам удалось раскопать. Слепой лекарь захватил коня, поставив ферзя Беренгера в тяжелое положение. — Ну вот, — произнес Беренгер, двигая свою королеву, — я потерял концентрацию. Исаак захватил ферзя и поставил шах королю противника. — Признаю свое поражение сейчас, — сказал Беренгер, — пока оно не стало совсем неотвратимым и позорным. — Вы могли спасти своего короля, — Улибе перегнулся через стол и наклонился над доской, — если бы вы двинули… — Нет, господин Улибе, нет, мой друг. Раз вы разрушили мою игру, то не имеет смысла ее спасать. Мастер Исаак, давайте займемся его проблемой. — Как пожелает ваше преосвященство, — ответил лекарь. — Вам удалось узнать что-нибудь от хозяйки постоялого двора? — Одну или две любопытные вещи, — ответил Улибе и пересказал им свой разговор с матушкой Бенедиктой. — Некто по имени Луис, — задумчиво произнес Беренгер. — Луис Мерсер утверждал, что дружил с Паскалем. Он побывал на его похоронах и заказал мессу за упокой души. — Делает ли это его убийцей? — спросил Улибе. — Безусловно, нет, — ответил епископ. — Он просто изводит меня своей добродетельностью. — Ваше преосвященство, должны быть и другие, кто был на похоронах и заказал мессу, — заметил Исаак. — Все купцы, проводившие свои сделки через биржу, были очень высокого мнения о Паскале. — Конечно, — ответил епископ. — Были и другие. — А кого еще из них зовут Луис? — спросил Улибе. — Луис Видаль был на похоронах, — сказал Беренгер. — Он тоже не тянет на убийцу. Человек состоятельный и порядочный. — Я поговорю с ними, — упрямо возразил Улибе. — И с любым другим Луисом, которого только смогу найти в городе и его окрестностях. — Вам предстоит длительная погоня, — заметил Беренгер. — С чего вы собираетесь начать? — Постараюсь убедить дьячков во всех приходах дать мне списки всех Луисов, которые живут на их территории, — сказал Улибе. — Тех, кому больше пятнадцати лет. И навещу каждого из них. — Вы уже решили, как будете разыскивать ту прекрасную даму с портрета? — спросил Исаак. — Придется посетить все нотариальные конторы и просмотреть записи, касающиеся приданого, — заявил Улибе. — Сразу, как только пообедаю. Даже если мне придется стаскивать нотариусов с их мягких диванов. — Пока вы не потревожили приходских дьячков, милорд, — предложил Исаак, — хочу сообщить, что среди моих пациентов есть несколько Луисов. Я могу спросить, не пытался ли кто-либо получить от них сто су. Это хоть как-то упростит вашу задачу. — Прекрасная идея, — сказал Беренгер. — И все же я считаю, что с Луисом Мерсер должен разговаривать Улибе. Его отношение к женщинам подчас выходит за рамки разумного, — мягко добавил он. — Мне бы не хотелось, чтобы у вашей прекрасной Ракели возникли проблемы. Улибе и начал сразу с Луиса Мерсера, который приветствовал его так, словно они были закадычными друзьями. — Сеньор Улибе, — сказал он. — Рад вас видеть. Он позвонил в колокольчик и затем распорядился, чтобы им принесли освежительных напитков, а тем временем беззаботно болтал о погоде, о жаре, а том, каковы шансы, что партия английской ткани, которую он ожидал, прибудет до начала зимы. Он наполнил чашу Улибе вином, которое принесла его маленькая служанка, тут же исчезнувшая по его знаку. — Итак, — сказал он, лениво откидываясь на спинку кресла, — чем могу служить? — Должен принести свои глубочайшие извинения, мастер Луис, если покажусь неучтивым, — сказал Улибе. — Но я не помню, чтобы мы встречались с вами прежде. — Это неудивительно, — покачал головой Луис. — Это было в тот день, когда умер наш верный Паскуаль Робер. Я ожидал партию товара и приплатил стражнику, чтобы он открыл ворота до Первого часа. Как вы понимаете, я встал засветло и был на площади, когда случилось это ужасное событие. Но буквально перед этим, до того, как наш всеми любимый друг приехал в город, один человек — я не помню точно, кто именно — собирался представить меня вам, сеньор. И я не сомневаюсь, что случившаяся затем трагедия мгновенно стерла из вашей памяти столь незначительное событие. — Странные фокусы наша память порой вытворяет с нами, — мягко отозвался Улибе. — Ваше лицо мне знакомо, а что касается трагического происшествия… что ж, оно уже в прошлом. — Я не удивлен. Такое мирное спокойное утро! И страшная внезапная смерть! — он покачал головой. — Я много раз был свидетелем чьей-то смерти, но гибель Паскуаля Робера причинила мне необыкновенную боль. Я потерял сон на несколько дней. — Я как раз хотел поговорить с вами о смерти моего друга. — Со мной? — переспросил Луис Мерсер. — С вами и многими другими людьми, — ответил Улибе. — Не обращался ли к вам в недавнем времени некий человек, желающий получить от вас сто су — в качестве возврата долга или платы за какую-либо услугу? — Сто су? Какое это имеет отношение к смерти Паскуаля? — Я знаю только, что связь есть. Возможно, вы просто не помните этого человека. — Уверяю вас, сеньор Улибе, вряд ли я забыл бы человека, потребовавшего от меня такую сумму, — рассмеялся Мерсер. — Вы никогда не берете в долг подобные деньги? — Конечно, беру, — сказал Луис. — Каждый раз, когда приходит партия товара, я беру в долг примерно столько или иногда гораздо больше. Но это всегда происходит по плану. Не столь часто ко мне приходит незнакомец с улицы, чтобы потребовать небольшую сумму денег. — Не спрашивал ли вас недавно о такой сумме какой либо незнакомый человек? — Нет, — задумчиво произнес он. — Однако некоторое время назад со мной произошла забавная вещь. Некий незнакомец, с иностранным акцентом, настаивал на встрече со мной. Когда Катарина впустила его в дом, он внимательно оглядел меня, покачал головой, извинился за беспокойство и, не сказав больше ни слова, ушел. — Как он выглядел? — спросил Улибе. — Как выглядел? — переспросил Луис. — Ну… растрепанным. Одет в модные тунику и рейтузы, как слуга богатого господина, который переживает трудные времена. Туника была в грязи и разорвана в нескольких местах. Наверное, и рейтузы тоже. — Он был высок? Толстяк? — Невысокий. И скорее худой. Кажется, на лбу у него был шрам, так что, возможно, в прошлом он был солдатом. — Не был ли он ранен в руку? — Знаете, по-видимому, был. Удивительно, что вы об этом знаете, сеньор. Не желаете еще вина? — Не буду больше отрывать вас от дел, мастер Луис, — сказал Улибе. По пути домой Исаак зашел к Луису Видалю, торговцу мануфактурой, который специализировался на шелках и тонком полотне. — Мастер Исаак, — сказал купец. — Рад вас видеть. Я только-только собирался послать за вами — так, пустяковое дело — а вы уже тут. Немного вина? — весело добавил он, наливая в бокалы вино и разбавляя его водой. — В такую жарищу постоянно хочется пить. — Это так, — согласился Исаак. — Благодарю вас. А что за пустяковая проблема, которая вас беспокоит? — Высыпание на руке, оно горит и чешется, — ответил тот. — Со мной сейчас только малыш Джуда, — сказал Исаак, — который пока не научился отличать сыпь от собачьего укуса. Расскажите мне, как выглядит высыпание, и при необходимости я пошлю за Ракелью. Он заверил купца, что пришлет ему соли, чтобы тот сделал успокоительные холодные ванночки для руки, а затем повернул разговор к тому делу, по которому он и пришел. — Приходил ли ко мне кто-то за суммой в сто су? — переспросил Луис Видаль. — Коротко говоря, мастер Исаак, — да, приходил. — Что вы можете сказать о нем? Почему он требовал деньги? Как его зовут? Как он выглядел? — Он не назвался, мастер Исаак. Это был худой человек, с длинными руками и ногами, с немного угловатыми и заостренными чертами лица. Такой, знаете, крупный острый нос, запавшие щеки, низкий лоб, острые, но веселые глаза. Он мне скорее даже понравился. Он спросил меня, не интересуюсь ли я картами. — Картами? — Да. Он сказал, что он картограф и может составить мне карту местности, в которую я стремлюсь попасть. Я ответил, что никакие карты мне не нужны. Я не путешественник, а дороги, которыми я пользуюсь, знаю и без карт. — Как он отреагировал? — Он вежливо меня поблагодарил, сказал, что его ввели в заблуждение, и извинился, что отнял у меня время. Думаю, что он иностранец. — Кастилец? — Да. Поскольку мастер Луис жил неподалеку от таверны Родригеса, Улибе направил свои стопы именно туда. Судя по шуму, доносившемуся из открытой двери, дело в таверне шло бойко, в это время многие работники заходили сюда подкрепиться перед тремя-четырьмя рабочими часами прохладным вечером. Он поднялся по лестнице и быстро нашел себе свободное место на краю длинного, стоящего на козлах стола. — Что вам угодно? — спросила крупная красивая женщина, которая возникла рядом с ним столь бесшумно, что он даже не заметил, как она выходила из кухни. — Вы хозяйка этого заведения? — Меня зовут Ана, я жена Родригеса. — Мне, хозяюшка, тарелку супа, вино и минуту вашего времени, — тихо произнес Улибе. — Суп и вино принесут сейчас же, — так же тихо откликнулась он. — А мое время принадлежит только мне самой. Я не раздаю его направо и налево, и уж тем более не продаю благородным господам из дворца. Она пошла на кухню и быстро вернулась, неся тарелку супа, пахнущего пряностями, и чашу вина. — Тогда я не спрашиваю вас, а смиренно умоляю. В память о погибшем друге, — прошептал Улибе. — Вашем друге или моем? — спросила она. — Моем. Я говорю о Паскуале Робере. Человек по имени Мартин, впоследствии умерший от нагноившейся раны, искал некоего Луиса. Мне известно, что Мартин преследовал Паскуаля. Он следовал за ним от самой Кастильи. Мне также известно, что он его не убивал. А вот этот Луис может знать, кто и по какой причине убил Паскуаля. — Я продам нужные вам сведения, — сказала госпожа Ана. — Отлично, — пробормотал Улибе. — За сколько? — За одну свечу, — ответила она. — Когда вы будете ставить свечку за упокой души Паскуаля, а он был добрый человек, поставьте еще одну за грешника по имени Баптиста. — Клянусь, — сказал Улибе. — Когда закончите с едой, заходите на кухню. — Мартин появился здесь в субботу. Народу было много, помню, у всех было хорошее настроение. Он встал в центре таверны и сказал, что ищет какого-то Луиса — он точно не знал, какого именно — но этот Луис был человеком, которому был нужен определенный товар и который был готов выложить за него сто су. Ну, в зале сидело два человека с таким именем. С каждым у него состоялась долгая беседа. Один из них сейчас здесь. Рыжеволосый, с небольшой лысиной на макушке, довольно крупный, хоть и помельче вас, сеньор. Стоит ли мой рассказ свечки за упокой души Баптисты? — она с вызовом посмотрела на него, а он тут же кивнул. — Сударыня, ваш рассказ вполне стоит не только свечи, которую я обязательно поставлю, но и мессы, которую закажу за упокой его души. Спасибо. — С этими словами он выскользнул из кухни и сел на свободное местечко рядом с рыжеволосым Луисом. — Раз уж вы спросили, — сказал Луис, — должен признаться, что разговор был довольно странным. Этот Мартин подсел ко мне и спросил, не тот ли я Луис, который хочет заплатить сто су за то, что написано на клочке бумаги. Я ответил, что если и существует запись, за которую я готов заплатить, то это должен быть пергамент. — А он что в ответ? — А он сказал, что не важно на чем записано. Что это своего рода информация. Информация, благодаря которой я получу то, чего очень хочу. Видите ли, сеньор, — продолжал он, — вы, наверное, не знаете, но я мясник. Хороший мясник. Мой хозяин умер, а наследников у него не было, я хочу получить лицензию на открытие своего собственного магазина в том же помещении. Его лицензия все еще действительна, понимаете. И я заплатил бы сто су любому, кто помог бы мне ее достать, — закончил он, откидываясь назад и качая головой. — И вполне естественно, что, поскольку вы постоянно думали о своей лицензии, вы решили, что он говорит именно о ней, — сказал Улибе. — Понимаю. — Совершенно верно, сеньор. Вы нашли того человека, сказал я ему. Тогда он достал из своей туники листок бумаги, весь исчерченный линиями. Положил его на стол и сказал, что это половина. Я спросил — половина чего? — «Половина карты», — ответил он, — «Дайте мне сто су и вы получите обе половинки. Я следовал за ним от самой Сарагосы прямо до того места, которое вам нужно, и я умею выслеживать». И он объяснил, что хочет продать информацию мне, вместо того чтобы отдать карту своему господину. Тут я ему сказал, что он попал не на того Луиса, что мне нужна лицензия на мясную лавку. Он извинился и ушел. — Спасибо, — сказал Улибе. — Желаю вам удачи с вашей лицензией. — У нас есть три варианта поступков Мартина из Туделы, — подвел черту Улибе уже следующим утром. — По крайней мере, один из них насквозь лживый. — Потому что к каждому из этой троицы Мартин подступался столь по-разному? — нахмурившись спросил Беренгер. Его лекарь был тут же, он сидел на стуле перед епископом, растирая его больное колено и массируя мышцы вокруг него. — Да. Один человек утверждает, что Мартин искал человека определенной наружности, другой — что он был мастером-картографом, третий — что тот хотел продать ему информацию. — Все трое могут говорить правду, — неожиданно заметил лекарь. — Проницательный человек кроит свой подход к другим людям так, чтобы он был впору слушателям. Например, я подробно объясняю Его преосвященству, как важно сбалансировать отдых и физические упражнения, когда речь идет о его многострадальном колене, а Катерину, торговку сладостями, в точно такой же ситуации я практически ругаю за то, что она ленится лишний раз оторвать от стула свои пышные формы. — И какой подход срабатывает лучше? — рассмеялся Улибе. — Никакой, сеньор, — ответил Исаак. — Они оба меня игнорируют. — Но я ценю то, что знаю сам, почему мои боли возвращаются, — сказал Беренгер. — В знании — сила. Что-нибудь еще вам удалось узнать? — Достигнув неплохих успехов с Бенедиктой и госпожой Аной в их тавернах, я занялся списками, которые приходские дьячки составили по моей просьбе с похвальной быстротой. — И? — спросил епископ. — Сплошная неразбериха, — ответил Улибе. — К некоторым из них он подходил; другие только слышали о нем от кого-то; и для каждого у Мартина были свои причины, почему он к ним обращался. Даже сумма не всегда оставалась одной и той же. Но как минимум с половиной из Луисов Мартин не встречался вообще. И тому может быть несколько причин. — Он слишком ослаб, чтобы продолжать свои поиски, — пробормотал Исаак. — Возможно, — согласился Улибе. — Но матушка Бенедикта настаивает, что он получил приличную сумму денег после того, как приехал в город. — Я тоже слышал об этом, — подтвердил Исаак. — А это допускает вероятность, что он нашел своего покупателя. — Покупателя чего? — спросил Исаак. — Что именно он продавал? — Ту самую карту, — сказал Улибе. — Что еще? — Первая сложность в том, что он ее не продал, — заметил Исаак. — Матушка Бенедикта нашла ее в его пожитках. Хотя, конечно, он мог сделать копию. Другая и более важная сложность — что изображено на этой карте? — Я изучу ее со всей тщательностью, — Улибе поднялся на ноги. — Доброго вам обоим утра. — Куда вы направляетесь, друг мой? — спросил епископ. — Повидать шесть или семь нотариусов, — отозвался Улибе. — А ежели вашему преосвященству понадобится мясник, которому вы отдали бы лицензию, я бы порекомендовал вам некоего Луиса, жителя Жироны. — Он поклонился и вышел из комнаты. Глава 15 В день отплытия галеры королевские придворные дамы только и обсуждали внезапную смерть дона Мануэля. — Он был болен? — спросила донья Томаза. — Дон Мануэль? — Донья Эльвира де Вилафранка подняла взгляд от своего шитья. — Нет. Он давно вылечился от лихорадки. Моя горничная говорит, что он проводил много времени со своим другом, который отплыл этим утром в Валенсию. Они часто выпивали вместе и были не прочь повеселиться. Но когда нынешним утром его слуга вошел к своему хозяину, он обнаружил того на стуле, уже окоченевшим. — Она понизила голос. — Что-то было подмешано в его вино, и многие считают, что он сам с собой такое и сотворил, но, как сказала моя горничная, его слуга в это не верит. Он думает, что его хозяина отравили. — А кто был его компаньоном? — праздно спросила Клара. — Геральт де Робо. Красивый молодой человек. Младший сын, никаких перспектив, — подытожила донья Эльвира. — Моя дальня родственница когда-то вздыхала по нему. Но ее отец быстренько выдал ее замуж за человека, который мог предложить ей что-то более существенное. Вы с ним знакомы? — Нет, — ответила Клара. — Мы столкнулись с ним по дороге в Барселону, он был со своим отцом. — Что вы о нем думаете? — спросила донья Эльвира. — Мне это любопытно долько из-за переполоха в нашей семье. Он действительно так красив? — Достаточно красив, но слишком насмешлив и любопытен, — ответила Клара, возвращаясь к своей работе. — И он почему-то не узнал цвета епископа Жиронского, — добавила она. — Очень странно, — заметила донья Эльвира. — Цвета стражи епископа хорошо всем известны. Получив наконец впервые какую-то реальную информацию о донье Кларе, дамы посмотрели на донью Эльвиру с едва заметным удовлетворением. — А что еще вы слышали о доне Геральте? — Как вы считаете — мне повторить этот фрагмент узора на другой вставке юбки? — спросила Клара. — Или сделать другой, такого же размера, но с другими животными? Их внимание снова переключилось, и следующие двадцать минут дамы провели, горячо рассуждая, как должен выглядеть подол платья ее величества. Когда решение было принято, все уже забыли и о доне Мануэле, и о Геральте де Робо. — Ты умная женщина, донья Клара, — прошептала Томаза, подхватив свою работу. — Однако, настанет день, когда я захочу услышать все. У меня есть очень веские причины желать твоей дружбы. На рассвете третьего дня плавания Юсуф чувствовал себя уже опытным лекарем и бывалым путешественником, его двадцать с лишним пациентов понемногу шли на поправку, несмотря на тяжелые условия. К началу Третьего часа его уверенность в себе куда-то пропала. Под сильным боковым ветром галера кренилась то на один, то на другой бок, мальчик ощущал, как его завтрак уже готов выпрыгнуть наружу. — Мы направляемся прямо в бурю? — спросил Юсуф ближайшего к нему матроса. — Нет, сеньор, — ответил тот. — Погода-то стоит хорошая, сами видите. Но мы пока идем вдоль островов, поэтому ветер встречный. Но не волнуйтесь. Ручаюсь, мы прибудем в порт без всяких происшествий. Рулевой осклабился. — Не слушай его, парень. А к сильной качке ты привыкнешь еще до того, как она прекратится. — И загоготав, снова сосредоточился на руле. Тут к Юсуфу подошел слуга дона Рамона де Рюисека и тронул его за локоть. — Молодой господин, — сказал он. — Прошу вас. Мой хозяин. Ему очень плохо. Я не смог напоить его отваром, сеньор. — Дело в погоде, — ответил Юсуф. — Она действует на всех. — Не думаю, сеньор. Пойдемте, вы сами на него посмотрите. — Иду, — сказал Юсуф. — Только захвачу свою корзинку. Он зашел в свою каюту за корзинкой и нетвердой походкой отправился к дону Рамону. Тот выглядел вконец расхворавшимся. Юсуф присел на краешек его койки и начал протирать влажной тряпицей лоб больного, чтобы облегчить лихорадку, затем попытался влить ему в горло немного подслащенного травяного отвара и мясного бульона. Желудок дона Рамона, однако, не мог удержать хоть что-нибудь, и снова и снова Юсуф повторял свои попытки, начиная с простой воды и заканчивая травяным отваром, но все безуспешно. Вспомнив о том, что в похожих случаях делал его учитель, она накапал в воду болеутоляющего из своих собственных запасов, напитал получившимся раствором губку и приложил к потрескавшимся губам больного. Дон Рамон провалился в сон и спал так долго, что Юсуф испугался, не убил ли он его случайно. Но через какое-то время тот проснулся, а состояние его не улучшилось. Пока дон Рамон спал, Юсуф сходил за пером и чернилами и, не обращая уже внимания на качку, устроился снаружи каюты, чтобы записать все, что он сегодня сделал для пациента. — Это изумительно, что ты можешь писать даже сейчас, — раздался знакомый голос. Рядом с ним стоял улыбающийся Геральт де Робо. — Буквы идут немного наперекосяк, но мой пациент как раз сейчас уснул. А вы что делаете на палубе в такую погоду? — Я помогал внизу тем беднягам, — сказал тот. — Захотелось глотнуть свежего воздуха. А что ты пишешь? Печальную историю моего друга дона Мануэля? — Нет, — ответил Юсуф, захлопнув книгу. — Это заметки о путешествии и записи о состоянии и лечении моих пациентов. А что за печальная история? — Я гордился своей проницательностью, — иронически усмехнулся Геральт. — Дон Мануэль не оставил от нее и камня на камне. Тебе известно, что он никогда не был пажом в замке лорда Пере? Меня восхищают люди, способные придумывать что-то правдоподобное, — немного несерьезно добавил он, — но думаю, что он зашел слишком далеко. Я часто спрашивал его о его бытности пажом. В какой-то момент я понял, что он знает Валенсию еще хуже меня. — И что вы сделали, когда это обнаружили? — Сделал? — переспросил тот. — Ничего. Понимаешь, Юсуф, он был моим другом. К счастью, я как раз собирался оставить лагерь, буквально на следующий день, так что я проглотил этот горький урок и сел на галеру. Но мне было больно. — Почему собирались оставить? У вас, кажется, не было лихорадки. — Приказ, — беспечным тоном отозвался Геральт. — Я вернусь туда, как только… Но их беседа была прервана появившимся слугой. — Сеньор, его колотит. Юсуф сунул книжку под бухту каната, плотно закрыл чернильницу и пристроил ее рядом с книжкой. — До встречи, сеньор, — бросил он на бегу Геральту де Робо. — А потом, лорд Пере, — рассказывал он, — когда я вернулся на то место, книжку найти не смог. Чернильница и перо были там, где я их оставил, а книжка пропала. Мальчик и взрослый мужчина притулились в уголке возле сходного трапа. — Что это за книга? — спросил лорд Пере, откидываясь назад и подставляя лицо солнцу. — Разные истории… про рыцарские подвиги в дальних краях, про любовь и волшебство. На пустых страницах я вел дневник. — И что ты записывал в своем дневнике? — Я писал о своих пациентах, об их лечении, о том, как меняется их состояние. Еще о погоде и всяких происшествиях во время нашего плавания. — Ты написал там о том, что услышал в королевском шатре? — Конечно, нет. Он сказал, что нельзя повторять ни слова из того, что я услыхал в его шатре. — Даже иносказательно не написал? — Есть люди гораздо хитроумнее меня, и они бы все расшифровали, — сказал мальчик. — А разговоры на корабле? Их ты записывал? — Только то, что моряки рассказывали мне об устройстве корабля, — ответил он. — Такие вещи сразу не запомнишь. Все остальное только у меня в голове. Поэтому ни у кого нет никаких причин красть эту книгу. Возможно, я не укрепил ее как следует, и она свалилась за борт. — Вряд ли, ведь чернильница и перо остались, заметил лорд Пере. — Естественно, на борту все считают, что его величество приказал тебе шпионить за нами. Думаю, как только вор прочтет твои путевыё заметки, твой дневник снова найдется, — закончил он, зевнув. — Вы тоже считаете меня шпионом? — спросил Юсуф. — Да все мы бываем шпионами — так или иначе. Мне кажется, что к концу нашего плавания я буду уже хорошо держаться на ногах, — сказал он. — С каждым днем чувствую, как силы возвращаются ко мне. Глава 16 Воскресным солнечным утром, двадцать третьего августа, галера на всех парусах вошла в гавань Валенсии. Как и предсказывал лорд Пере Бойль, книга Юсуфа нашлась днем раньше, она была засунута под сломанное весло, которое как раз начали чинить. И, как он также предсказывал, он спрыгнул с трапа так проворно, словно никогда и не болел, хотя его бледность подсказывала Юсуфу, что лорд все еще нуждается в помощи. Высадка на берег остальных пассажиров оказалась делом сложным и нескорым. Дон Геральт де Робо переходил от одного к другому, кому-то помогал, кого-то подбадривал шуткой. — Юсуф, ты надолго собираешься остановиться в Валенсии? — спросил он, когда моряки опустили рядом с ним последнего больного. — Нет, сеньор, — ответил тот. — Я вернусь в Барселону сразу, как только смогу. А вы? — Я возвращаюсь вместе с флотом, — сказал он. — До его отплытия останусь тут. Для меня это желанная передышка. Однако нам пора сходить на берег. Будь осторожен. — Юсуф, ты поедешь со мной, — сказал лорд Пере, который поджидал его с грумами и парой лошадей. — И я позабочусь о том, чтобы как можно скорее ты сел на корабль, отплывающий в Барселону. — А сейчас мы куда? — сказал Юсуф, когда они уже неторопливо ехали по тенистым улицам. — Во дворец, — ответил Пере. — Ты должен представить свой отчет. — Не уверен, что мне есть о чем доложить, — сказал Юсуф. — Имеет значение любая мелочь, — возразил его проводник. В молчании они подъехали к ступеням дворца. — Мы направляемся в Большой зал, — сказал он. — Ты помнишь это место? — Нет, — ответил Юсуф, и тут двери Большого зала распахнулись перед ними, и он замер, как вкопанный. — Я не могу сюда войти, — лицо мальчика покрылось смертельной бледностью. — Конечно, можешь, — твердо сказал лорд Пере, обхватив мальчика за плечи и подталкивая внутрь. — Посмотри. Это всего-навсего комната. Что ты видишь? — Они переделали зал. Раньше он был больше, — сказал Юсуф. — Раньше каждый звук здесь раздавался эхом. — Это не зал изменился, Юсуф, это ты изменился. Он взглянул в дальний конец зала, освещенный ярким солнцем, проникающим через широкие окна. Вслед за солнечными лучами его взгляд скользнул вниз, на плитку пола. На плитках растеклась огромная лужа ярко-красной крови, запах крови и смерти наполнил его ноздри. — Она все еще тут, лорд Пере, кровь все еще тут — прошептал он и потерял сознание. Когда он вновь открыл глаза то обнаружил, что его поддерживает пара крепких рук. — На полу ничего нет, — сказал лорд Пере. — Кровь твоего отца смыли с этих плит давным-давно. Посмотри на них внимательно. Он снова посмотрел. Белые и голубые плитки сияли чистотой, с легким летним ветерком в комнату проникал цветочный запах. — Прошло… Что случилось? — Все прошло много лет назад, — ответил лорд Пере. — Думаю, он уже может стоять сам, — кивнул он слуге, поддерживающему Юсуфа. — Пойдем-ка посидим во дворе. — Он вполголоса отдал слуге еще какие-то распоряжения и проводил Юсуфа в усаженный кустами и апельсиновыми деревьями внутренний дворик с фонтанами. — Я был уже на службе его величества, но довольно молод — пажеские годы были позади, но бородка только-только начала пробиваться — когда ко двору прибыл твой отец вместе с тобой. Ты очаровал всех, особенно нашу последнюю королеву — Элеонору. Ты был прелестным ребенком с манерами завзятого царедворца. — Я частенько недоумеваю, почему отец взял меня с собой, — сказал Юсуф. — Я же был для него обузой. — Ты и был причиной его приезда, — объяснил лорд Пере. — Ты должен был стать пажом при дворе его величества. — Пажом? Его величества? — Да. Вот почему его величество чувствует, что несет за тебя ответственность, — сказал лорд Пере. — Ты должен был послужить небольшим символом договоренностей между Гранадой и Арагоном, это была попытка установить мир в приграничных областях и ограничить кастильское могущество. — Заложник, — произнес Юсуф. — Нет, не заложник, даже если бы эмир разочаровал его величество, с тобой не случилось бы ничего плохого. Твоего отца схватили и убили бунтовщики еще до того, как ты присоединился ко двору. Мы решили, что ты тоже убит, хоть твоего тела так и не нашли. Чудо, что ты избежал той кровавой бойни. Должно быть, ты очень быстро убежал. — Я помню, как бежал. Потом прятался, потом снова и снова бежал, пока не оказался за городом, — сказал Юсуф. — Меня подобрал странствующий артист. Он и научил меня вашему языку. — Твой отец был добрым человеком и великим воином, — сказал лорд Пере. — Я был чрезвычайно опечален его смертью и очень обрадовался, когда узнал, что его сын нашелся. А теперь мы подкрепимся слегка, а затем доложимся секретарю прокуратора его величества. Когда лорда Пере Бойля и Юсуфа проводили в кабинет Его Высокопреосвященства, Хука де Феноле, архиепископа Валенсии и прокуратора Королевства Валенсии, тот сидел вместе со своим секретарем и несколькими помощниками. Он выглядел усталым и изможденным, однако приветствовал вошедших теплой улыбкой. — Милорд, — сказал архиепископ, — вас я ожидал увидеть во дворце в последнюю очередь. Мне сказали, что когда вы сегодня утром сходили с корабля, то были скорее мертвы, чем живы. — К счастью, Ваше высокопреосвященство, — заметил Бойль, — они преувеличили. Однако надеюсь, что ваше самочувствие лучше моего. — Так, небольшие осложнения, — слегка покачал головой Феноле. — Какие новости вы привезли о его величестве? Нам докладывали… — он умолк. — Его величество поправился. С ним случился очередной приступ малярии, его старого врага, — сказал Бойль. — Но теперь он снова возглавил военную кампанию. — Большое облегчение, что именно вы подтверждаете эту новость. Все королевство возносило молитвы за его здравие. Что с Рамоном де Рюисеком? — Его состояние весьма тяжелое. Нам пришлось нести его на берег на носилках. — Предполагалось, что он тут же вернется на Сардинию с шестью галерами, нагруженными оружием и припасами, — устало произнес архиепископ. — Мы работали не покладая рук, чтобы подготовить судна и людей. — Они готовы? — лорд Пере обернулся к секретарю. — Будут готовы, милорд, — ответил тот, — к тому моменту, как он поправится. — Он поправится, парень, как ты считаешь? — спросил лорд Пере. — Милорд, — сказал Юсуф. — Я видел людей в его состоянии, все они умерли. К сожалению, мне не хватает знаний и опыта, чтобы сказать что-то еще. — Кто этот мальчик, милорд? Он разговаривает, как лекарь. Ваш паж? — спросил Феноле. — Паж его величества, Ваше высокопреосвященство. Юсуф ибн Хасан. — Юный Хасан, — произнес архиепископ. — Ходили слухи, что ты нашелся. — Он изучающее посмотрел на Юсуфа. — Рад убедиться, что слухи подтвердились. Ты просто копия своего благородного и доблестного отца, — добавил он любезным тоном. — Но новости о доне Рамоне вы принесли самые тревожные. — Что поделать, — отозвался Бойль. — У Юсуфа есть и более тревожные новости, которые он привез с Сардинии, если, конечно, мы еще не утомили Ваше высокопреосвященство. — Мы слушаем вас. — Многие офицеры больны, и армия его величества ослабляется еще и из-за тех, кто сбегает с острова, — сказал Юсуф. — Или пытается сбежать. — Некоторые говорят, что у них нет средств вести длительную осаду, и поэтому такая война для них бессмысленна. Другие — что они не для того пережили чуму, чтоб умереть от лихорадки. Кто-то считает, что даже если город будет взять, прибыли они не получат. А есть такие, кто говорит, что его величество слишком слаб, чтобы править, и что лучше передать королевство в другие руки. — Измена, — тихо сказал архиепископ. — Все эти разговоры — измена, особенно последние. — Я бы не стал рубить головы только за болтовню о том, как тягостны осады, или о смерти от лихорадки, — заметил Бойль. — По крайней мере, пока такие люди готовы идти в битву за его величеством. — Разумеется, ворчанье не карается смертной казнью, но они должны держать свое личное недовольство при себе, — сказал Феноле. — Что еще вы нам расскажете? — Только то, что его величество считает, что кто-то намеренно раздувает это недовольство, Ваше высокопреосвященство. С утра люди собираются, чтобы провести время, а к ужину они только и говорят о том, какими способами можно покинуть остров и вернуться домой. Я слышал, что кто-то полушутя предложил, что можно притвориться больным, потому что он слышал, что всех больных, если они того пожелают, отправляют домой. На нашей галере было несколько таких мнимых больных. — Да, Ваше высокопреосвященство, — продолжал Бойль, — это так. Меня подмывает навестить их, но только я уверен, что мы обнаружили бы их уютно устроившимися в окружении домочадцев и без малейшего желания возвращаться на войну. — И кто стоял за этим? Кто раздувал недовольство? — Его величество подозревал дона Мануэля де… — Эта проблема решена, — сказал архиепископ. — Дон Мануэль был отравлен поздно вечером накануне вашего отплытия. Возможно, он сам и отравился. Это было во вчерашней почте. — Дон Геральт де Робо рассказал мне, когда мы уже плыли на корабле, что обнаружил, что его друг обманывал его, — сказал Юсуф. — Мне показалось, что он сильно из-за этого расстроен. Но он не знал о его смерти. — Его тело было обнаружено, когда галера уже отчалила, — объяснил секретарь. — Почта пришла с более быстроходным судном. — Нужно будет написать отчет о нашем сегодняшнем разговоре, — сказал Феноле, — а сейчас… — он зашелся в продолжительном приступе кашля. К нему подошел один из его помощников, и все поднялись. — Его высокопреосвященство нуждается в отдыхе, — сказал секретарь. — Меня просили организовать для кого-то проезд в Барселону, это для юного Хасана? — Совершенно верно, отец, — сказал Бойль. — Парня нужно вернуть в Жирону, под крыло дона Беренгера де Круильеса, и как можно скорее. — Все будет сделано. Глава 17 Улибе провел неделю в однообразных заботах, принесших только крушение надежд, и в понедельник с пустыми руками вернулся к Беренгеру. Он не пропустил ни одного нотариуса в Жироне. Он ждал, пока каждый из них не найдет и не проверит записи о регистрации брака между женщиной, чье имя начиналось на «С» и неким Паскуалем, или Робером, или Жилем в течение десяти лет до рождения Клары. Нашлись Робер, женившийся на Сибилле, и Паскуаль, женившийся на Сальвадоре. Паскуаль был столяром, как говорили, превосходным краснодеревщиком. Он всю свою жизнь прожил в городе и совсем недавно выполнял заказ для нотариальной конторы. Робер и его жена — оба умерли во время чумы. Пора было прощаться с епископом. — Возможно, Ваше преосвященство, — сказал Улибе, — что Паскуаль женился или был помолвлен до своего четырнадцатилетия. Но думаю, что это маловероятно. — И то, и другое в жизни иногда случается, — заметил Беренгер. — И гораздо чаще, чем может показаться. — Попробую продолжить свои поиски в Барселоне. Если и там ничего не обнаружу, сразу вернусь сюда, Ваше преосвященство. — В таком случае я окажусь в неловкой ситуации, радуясь вашей неудаче, — рассмеялся Беренгер. — Даже и не знаю, пожелать вам успехов или нет. Утром во вторник Улибе нанял Четверых молодых и временно неработающих клерков, чтобы опросить нотариусов Барселоны. Делом Клары он решил заняться сам. Дом ее бывшей хозяйки стоял на тихой улочке на краю города. Это был, конечно, не дворец, но вполне солидное здание; семья процветает, решил про себя Улибе. Улица была пустынна, только двое мальчишек играли в игру, представлявшую собой бросание камешков в круги, начерченные на сухой земле. — Кто живет в этом доме? — спросил их Улибе, изучив его мрачный массивный фасад. — В котором, сеньор? — отозвался один из мальчиков. Улибе показал. — Сеньора Висент, — ответил тот. — Она ведьма, — добавил он не без удовольствия в голосе. — Она выходит и кричит на нас, а потом посылает кого-нибудь схватить нас. Но ее повариха нам нравится. — Я ищу Клару. Мне сказали, что она живет здесь. — Больше не живет, — сказал второй мальчик. — Сеньора продала ее. Так все говорят. Спросите ее сами, — фыркнул он. — А вот и она. — Он указал на крепкую женщину, быстрым шагом идущую по улице в сопровождении служанки с нагруженной корзиной. — Вид у нее довольно свирепый, — подмигнул Улибе мальчишкам. — Лучше поговорю с поварихой, — добавил он, бросил им пару монет и направился к боковому входу, что вел на кухню. Его атлетическая фигура полностью перегородила дверной проем и отбросила длинную тень через всю кухню. Повариха обернулась к нему с покрасневшим лицом. — Что вам нужно? — бросила она раздраженно. — Клара, — сказал он, отступив в сторонку, чтобы солнечные лучи осветили ее лицо. — В монастыре мне сказали, что она тут. — Он обезоруживающе улыбнулся. — Вашей хозяйки нет, поэтому я зашел через черный ход. Можно ли мне полюбопытствовать, что так дивно пахнет? — он указал на внушительных размеров горшок, булькающий на огне. — То, что и должно быть, — ответила она сквозь сжатые зубы. — Баранья лопатка, колбаски, чеснок, лук и травы. — Нет, там что-то еще, — твердо возразил Улибе. — Нехитрую похлебку каждый может приготовить. — Немного разных специй, — призналась она. — Имбирь и кое-что еще. Она управлялась в огромной кухне в одиночку, в окружении блюд на разной стадии приготовления. Во время разговора она то поворачивала вертел в печи, то оставляла его, чтобы проверить содержимое горшка, то помешивала соус. Улибе бросил взгляд на вертел. — Бедро козленка, — сказал он, с видимым удовольствием втягивая ноздрями запах. — Как вы его готовите? — В первом часу я натираю его маслом, солью, специями и травами. В шестом часу насаживаю на вертел, — ответила она, и поскольку Улибе сам принялся поворачивать вертел, она подошла к столу и начала шинковать зелень. — Но если вы действительно ищете Клару, а не пришли понюхать чей-то ужин, вы опоздали, — сказала она. — Она ушла. — Ушла? — переспросил он. — Не понимаю. Куда ушла? — Хозяйка говорит, что сбежала, а сама я не знаю, врать не буду. — Именно поэтому вы здесь одна и делаете все сами? — спросил он. — В таком большом доме обычно поварихе помогают еще два-три человека. — Да уж, незадача, — отозвалась она, отложив нож и обернувшись к нему. — Лопатка козленка, которую вы сейчас поворачиваете, готовится на ужин. Хозяин очень любит козлятину, а мне не жалко, раз он дает мне дополнительно денег на нее. — Она продолжила шинковать свежую зелень. — Цены на козлятину сейчас выросли до небес, но раз он платит, значит, он и получит то, что хочет. А она не потратит полностью даже того, что он ей дает, это всякий вам скажет. Не знаю, уж на что она там копит. — До меня доходили всякие слухи о ней, — осторожно заметил Улибе. — Да все знают, что она скряга. В горшке варится сегодняшний и завтрашний ужин, потому что завтра постирочный день, и мне некогда будет готовить. — Она вновь взяла в руки нож и начала остервенело им орудовать, как будто на доске лежали не пучки мяты, а ее хозяйка собственной персоной. — Как мы управимся со стиркой, когда в доме нет ни одного лишнего человека, ума не приложу. — Если такая великолепная повариха выполняет еще и другую работу, удивительно, что ваша хозяйка не боится вас потерять. На ее лице мелькнуло удовлетворенное выражение. — Я опытная повариха, и я готова к тяжелой работе. Силы у меня есть, и работы я не боюсь. Но когда я нанималась в этот дом, я то думала, что буду заниматься только готовкой, а не стиркой в придачу. Я не против помочь тут или там, когда у меня есть время, но хозяйка ожидает… — Она покачала головой, словно то, что ожидала хозяйка, было так ужасно, что и вслух не произнесешь. — Почему сбежала Клара? — спросил Улибе. — Я не говорила, что она сбежала. А вам зачем это знать? И снова Улибе представился ее давно утраченным двоюродным братом, вернувшимся из дальнего плавания. — И монахини направили меня в этот дом, надеясь, что тут я смогу ее отыскать. — Ну, — начала повариха, — прежде всего, это не то, что вы подумали. Я имею в виду, что когда девочка сбегает, языки всякое болтают, но у нее были настоящие проблемы. — И он снова услышал со смаком рассказанную историю о хозяине, воспылавшем страстью к бедной девочке-прислуге. — Хозяйка обо всем догадалась и не была в восторге, как вы понимаете. И, сказать по правде, хоть она и прелестная девочка, и я очень хорошо к ней отношусь, но она не была лучшей судомойкой в Барселоне. Старательная и умная, но это тяжелая работа, она к такой не привыкла. — Так она поэтому сбежала? Хозяин давил на нее, а работа была тяжелой? — Нет, не так. Она отважная девочка. Но кто-то предложил хозяйке за нее пятьсот су. Я сама слышала этого человека. Нужно было что-то делать. Мне совсем не хотелось, чтобы ее увезли за тридевять земель к каким-то безбожникам, чтобы она стала игрушкой в гареме какого-то богача, который неизвестно что мог с ней сделать. Она хорошая девочка, — добавила женщина, — несмотря на то, что когда ее сюда привели, она не умела ни разжечь в печи огонь, ни вскипятить воды. Но хозяйка ненавидела ее, и она ответила тому человеку, что он получит девочку, только ему придется подождать несколько дней, пока хозяин не уедет на Майорку. Все это Улибе уже слышал раньше, хоть и в интерпретации Клары, и не в столь свободном изложении. Но повариха продолжала свой рассказ, и когда он услышал ее слова, то перестал вращать вертел и обернулся к ней всем телом. — Она действительно хорошая девочка, понимаете? Хозяин хотел сделать ее своей любовницей, купить на ее имя дом, купить ей одежду, драгоценности, нанять слуг для нее, но она все отвергла. Я слыхала и как он ей предлагал все это и ее ответ тоже. Потом она прибежала ко мне вся в слезах, а я стала говорить ей, что он не такой плохой человек, и что вряд ли он попытается взять ее силой, но что можно знать заранее? Мы решили, что она не должна никогда оставаться с ним наедине. С того дня она перебралась в мою каморку, я спала с краю кровати, между ней и дверью. Один только взгляд на могучие кухаркины плечи убедит кого угодно, подумал Улибе. — Уверен, госпожа, что с вами она была в безопасности. — Возможно, вы не видели свою кузину с детства, но она превратилась в настоящую красавицу. — Ее мать была очень красива, — сказал Улибе. — Так что я не удивлюсь, если она пойдет в мать. Козья лопатка задымилась. Повариха гаркнула: — Мальчик! Тотчас на кухне появился неотесанного вида парень лет четырнадцати. — У меня есть имя, — буркнул он. — Да что ты говоришь? — притворно изумилась она. — А ты его помнишь? Может, ты помнишь и то, зачем тебя наняли? — Не кричите на меня, — угрюмо бросил он и начал крутить вертел. — Все на меня кричат. И вы, и хозяйка. И я слышал, что вы говорили о Кларе. Интересно мне знать, что там с моей туникой, которую она стащила. Это была не самая лучшая моя туника, но и она чего-то стоит. — Заткнись, — отрезала повариха. — Эта туника была настолько мала тебе, что ее не хватило бы, чтобы прикрыть даже твой болтливый язык, не говоря уж об остальном. — Но она была моей… — Она принадлежала хозяйке, — перебила его повариха. — Иди и скажи ей, что ты хочешь другую… Поскольку эта перепалка могла продолжаться неизвестно сколько, Улибе вложил в руку поварихе маленький кошель. — Спасибо, что вы присматривали за моей двоюродной сестрой, — с этими словами он исчез за дверью. Повариха открыла кошель и заглянула внутрь. — Видишь, сказала она, показывая ему содержимое кошеля, — если б ты хоть когда-нибудь был добр с нашей девочкой, я поделилась бы с тобой. Но ты не был добр. Никогда. Господь знает, что я говорю правду. От поварихи Улибе не узнал ничего нового, кроме того, что Клара рассказала правду — тоже полезная информация, но она никак не могла помочь в его поисках неуловимой жены Паскуаля. Вздохнув с сожалением о соблазнительной козьей лопатке на вертеле, Улибе проигнорировал те места, где его могли накормить не хуже и где, он был уверен, его встретил бы самый радушный прием, и отправился в обычную таверну. Он заранёе пригласил туда свою маленькую команду клерков, чтобы они отчитались о том, как идут поиски. У назначенного места встречи было два достоинства. Во-первых, оно было расположено в центре. Плюс к этому, суп был безвкусным, хлеб непропеченным, вино слишком кислым. Благодаря этому все, кому было известно о столь печальных особенностях этой таверны, избегали ее, и внутри всегда было немноголюдно. Суп был съеден, затем его проголодавшиеся агенты опустошили тарелки по три чечевицы с чесноком и жесткой бараниной, неприятно отдававшей прогорклым жиром, и наконец Улибе попросил их рассказать о результатах поисков. — Я уже побывал у четырех нотариусов в своем районе, — с набитым ртом начал первый. — Четырех? — удивился Улибе. — Разве это возможно? В Жироне я считал удачей, если мне удавалось встретиться с двумя за целый день, что гораздо меньше четверых за утро. Они действительно проверяли документы или просто отделывались от назойливого посетителя? — Конечно, нет, — ответил второй, сидевший рядом с первым. — Дело в том, что кто-то уже искал записи о приданом в районе Жироны. Мои нотариусы уже знали, какие подходящие документы у них есть, и очень подозрительно отнеслись к тому, что этот вопрос заинтересовал сразу двоих. В частности, их расстроил тот факт, что мне известно было меньше, чем моему предшественнику. — Ты был в районе, где живут обеспеченные и умеющие хранить тайну нотариусы, — заметил первый. — Им платят за подозрительность. Как я слышал, этот незнакомец ищет тот же самый акт установления семейной собственности. Если б у меня был полный кошелек, почти наверняка я смог бы узнать больше, — со значением добавил он. — Мне удалось узнать кое-что, — вмешался третий, сидящий напротив них. — Но вы знаете, в какой части города мне пришлось работать. Мне пришлось заплатить четыре монеты мальчишке-трубочисту. — И что вы обнаружили? — «С» — это Серена или Серенета, а поместье находится где-то между Остальриком и Жироной. Это то, что мальчишка слышал сам, пока его не выставили за дверь. — Вы не выяснили, кто до нас задавал аналогичные вопросы? Какие причины он приводил? Как он выглядел? Они переглянулись. — Мне даже не сообщили, что был другой человек, — сказал второй клерк. — Просто я сам сообразил, что совсем недавно они просматривали нужные нам записи. Все лежало на месте, и все они были готовы ответить на любой мой вопрос. Поэтому я сам сделал вывод, что меня кто-то опередил. А нотариусы были слишком недоверчивы. — Могу себе представить, — пробормотал Улибе. Он возместил расходы тому, кто потратил свои личные деньги, снабдил каждого из них средствами, чтоб они могли подкупить помощников нотариусов, если представится такой случай, и отправил продолжать поиски. Несмотря на полуденную жару, он прошелся пешком к дому за стенами Барселоны, в который он когда-то привез Клару. Минуя парадный вход, он скользнул в узкие ворота, обогнул здание и вошел через черный ход прямо на кухню. — Милорд, — приветствовала его повариха. — Мы вас не ожидали. Вы уже поели? — Передо мной стояли тарелки с едой, — сказал он, — но я не ел. Сойдет все, если это не суп на простой воде с сушеным луком и мясом барана, который умер от старости, доковыляв к нам из самого Перпиньяна. Она покачала головой и поставила перед ним блюдо с холодной запеченной рыбой с соусом. За рыбой последовали блюда с фруктами, сырами, холодным мясом и свежевыпеченным хлебом. — Вот если б вы пришли раньше, — многозначительно произнесла она, — или если бы я знала… — Согласен, Габриэла, — перебил он ее, макая кусок рыбы в соус. — Но я клянусь тебе, то, что я сейчас ем — это мед, сочащийся из сот, а пью самые прекрасные вина на Земле по сравнению с тем, что я не стал есть на обед. Кто сейчас дома? — Никого, — ответила она, — кроме твоего кузена. Это для него я запекала рыбу, но он ест как птичка. — Возможно, я пробуду тут несколько дней, но только не хотелось бы превращать это в великое событие. Я собираюсь незаметно проскользнуть в свою комнату через кухню. — Конечно, милорд. — Разбуди меня перед Вечерней. Днем раньше он покинул Жирону перед закатом, останавливался в разных местах, разговаривал с множеством людей по пути в Барселону, потому что в это время многие горожане как раз заканчивали свой ужин. Добрую часть ночи он провел во дворце, рассказывая, что он обнаружил и чего не обнаружил за время своего отсутствия, немного поспал во дворце и рано утром приступил к выполнению своей миссии. Сейчас он спотыкаясь поднимался по лестнице дома, принадлежавшего его кузену, к комнате, которую держали специально для него, упал ничком на просторную удобную кровать и мгновенно заснул. Когда колокола позвонили к Вечерне, он вышел из здания умытый, переодевшийся и выглядевший вполне респектабельно. В голове он прокручивал список нотариусов, которых его люди уже посетили. — Нет, милорд, — сказал первый. — Вы, разумеется, не первый, кто интересуется вдовьей частью наследства доньи Серены. Не далее, как сегодня утром некий клерк в поношенном платье спрашивал о нем у моего помощника. Но нотариус не болтает о делах своих клиентов. Это не та тема, которую я стал бы обсуждать даже со знакомыми мне людьми. Поскольку Улибе знал немало нотариусов, которые как раз этим и занимались, на него эта тирада впечатления не произвела. — Мне нужна информация именно о той загадочной личности, которая интересуется делами моей семьи. Был ли тот поношенный клерк первым? — Нет. Недели три или, возможно, четыре назад приходил другой клерк с теми же самыми вопросами. Но ответ он получил точно такой же. Я не имел чести составлять акт установления семейной собственности для доньи Серены и — не могу вспомнить второго имени, которое он назвал. — Но вы точно помните, что имя женщины было донья Серена? — Моя последняя возлюбленная жена носила это имя, — натянуто произнес нотариус. — Я его никогда не забуду. — Мне жаль, что я невольно навеял вам столь печальные воспоминания, сеньор, — сказал Улибе. — А не помните ли вы, как выглядел тот первый клерк? — Там и говорить не о чем. Клерк как клерк. Совершенно обычный. Он сказал, что его нанял нотариус из Жироны, чтобы разузнать, существует ли такой документ. Его хозяину сообщили, что именно я его составлял. Его ввели в заблуждение. Второй нотариус отсутствовал в своей конторе с утра. Несомненно, он решил что не стоит возвращаться к работе после обеда жарким августовским днем. Выяснилось, что третьего нотариуса посетил кто-то другой. — Нет, милорд, — сказал он. — Ко мне приходил не клерк. Это был благородный человек. Эта донья Серена приходилась ему кузиной. Несколько лет назад она умерла, а документы, относившиеся к ее доле в семейной собственности, были утеряны. Похоже, речь идет о значительном состоянии. И этот человек разыскивал тех свидетелей, чьи имена стояли на документах, и любую другую информацию, относящуюся к этому делу. — Вы предоставили ему то, о чем он спрашивал? — Конечно, нет, милорд. Я спросил у него, оставила ли эта дама завещание, а он ответил, что завещание было составлено еще во время первой вспышки чумы — из страха, что она может умереть. И она действительно умерла именно от чумы, так же, как и ее нотариус, а документы пропали. Некий дальний родственник, рассказал этот господин, заявил, что он нашел свидетелей, которые заверяли завещание, и они якобы утверждают, что все состояние отписано ему, но вряд ли это соответствует действительности. — Это он вам все рассказал? — спросил Улибе. — Бедняга, — сказал нотариус. — Он занялся трудным делом и, думаю, он просто облегчил душу, когда выложил мне все подробности. Он надеялся, что именно я составлял акт установления семейной собственности, поскольку дама из Барселоны, и поэтому у меня есть условия этого акта. Если бы я его действительно составлял, — добавил он, — у меня были бы соответствующие записи, но их нет. Думаю, милорд, вы были поражены, узнав, у какого количества людей дела в таком же плачевном состоянии в результате эпидемии чумы, которая продолжает осложнять нашу жизнь даже сейчас, когда, как мы все надеемся, она уже позади. — Никогда не думал о чуме с такой точки зрения, — признался Улибе. — А у вас, милорд, что за интерес в этом деле? — Мне пришлось побеспокоить вас в интересах единственного ребенка этой дамы, — сказал Улибе. — Как я понимаю, как только будут точно установлены права доньи Серены на эту собственность, она будет принадлежать ребенку, вне всяких сомнений. — И оба загребущих кузена останутся ни с чем, — сдавленно хихикнул нотариус. — Возможно, мой посетитель не знал о существовании ребенка. Это сын? — Да, — ответил Улибе. — Рожденный в законном браке. Последний в тот вечер нотариус обитал в районе, слишком близком к гавани, вряд ли у него могли быть документы, относящиеся к значительной семейной собственности, но юный агент, которого Улибе посылал сюда ранее, рассказал, что таинственный незнакомец тоже наведался в эту контору, и, по его мнению, небольшое количество серебра могло расположить помощника здешнего нотариуса к дружеской беседе. Комната, в которой оказался Улибе, была маленькой, темной, жаркой и душной. Сам нотариус отсутствовал, да и его помощник выглядел так, словно тоже предпочитал находиться в любом другом месте. — Хозяин уже ушел, сказал он. — И я тоже ухожу. Приходите завтра. — Ну и хорошо, — радостно отозвался Улибе. — Но вечер душный, а горло пересохло. Не покажете ли вы мне место, где мы можем посидеть за кувшином вина? Что-нибудь получше того уксуса, который мне подали сегодня на обед. — Вы меня приглашаете? — спросил тот. — Да. На вино и ужин, — ответил Улибе. — Поэтому при выборе места примите во внимание кухню. — Он вытащил туго набитый кошель и легонько подбросил его, чтобы продемонстрировать звон монет. — Конечно, сеньор, — сказал тот. — Мой хозяин не настолько щедр, чтобы я отказался от хорошего ужина, который мне предлагают. — Отлично. В такой вечер не стоит сидеть в конторе. Поскольку юноша сообразил, что Улибе не искал заведения, в котором предлагают свои услуги молодые женщины, он отвел его в приятное местечко, над которым витал соблазнительный аромат жарящихся свежих сардин. Улибе заказал кувшин лучшего вина, блюдо сардин и множество других кушаний, а первую чашу поднял за своего гостя. — Итак, — сказал он, — подтолкнув три серебряные монеты в его сторону, — давайте поговорим. Помощник нотариуса взглянул на деньги, потом поднял глаза на Улибе. — О чем? — осторожно спросил он. — О человеке, который приходил к вашему хозяину две-три недели назад, и который искал документальное свидетельство об установлении семейной собственности, или же брачного контракта, относящегося к замужеству некоей доньи Серены из Барселоны. — Что именно вас интересует? Его внешность? — Начнем с этого. Помощник нотариуса описал обычного с виду человека, довольно хорошо одетого. — Похож на купца, — сказал молодой человек, — который относится немного небрежно к своей одежде. Возможно, он просто был стеснен в средствах. Трудно сказать что-либо более определенное. — Его имя? — Вряд ли его, — ответил помощник. — Он назвался Робером де Фенестресесом, но когда я обратился к нему как к дону Роберу, он не отреагировал. Даже не заметил, по-моему. — Очень любопытно. — Мне тоже так кажется, — заметил молодой человек. — Он интересовался всем, что у нас есть в отношении Серены де Фенестрес. Он представился ее близким родственником, да и кем еще он мог представиться? Хозяин сказал ему, что составлял акт установления семейной собственности для дамы по имени Серена. Фамилию ее он точно не помнил. К этому моменту он выпил слишком много вина — не такого хорошего, как это, должен заметить, — и память уже не работала достаточно хорошо. Вроде бы он действительно составлял такой акт два года назад для какой-то Серены. Но речь шла не о том браке, которым интересовался этот Робер. Улибе подтолкнул очередную серебряную монетку в сторону своего собеседника. — Вам известно, где находится собственность — поместье? То, которое он искал? — спросил он, проделав такую же операцию со следующей монеткой. — Ему было известно, что оно находится где-то между Остальриком и Жироной, — ответил юноша. — Вдалеке от главного тракта, как он считал, на какой-то маленькой дороге. Проверить в том районе каждое хозяйство — задача почти непосильная, — добавил он. — И он надеялся, что мы укажем ему точно место. Он утверждал, что это его собственность по праву и по завещанию доньи Серены. — Он лжет, — произнес Улибе, подтолкнув третью монетку в сторону помощника. — Если он снова появится, вы получите столько же и даже больше. В этом случае вам нужно будет подойти к дворцу — тому входу, что возле часовни, — и сказать стражнику, что вы от лорда Улибе. К вам выйдут, и вы расскажете все, что знаете. В любом случае о произошедшем больше никому ни слова. Многолюдные улицы были местами освещены ярким лунным светом, а местами — погружены во мрак. Улибе чувствовал головокружение — то ли от недосыпания, то ли от мрачных предчувствий, перед его усталым мысленным взором вставали кровавые сцены; хрупкое тело Клары, утопающее в поношенной коричневой тунике, превращалось в окровавленный труп Паскуаля. Сквозь этот кошмарный сон он вдруг услышал хрипловатый голос с деревенским говорком: — Эй, сеньор, — произнесло худощавое создание в коротком платье. — Пойдем со мной. Я вылечу вас от плохого настроения. Оказавшийся поблизости фонарь осветил ее черты, и с тошнотворным чувством в животе он понял, что перед ним всего лишь девочка, не старше тринадцати-четырнадцати лет. — Ну-ка, — грубо сказал он. — Возьми и больше не шляйся по улицам. — Он сунул ей в руку деньги и быстро зашагал мимо пьяных моряков и докучливых ночных охотниц, переполненный гневом от осознания тщетности своего порыва. Он понял, что дошагал до гавани, когда уже уперся в парапет. Вдалеке, на глубокой воде, разгружали какую-то галеру, на берегу суетились ее пассажиры. Оттуда, снизу вдруг раздался мальчишеский голос, выкликнувший его имя, и он заметил знакомую фигуру, очерченную лунным светом. — Юсуф, — крикнул он в ответ. — Откуда, черт возьми, ты взялся? — Из Валенсии, сеньор. — Подожди меня, сказал он. — Я сейчас спущусь. Они отправили во дворец пожитки Юсуфа, а сами пошли пешком сквозь лунную ночь. — Его величество снова хорошо себя чувствует, — начал Юсуф. — Он пил одну из микстур моего учителя и сказал, что она ему очень помогла, — смущенно добавил он. — Но мне ничего не удалось узнать о госпоже Кларе. Лагерь ее величества очень строго охраняется. Я посчитал, что лучше туда и не соваться. — Очень разумно, — прокомментировал Улибе. — Между прочим, у меня есть там свой человек, который сообщил, что с Кларой все в порядке и она занята рукоделием. Мне трудно представить себе эту картину, но это, без сомнения, лучше, чем быть судомойкой. А что еще с тобой приключилось? Пойдем, — сказал он. — Я вымотан и меня одолевают мрачные мысли. Развлеки меня байками путешественников. Юсуф рассказал ему про палатку, про Марка, про то, как они лечили больных. — И Геральт де Робо вернулся с нами на той же галере. Правда, странно? — Вряд ли странно, — ответил Улибе. — Как ты думаешь, сколько кораблей в день отплывают на Сардинию? — Я часто видел его в лагере… вместе с его странным приятелем, доном Мануэлем. Дон Геральт отправился с нами в Валенсию. Он был очень любезен. Всячески мне помогал, отметая любую благодарность, объясняя, что это спасает его от скуки. Почему-то ему постоянно скучно. Он и сейчас должен был приплыть с нами, но опоздал, и корабль отплыл без него. — Неужели дон Геральт — это самое главное в твоих приключениях? Ты ни разу не обнажал меча, чтобы защитить его величество? — сказал Улибе, поддразнивая мальчика. — Ничего более существенного не произошло, — произнес тот обиженным тоном. — Ну, пойдем, расскажешь, что еще случилось. Я не буду больше смеяться. — Только еще одно происшествие, но архиепископ сказал, что он не имеет значения. — Расскажи мне, — Улибе остановился и взял мальчика за руку. Юсуф подробно рассказал, как пропала, а затем нашлась его книжка. — Они решили, что надо мной кто-то подшутил, ничего больше. — А Геральт пропал. Остерегайся его, Юсуф. — Да он не опасен. Вот его друг, дон Мануэль, тот действительно был опасен. Но он умер. А как продвигаются ваши поиски, сеньор? — Медленно, — ответил Улибе, подытожив результаты работы его команды. — Вы встречались с монахинями, у которых она жила? — спросил Юсуф. — Да, — ответил Улибе. — Они знают еще меньше нашего. Клара думала, что ее ждут там. Сестры это отрицают. — Это довольно странно, сеньор, — сказал Юсуф, — что состоятельная женщина отсылает куда-то свою дочь в надежде, что о ней позаботятся чужие люди. — Возможно, ее няня должна была потом забрать ее, но не сделала этого. — Возможно, она попала не к тем монахиням, — заметил Юсуф. — Это легко может случиться, если ты не привык один ходить по городу. Со мной так раз произошло. Мой предыдущий хозяин как-то послал меня отнести письмо мяснику и взять с него плату за то, что он написал письмо. — Юсуф, — начал Улибе, — о чем ты вообще говоришь? — Минутку, сеньор. И только когда мясник позвал стражу, чтоб те вышвырнули меня за городские ворота, я понял, что попал не к тому мяснику. Нужно найти монастырь, где Клару ожидали. — Зачем? — спросил Улибе. — Что это нам даст? — Они могут знать о ее матери. — Мне тяжело в этом признаться, Юсуф, но, возможно, ты прав, — Улибе глубоко вздохнул. — Займемся монастырями. — Мастер Исаак научил меня кое-чему, — сказал Юсуф. — Приводить в порядок свои мысли и логически рассуждать. Взяв монастырь, приютивший Клару, за точку отсчета, он определил, какие еще монастыри расположены поблизости. — Если ее отправили к ним одну, значит, он должен был находиться недалеко, — сказал Улибе. — Недалеко от чего, сеньор? Мы же не знаем, где она жила. — От того места, куда она попала, — огрызнулся Улибе. Его раздражало, что какой-то мальчишка двенадцати или тринадцати лет заставляет его шевелить мозгами. В широкий воображаемый круг, в центре которого была их отправная точка, входили три монастыря, в которых Улибе еще не побывал, и два, которые он посетил, но задавал неправильные вопросы. В каждом из них ему приходилось убеждать привратницу пустить его внутрь, а затем он спрашивал разрешения взглянуть на их записи. Ни в одном из этих монастырей не было сведений о девочке по имени Клара. И никакого намека на то, что здесь ее когда-то ждали. — Возможно, она все-таки попала в нужный монастырь, — смущенно пробормотал Юсуф. — Здесь еще два, — сказал Улибе, чье мрачное расположение духа начало развеиваться по мере того, как солнце вступало в свои права. — Если окажется, что и там ее не знают, мы рассмотрим другие возможности. В ближайшем из этих двух монастырей привратница недоверчиво оглядела их и, оставив их за воротами, отправилась за указаниями. — Если ее отправили именно сюда, значит, ее мама была высокого мнения о ее терпеливости и сообразительности, — сказал Юсуф. — От места, где она в итоге оказалась, это довольно далеко. — Возможно, они жили ближе к этому монастырю, — заметил Улибе. — Наша мать-настоятельница желает поговорить с вами, — раздался голос из-за ворот, это была уже не привратница. — Упоминается ли имя девочки в ваших записях, сестра? — спросил Удибе. — Следуйте за мной, — раздалось в ответ. — Прежде чем я отвечу на ваши вопросы, — сказала мать-настоятельница, — объясните мне, какое вы имеете отношение к Кларе де Фенестрес. Проницательный взгляд настоятельницы подсказал Улибе, что нужно говорить только правду. — Другим, госпожа Виолан, — сказал он, — я обычно представляюсь ее дядей или кузеном, который пытается утвердить ее в правах на имущество ее матери. Но это не так. Я здесь, потому что я несу ответственность за обездоленную пятнадцатилетнюю девочку, чья речь и манеры убедили меня в том, что у нее есть семья, которая, возможно, ищет ее. — Он на мгновение задумался. — Я хочу вернуть ее в семью. — Так, — произнесла настоятельница. — Продолжайте. — В поисках ее семьи, — сказал он, осторожно подбирая слова, — и во время исполнения своей службы при дворе я обнаружил портрет женщины, невероятно на нее похожей, и я решил, что это может быть ее мать. Этот портрет и другие свидетельства привели меня к заключению, что эта женщина, ее мать, все еще жива, но скрывается по неким причинам, связанным с государственными делами, а именно — делами его величества. Если она действительно та женщина, о которой я думаю, ее муж погиб и более нет смысла скрывать свое подлинное имя. — Вы ищете женщину, само существование которой лишь обусловлено вашими умозаключениями. — Это так. Но Клара считает, что утратила всю свою семью, за исключением какого-то дальнего родственника. Ее мать думает, что ее возлюбленная дочь умерла, потому что некому было о ней позаботиться. — Откуда вам это известно, если вы только предполагаете ее существование? — Кроме портрета, у меня есть еще письмо — и то, и другое было найдено в вещах моего друга. Письмо подписано буквой «С». В нем она упоминает смерть дочери. Портрет у меня с собой. Девочка на самом деле так похожа на женщину с портрета, что они просто не могут не быть родственницами. — Он достал кожаный футляр с портретом, вынул оттуда гладкий кусок дерева с рисунком на нем и передал его настоятельнице. Она долго в задумчивости смотрела на портрет. — Она удивительно красива, — наконец произнесла настоятельница и вернула портрет Улибе. Затем поднялась и подошла к окну. Она сосредоточенно рассматривала сад, как будто принимала важное решение, потом резко повернулась к своему собеседнику. — Но она всегда была очень красива. Тем не менее вряд ли я смогу помочь вам отыскать ее. Думаю, она уехала на Майорку. — Нет, госпожа Виолан. Майорка была ее запасным вариантом и первым местом, которое я проверил. У нее слишком выдающаяся внешность. По моим сведениям, на острове нет женщины, похожей на нее. Если только она не работает служанкой. На лице настоятельницы промелькнула едва заметная улыбка. — Маловероятно, — сказала она. — У меня есть кое-какая информация, которая, возможно, вам поможет; сама я не разобралась. Пусть ваш мальчик подождет здесь вместе с сестрой-казначеем, я покажу вам эту запись. — Вы узнали что-нибудь полезное? — спросил Юсуф, когда Улибе вернулся. — Не уверен, — сказал тот. — Но она рассказала мне кое-что. — И чем мы займемся сейчас? — Сейчас? Мы возвращаемся в Жирону. Глава 18 Когда на следующее утро Улибе направлялся по коридору к кабинету епископа, она заметил сидящую перед дверью женщину в темном платье и светлой вуали. При его приближении она встала и присела в реверансе. — Лорд Улибе, — сказала она. — С возвращением в Жирону. — Госпожа Ракель, не так ли? — сказал он. — Одаренная дочь лекаря. — Именно так, милорд. Позвольте спросить вас, нет ли вестей от Юсуфа, хоть словечка? Должна признаться, мы все по нему очень скучаем. — У меня есть кое-что получше, чем словечко, — улыбнулся он. — Когда вы вернетесь домой, вы найдете там его самого, и его рассказ вряд ли сведется к одному словечку. Буквально минуту назад я передал его лошадь на руки одному из конюхов Его преосвященства. Но что вы делаете здесь — в коридоре дворца? — Жду отца, — ответила она. — Он занят со своим пациентом. Дверь кабинета отворилась и появился Бернат. — Лорд Улибе, Его преосвященство просит вас войти, — сказал он. — Что еще интересного вы можете нам рассказать, лорд Улибе? — спросил Беренгер. — Вдобавок к тем наиболее приятным новостям о возвращении Юсуфа и выздоровлении его величества? Вы обнаружили что-нибудь, касающееся смерти Паскуаля? — В данный момент я занят поисками одного поместья на территории вашей епархии, — сказал Улибе. — Если мне удастся его найти, возможно, я узнаю больше — гораздо больше. Но, боюсь, мне придется вести поиски осторожно, не привлекая внимание. У меня к вам только одна просьба — можно ли мне взять одного из ваших мулов, дело в том, что Нета осталась в Барселоне, а выносливость моей лошади и так была испытана сверх меры за прошедшую неделю. — Разумеется, тут и говорить не о чем, — ответил Беренгер. — Если Ваше преосвященство извинит меня, — произнес лекарь, — мне очень хочется увидеть снова своего странствующего помощника. — Я провожу вас, мастер Исаак, — сказал Улибе. — Заодно проверю, как там моя лошадь. — Нужна ли вам помощь в ваших поисках? — вежливо поинтересовался Исаак. — Наша местность изобилует тропками, удостоившимися названия дорог, что само по себе может ввести в заблуждение. Я мог бы порекомендовать — да и Его преосвященства, без сомнения, тоже — одного неболтливого человека, которые отлично знает окрестности, вам в помощь. — Не думаю, что даже самый неболтливый человек сможет мне помочь, — сказал Улибе. — Если только он не мастер решать головоломки. — Головоломки, милорд? — удивился Исаак. — Да. Я ищу поместье, в котором можно заснуть под плеск воды. — Больше похоже на морское побережье, — заметила Ракель. — Речь может идти о фонтане, Ракель, — возразил ее отец. — В окрестностях города фонтанов много. — В поместье также должен быть живописный пруд с рыбой и грушевые деревья. — А вот это уже похоже на монастырь, — сказал Исаак. — И что ты знаешь о монастырях, папа? — Я побывал не в одном из них, дочка. Даже аббаты иногда болеют. Отлично помню один из них, тогда я еще мог видеть, в котором был пруд для разведения рыбы и много фруктовых деревьев. И еще фонтан. Фонтан был необыкновенно живописен, чего нельзя сказать о пруде. — Не думаю, что это монастырь, даже женский, — сказал Улибе. — Полагаю, что речь идет о поместье. — Между прочим, папа, это может оказаться то самое поместье, в котором мы недавно побывали, — мечтательно произнесла Ракель. — Чудесное местечко. Маленькая речушка. Виноградники. Оливковая роща… — Не хватает только пруда или фонтана? — улыбнулся Улибе. — Или грушевых деревьев? — Там есть глубокий пруд с водопадом, — ответила Ракель. — Вода мелодично журчит, падая на скалы, а затем попадая в пруд. — Но нет груш. — Там есть фруктовые деревья. Некоторые из них похожи на грушевые. С другой стороны, поместье не так уж близко к Жироне и не полностью подходит под ваше описание. Но очень красивое местечко, — вздохнув, добавила она. — За исключением самого дома. Все ставни были наглухо закрыты, словно хозяева готовились отражать штурм. — Потому что хозяева не живут там, — сказал Исаак. — За домом присматривают домоправительница и старик-слуга, — пояснил он. — И где оно находится? — небрежно спросил Улибе. — Помните день вашего с Юсуфом отъезда? Как раз за тем местом, где мы останавливались перекусить. Если бы потом вы оглянулись назад, вы бы увидели, как мы сворачиваем с дороги. На следующий день лорд Улибе покинул Жирону до рассвета, направившись по южной дороге при свете ущербной луны. Когда он добрался до тропинки, уходящей в сторону, в нескольких шагах от пересечения дороги и реки, он предоставил мулу самому выбирать путь среди выбоин и рытвин, направляясь вверх вдоль изгиба речки. Когда перед его глазами предстали пруд с водопадом, он спешился, оставив мула пастись. Он шел пешком по дорожке, пока за ветвями деревьев не показался большой дом. Он стоял в безмолвии, с наглухо закрытыми ставнями, словно отгородившись от мира. Улибе не стал нарушать его дремотное состояние и продолжил свой путь вдоль речного берега, в сторону от дома. Он не торопясь следовал всем изгибам речушки, пока не оказался перед виноградником, к которому вел маленький пешеходный мостик. На покрытой росой траве рядом с виноградником отчетливо были видны следы ног. Кто-то переходил через мостик по направлению к винограднику. Он остановился, прислушался, а затем пошел туда прямо по следам. Предупреждающе гавкнула собака. — Тише, Бланкета, — раздался чей-то мягкий голос со стороны виноградника. Еще один шаг — и он увидел высокую женщину, стоявшую к нему спиной, она осматривала гроздья наполовину созревшего винограда. На ней было унылое коричневое платье вроде тех, что носили все здешние крестьянки. Волосы были убраны назад и повязаны платком, с талии спускались завязки фартука. Он остановился, едва не сплюнув от отвращения к самому себе. Да, он достиг невероятных успехов, решая опасную для жизни задачу выслеживания фермерской жены, вставшей спозаранку в обещавший быть жарким день, чтобы начать работу до восхода. Проклиная себя на чем свет стоит за то, что поддался очарованию рассказа мечтательной девушки о поместьях волшебной красоты, он сделал шаг назад и оступился. Собака старательно залаяла. — Что такое, Бланкета? — сказала женщина, озираясь вокруг. Ее лицо на мгновение ошеломило его, но только на мгновение. — Сеньора, — быстро заговорил он. — Не бойтесь. Меня зовут Улибе де Сентель. Я работал с вашим мужем, которого я знал как Паскуаля Робера, но я хорошо знал его и любил еще с тех пор, как познакомился с ним. Мне тогда было восемь лет и я находился на службе у его величества, еще в ту пору он был очень добр ко мне, в отличие от большинства окружающих. — Вы были знакомы, — спросила она, побледнев. — Почему вы говорите в прошедшем времени? — К сожалению, сеньора, я не знаю, как сообщить об этом помягче. — Значит, он умер, — произнесла она, покачнувшись и схватившись за подпорку, обвитую виноградной лозой. — Снова и снова я представляла день, когда ко мне придут и сообщат, что Жиль умер. В последний раз он обещал вернуться через неделю. Но не вернулся. Еще тогда я должна была догадаться. — Она прошла между рядами виноградника к небольшой скамейке и села, уставившись на свои крепко стиснутые руки. Наконец, она подняла взгляд. — Как он умер? — спросила она ровным голосом. — Его убили, сеньора. Более трех недель назад. — Когда именно? — В понедельник. Рано утром. Да, в понедельник четвертого августа. — Рано утром? Значит, сразу после того как он оставил мою постель, — сказала она. — Наверное, это я сделала его беспечным. — Лицо ее излучало холод, ни слезинки не пролилось из глаз. — Кто его убил? Кастильцы, которые вас преследовали? — Я пытаюсь найти ответ на этот вопрос на всем пути от Кастильи до Барселоны с того момента, как он умер у меня на руках. Он говорил о вас перед своей смертью, сеньора. Тогда я подумал, что просто не смог разобрать слова, но теперь я понял, что он назвал ваше имя. «Прошу тебя, друг мой, расскажи обо мне Серене». Потом он сказал: «Это насмешка, насмешка… Господь посмеялся надо мной. Помолись за меня и присмотри за моими детьми». — Значит, его убили не кастильцы, — тихо сказала она. — Он бы не назвал это шуткой, скорее провалом. Его убил кто-то, кого он не опасался. — Он был заколот в спину, сеньора, — сказал Улибе, — человеком, который, по его мнению, не представлял угрозы. — Кинжал? — Да. — В какое место? — спросила она. — Вы можете мне показать точно? Улибе показал на своей собственной спине. — О, господи боже мой! — простонала она и уронила лицо на руки, словно была не в силах более выносить разгорающийся свет дня. — Вы сын Жильбера де Сентеля, — сказала она, подняв наконец голову. — Да. Мой отец жил неподалеку, в опале. Он умер, когда мне было восемь. — Мой муж много говорил о вас, — сказала женщина. — Он доверял вам, как доверял совсем немногим. — Но не достаточно для того, чтобы посвятить в секрет вашего существования, сеньора, — сказал Улибе. — Мне пришлось вести длительные и трудные поиски, прежде чем я попал сюда. — Кто направил вас сюда? — спросила она. — Я думала, что никто из посторонних не знает об этом месте, кроме нашего нотариуса, и мне больно думать, что он мог так нас предать. — Конечно, это не ваш нотариус. Я побывал у многих нотариусов, и если один из них и был вашим, он клялся и божился, что даже никогда о вас не слышал. — В таком случае не сомневаюсь, что он мне об этом сообщит, — сказала она. — Хоть это уже и не имеет значения, — добавила она глухо. — Ничто теперь не имеет значения. — Сеньора, человек, который невольно выдал существование этого места, — ваш старый друг, настоятельница женского монастыря, к который вы отправили свою дочь. — Виолан? — прошептала она и отвернулась. — Прошу вас, милорд, не умножайте мое горе, только не сейчас. Он пропустил ее просьбу мимо ушей. — А сам я посетил госпожу Виолан, потому что разыскивал мать пятнадцатилетней девочки по имени Клара. — Серена было поднялась, но он положил ей на плечо руку и твердо усадил обратно. — Пожалуйста, сеньора. Позвольте мне рассказать вам о ней. Сейчас не так важно, как мы встретились, но я оказался в несвойственной для меня роли ее единственного защитника. Я немедленно поручил ее заботам своей собственной няни, надежной и достойной женщины. Эта Клара утверждала, что у нее нет семьи, нет другого имени, но, уверяю вас, ее речь и манеры выдавали хорошее воспитание. — Неужели обязательно заставлять меня сидеть здесь и терпеть… — Обязательно, сеньора. Я все еще разыскивал ее родителей, когда в мои руки попал портрет очень красивой женщины, которую я никогда не встречал раньше, но которая была поразительно похожа на Клару. Вот этот портрет, сеньора. Ведь он ваш, не так ли? И ваша дочь Клара выглядит в точности, как вы, только не такая высокая. — Милорд, вы пытаетесь убедить меня, что она жива? Не мучьте меня, прошу вас. Я знаю, что это не так. Я сама носила цветы на ее могилу. Клара умерла. Он схватил Серену де Фенестрес за плечи и легонько встряхнул. — Она жива! — почти прокричал он. — Жива и здорова. — Клара? — она вдруг горько и беспомощно разрыдалась. — Где она сейчас? — спросила она, придя в себя. — Эта девочка Клара, о которой вы говорили. — Тут не все так просто, — сказал Улибе. — Сейчас она на Сардинии… — Сардиния! — воскликнула Серена. — Где она живет среди придворных дам ее величества, в полной безопасности, с защитой, не менее надежной, чем в замке под охраной тысячи рыцарей и пяти тысяч лучников. — Но почему она там оказалась? — Это длинная история, сеньора, и я расскажу вам все до единого словечка, но сейчас будет довольно сказать, что я считал, что она нуждается в защите и не смог придумать ничего лучше, как поместить ее туда. — Вы не ограничиваетесь полумерами, сеньор. Как вы с ней познакомились? — Она направлялась в Жирону, надеясь получить помощь от родственника, который, как ей сказали, живет там. — Хорошую помощь она получила бы, — презрительно заметила Серена. — Но в любом случае она его не нашла бы. Он умер. Уже давно. Он умер на второе лето чумы. — Вы уверены? — спросил Улибе. — Уверена, — сказала она. — Мне сообщил об этом мой нотариус в своем последнем письме. Видимо, по причине своей непроходимой глупости мой кузен уехал из дома — где никто в то лето не заразился — в городок, кишащий заразой. — Вы были его единственной родственницей? — Думаю, он был женат. И уж совершенно точно — у него были другие двоюродные братья и сестры. Его нотариус обратился к моему нотариусу с вопросом, знает ли он о ком-то, кто хочет предъявить права на наследство. Я попросила своего нотариуса отрицать, что ему известно что-либо на эту тему. Но поскольку письмо я получила гораздо позднее исчезновения Клары, она просто не могла знать, что он умер. — Мне показалось, что она даже не знает его имени, — сказал Улибе. — Вполне возможно, — отозвалась Серена. Улибе внимательно посмотрел на нее. Лучи низкого солнца хорошо освещали собравшиеся на лбу от беспокойства и страдания морщинки. Она была бледна, в уголках глаз застыли еле сдерживаемые слезы. Но, несмотря на все это, она была прекраснейшей женщиной из тех, что ему приходилось встречать в свое жизни. Она сидела неподвижно, погруженная в свои мысли. Наконец, она подняла на него глаза. — Но если она жива, как вы утверждаете, расскажите, что случилось с ней в тот день, когда она пропала, — попросила она. — Вы узнаете все в подробностях, сеньора, но немного позднее, — сказал он. — Как я понимаю — с ее собственных слов — в тот день она оказалась в гуще толпы, у нее в голове все перепуталось и она попала не в тот монастырь. Сестры там оказались добры и присматривали за ней какое-то время, — добавил он. — Не в тот монастырь! — сказала Серена. — Не могу поверить. Она знала дорогу в монастырь не хуже меня. Мы обе очень любили навещать Виолану. — Она посмотрела куда-то вдаль невидящим взглядом. Улибе тихонько поднялся, не желая потревожить ее мыслей. — Я вернулась за ней через пять дней, — сказала она, снова обернувшись к нему. — Виолан сказала, что Клара не появлялась. Мы навели справки и узнали, что в тот день на улице умерла девочка, ее задавила лошадь. Когда обнаружили ее тело, оказалось, что к ее руке крепко привязан узелок. Мне его показали, чтобы я его опознала. — Это был Кларин узелок? — Да, увы. Не было никаких сомнений. Я храню его до сих пор. Ее бедное тело было уже похоронено на кладбище для неимущих, но как только представилась возможность, я его перезахоронила. Разве я могла надеяться, что Клара жива? — Поэтому вы перестали ее искать, — заключил Улибе. — Теперь я понимаю, как все происходило. Думаю, вам лучше вернуться в дом, сеньора, — сказал Улибе. — У вас болезненный вид. У вас здесь есть прислуга? На ее лице мелькнуло некое подобие улыбки. — Со мной несколько верных слуг, сказала она поднимаясь. — Но я забылась недопустимым образом. Должно быть, вы выехали очень рано, лорд Улибе, Да и путь неблизкий. Когда я выходила из дома, огонь в печи уже горел, и моя кухарка наверняка уже сможет предложить вам что-нибудь перекусить. — Сеньора, пожалуйста. Не беспокойтесь обо мне. Вам нужно беспокоиться о себе. — Не вижу причин, — ответила Серене де Фенестрес, с видимым усилием выпрямляя спину. — В любом случае давайте пройдем в дом. — Разумеется. — Он взял ее под руку и они не спеша повернули к дому. — Есть еще кое-что, сеньора, о чем я хочу сказать, прежде чем мы войдем внутрь. Существуют вопросы, на которые пока нет ответа, и, возможно, пока и вы, и ваша дочь, и ваш сын — все вы в опасности. Вы ничего не хотите мне рассказать до моего отъезда? Она кивнула и поручила Улибе заботам Дальмо, старшего слуги. — Присаживайся, Дальмо, — сказал Улибе после того, как закончил с едой, — и расскажи мне. Как часто вас беспокоили посетители, пытаясь встретиться с вашей хозяйкой? Или хозяином? — Бывали такие, милорд, — ответил Дальмо, придвинув стул и усевшись на него. — Время от времени. Раза три-четыре в год. Появлялись люди, в одиночку или парами, и спрашивали хозяина или хозяйку дома. — По имени? — Хозяина по имени — ни разу, — сказал Дальмо. — Но вот недавно один человек назвал имя хозяйки. Но мы всегда отвечаем одно и то же. Что их нет в поместье и что мы не знаем, когда они появятся. У нас есть Бланкета, хозяин настаивает — настаивал, вернее, — он перекрестился. — Пусть земля ему будет пухом, он был добрым человеком, наш хозяин. Он настаивал, чтобы собака всегда была тут, для охраны хозяйки и мальчика. — Он заботился об их безопасности, — сказал Улибе. — Это так, милорд. Хозяйке будет очень тяжело перенести его смерть. Она сильно его любила. — Истинно так, — согласился Улибе. — Что истинно? — раздался голос за его спиной, и Дальмо тут же вскочил на ноги. Улибе обернулся и тоже встал из-за стола. — Сеньора, мы говорили о том, что случилось. — Можешь идти, Дальмо, — сказала Серена. — Вряд ли вы от него много узнаете. — Достаточно, чтобы убедиться, что ваша жизнь в опасности. В конце концов, если у кого-то были мотивы, чтобы осуществить убийство вашего мужа, и этот человек знает, где вы живете, он может… — Ах, нет, милорд, — перебила его Серена. — Вы ошибаетесь. Это не моя жизнь в опасности. Это его жизнь. Пусть этот негодяй только появится тут. Только один раз, это все, о чем я прошу, и он узнает, что такое умереть с ножом в спине. — От волнения на ее бледном лице проступили красные пятна, затем все лицо и шея залились краской. Глаза, полные слез, гневно сверкали. — Послушайте меня, сеньора. Когда я только начал искать убийцу вашего мужа, перед отъездом из Жироны, я поклялся, что вручу его жене голову этого убийцы. И я собираюсь сдержать свою клятву. Но прежде вы должны меня выслушать. После полудня Улибе де Сентель вернулся в дворец епископа в сопровождении Серены де Фенестрес, ее шестилетнего сына Гильема, и служанки. — Я послал за лекарем, — сказал Беренгер. — Сеньора де Фенестрес выглядит чрезвычайно болезненной. — Надеюсь, лекарь поможет, — ответил Улибе. — Меня не обрадует, если получится, что я отыскал мать потерявшегося ребенка только для того, чтобы она умерла от горя, прежде чем они увидятся вновь. — Вы точно сообщили ей, что ее дочь жива? — Конечно. Она допускает, что это возможно, но не верит. В глубине души не верит. Она горюет о своем муже, чье имя было Жиль, Ваше преосвященство. Жиль де Фенестрес. — Должно быть, это сын дона Франциска де Фенестреса, — сказал епископ. — Корабли и морские грузоперевозки. — Вы знали его, Ваше преосвященство? — Знал, — ответил Беренгер. — В сорок третьем на Майорке он принял сторону его величества, это был человек, который бросил вызов королю Хайме и победил его. Припоминаю, что один из его сыновей поступил на службу к его величеству в качестве пажа, но я слышал, что он умер в юности. — Несомненно, искусно распускаемые слухи, Ваше преосвященство. Потому что он носил имя Паскуаля Робера уже тогда, когда я уехал в Сарагосу, а при его величестве он находился с детских лет. — Он подошел к окну и выглянул наружу. — Первый урок, который я усвоил во дворце, это считать каждого мужчину, да и женщину тоже, — своим потенциальным врагом. Школа его величества гораздо суровей, чем жизнь уличного оборванца. — Его мачеха была бы очень довольна, если бы старший сын ее мужа умер от какого-нибудь незначительного недуга или чего-то в том же духе, — заметил епископ. — Но для меня до сих пор остается загадкой, почему его величество не изгнал меня, когда оказалось, что мой отец — один из бунтовщиков. — Он доверял вам, — сказал Беренгер. — Его величество всегда готов простить своих врагов — почти всегда. И щедро вознаграждает верность. Ваш отец раскаялся, и вся его последующая жизнь подтвердила его искренность. Он его простил. Вы сохранили верность. Все очень просто. Улибе резко обернулся. — Довольно об этом, — нетерпеливо бросил он. — Почему так долго нет лекаря? — Мой дорогой милорд Улибе, — улыбнулся Беренгер. — Лекарь уже здесь. Давайте пойдем и проверим, как поживают наши гости. — Ее физическое здоровье в прекрасном состоянии, — сказал лекарь. — Но горе ее так сильно, что она не может ни есть, ни пить. В этом причина, или одна из причин, ее обморока. Сейчас с ней Ракель, она убедила ее выпить немного бульона и съесть кусочек хлеба. Ей нужен сон, но она настаивает, что сперва должна сообщить вам все, что ей известно о делах ее мужа. — Поскольку мы ищем его убийцу, — сказал Улибе, — нам действительно нужно поговорить с ней, но только если ее состояние позволит. — Она женщина волевая и решительная, — сказал Исаак, — и желает с вами говорить. Но она гораздо слабей, чем сама осознает. Мне бы хотелось находиться поблизости, когда вы будете задавать ей вопросы. — Конечно, мой друг, — сказал Беренгер. — И парень тоже пусть присутствует, — сказал Улибе. — Она все еще считает, что ее живая дочь — это плод моего воображения. Он сможет убедить ее в обратном. Серена полулежала на кровати, опершись на подушки, в одной из гостевых комнат дворца. Лицо уже не было мертвенно бледным, но глаза покраснели от слез, а на лице застыла маска безнадежности. — Сеньора, — обратился к ней епископ, — чувствуете ли вы в себе достаточно сил и отваги, чтобы побеседовать с нами сейчас? — Если это поможет отомстить за смерть моего мужа, у меня найдутся силы, — ответила она. Они расселись вокруг кровати, Улибе и Беренгер — с одной стороны, Ракель, Исаак и Юсуф — с другой. Улибе переглянулся с епископом и начал: — Сеньора, сейчас я уже понимаю, что, когда ваш муж пропадал куда-то без каких-либо объяснений, он навещал вас. Должен спросить вас, о чем он говорил в те несколько последних дней перед своей гибелью, это очень важно для нас. — Хорошо, — в ее голосе прозвучала твердость. — Перед приездом в имение он остановился в маленькой гостинице неподалеку. Когда он сделал первую попытку попасть домой, то обнаружил, что за ним следят. Его этот факт не удивил, потому что кто-то следовал за вами обоими от самой Кастильи, вы это знаете. — Мартин из Туделы? — спросил Беренгер. — Да, — ответил Улибе. — Но не в ту ночь, — сказала она. — По крайней мере, не с самого начала. Их было двое. Жиль их не знал и повернул обратно, чтобы выяснить. — Наверное, это был Мартин со своим хозяином, Геральтдо, — предложил Улибе. — Те самые двое кастильцев, что преследовали нас. — Хозяин Мартина — такой же кастилец, как я, милорд. Он родился в этих краях, и зовут его Геральт. — Геральт! — воскликнул Улибе. — Де Робо? — Его мать была из Кастилии, — вставил епископ. — Так вот куда его посылали учиться, — сказал Улибе. — Его отец упомянул, что он только что закончил свое образование. — Где он сейчас? — спросил Беренгер. — Он пропал в Валенсии, Ваше преосвященство, — сказал ошеломленный услышанным Юсуф. — Даже когда его величество предостерег меня, я никак не мог думать о нем как о предателе. — Наверное, он ускользнул к границе между Кастилией и Валенсией, — сказал Улибе. — А потом Геральт оставил Мартина лицом к лицу с вашим мужем, — сказал Исаак, не обращая внимания на замешательство Юсуфа. — Он не мог допустить, чтобы его узнали. — Нет, мастер Исаак. Жиль хорошо знал их обоих, — с ноткой нетерпения произнесла Серена. — И конечно, Мартин следил за ним, очень скрытно, но то же самое делал еще какой-то человек со своим слугой, но уже шумно, едва скрываясь. — Жиль не узнал, кто это был? — спросил епископ. — Нет, Ваше преосвященство, — она покачала головой. — Мартин тоже не узнал. — Была ночь, — заметил Беренгер. — Слишком темно, чтобы что-то разглядеть. — Стояла полная луна, — возразил Улибе. — Было светло, как днем. — Да, милорд, — согласилась Серена. — Мартин сказал незнакомцу, что он потерялся. Он сказал, что его пьяный приятель обещал его приютить, если он пойдет вместе с ним, но он потерял того в темноте. Мартин спросил, не видел незнакомец человека на черной лошади и если видел, то куда тот направлялся? Незнакомец ответил, что он заплатит сто су любому, кто покажет ему место, где тот живет. Потому что он со своим слугой тоже разыскивали его. Потом Мартин сказал, что за сотню су он с радостью отыщет дом. — Сто су, — произнес Исаак. — Луис. — Это все, что Жилю удалось услышать из их разговора, — устало произнесла Серена. — Но и этого было достаточно. Он решил, что Мартин стал слишком опасен. Он вернулся в гостиницу, чтобы сбить их со следа, и следующей ночью снова направился в имение. Мартин снова следовал за ним. Но на этот раз Жиль поджидал его в засаде и напал на него. Потом он приехал к нам на несколько дней. Он не знал точно, как серьезно он ранил Мартина. — Мартин умер примерно через неделю, — сказал Беренгер. — Возможно, перед смертью он решил за себя отомстить… — Вряд ли, Ваше преосвященство, — вмешался Исаак. — Ранена была рука, в которой он привык держать оружие. К тому же в понедельник утром уже должны были сказаться последствия начавшегося воспаления. В таком состоянии скрытно следовать за кем-то, а потом быстрым движением всадить кинжал ему в спину — в спину человека, готового встретиться с врагом постоянно в силу своего образа жизни и подготовки, — вряд ли. — Мне приходилось сталкиваться с тем, когда люди со страшными ранами производили перед смертью настоящее опустошение в рядах врагов, — заметил Улибе. — Это возможно, милорд. Отважные герои могут совершить такой подвиг, — сказал лекарь. — Но они не сползают со своих кроватей, ослабленные от пятидневных ран, вдалеке от поля боя, и не скачут совершить акт мести. Они подождут, когда поправятся. — Вы совершенно правы, мастер Исаак. Но если не Мартин, то кто? Все разом замолчали. — Действительно, кто? — первым прервал молчание Беренгер. — Можно мне задать вопрос? — спросила Серена. — Конечно, сеньора, — отозвался епископ. — Спрашивайте о чем угодно. — Как вы нашли меня? Мы думали, что меня может обнаружить только тот, кто преследует моего мужа. Лорд Улибе сказал, что ему помогла Виолан, но это невозможно. Ей ничего не было известно об этом имении. — Вы сказали госпоже Виолан, что если Клара не сможет уснуть, она должна рассказать ей, что вскоре девочка будет спать в таком месте, в котором слышен плеск воды и откуда открывается вид на пруд с рыбками и грушевый сад. На всякий случай она записала эти слова — чтобы сообщить тому, кого может волновать судьба вашей дочери. — И вы нашли меня только благодаря этому? — Только после того, как узнал, что мой старший по званию был женат. У меня было ваше письмо к нему и портрет. И ребенок, очень на вас похожий, а в письме говорилось об имении, описание которого я нашел в монастыре. Плюс к этому, помощник нотариуса сообщил мне, что оно находится между Жироной и Остальриком. Наконец, я рискнул и мне повезло. — Сеньора, — сказал епископ, — думаю, что нам нужно принять меры к скорейшему возвращению вашей дочери. — Ваше преосвященство, — холодно произнесла она, — я не раз слышала, что как только речь заходит о большом состоянии, пропавшие наследники находятся дюжинами. Я ни в коем случае не считаю, что вы пытаетесь меня обмануть, пользуясь моим горем и доверием, но не могу сказать того же о том ребенке или тех, кто ее проинструктировал. — Нет, сеньора, — возразил Юсуф. — Я провел с Кларой несколько дней. Мы много разговаривали. Не важно, о чем именно, но она настаивала, что ее мать умерла. Между прочим, я тоже считаю, что она поразительно похожа на вас. — Не могу в это поверить, — ответила она. — Сеньора, — сказал Улибе. — Давайте я прочитаю вслух письмо, пришедшее во дворец с последней почтой, в нем говорится о Кларе. Вы сами сможете судить, идет ли речь в нем о вашей дочери. — От кого письмо? — спросил Беренгер. — От моего человека, — ответил тот. — Я уже говорил вам, по-моему, что при дворе королевы у меня есть свой человек. Моя сестра, сводная сестра, Томаза. Она сейчас на Сардинии, и я послал ей письмо, в котором попросил присматривать за Кларой и проявить к ней доброту, потому что мне казалось, что девочка очень нуждается в друге после всего того, что ей пришлось перенести. — Что вы имеете в виду? — спросила Серена. — Пожалуйста, сеньора, — сказал Улибе, — послушайте. «Дорогой брат, ваша протеже благополучно приехала и всех нас очаровала. После столь трудного путешествия она была несколько растерянна и трогательно волновалась, что ей нечем заняться, поэтому стала помогать мне с одним из платьев ее величества. Я сшила ей сорочку, потому что у нее почти не было с собой белья, да и вообще никакой сменной одежды. Пока я работала над ее бельем, она вышила мои свадебные сорочки. Ничего подобного ты никогда не видел. Я настаиваю на том, что должна выйти замуж немедленно, но только за человека, который способен оценить столь искусную и элегантную работу. Ты поймешь меня, я уверена. Сейчас она вышивает фантастических зверей на одном из роскошных платьев ее величества, и все просто околдованы ее работой. Она настоящая красавица, но очень застенчива и ни с кем не желает говорить о том, кто она такая. Так кто же она?» Дальше идут наши семейные сплетни, — закончил он. Серена смотрела на Улибе глазами, полными ужаса, как будто он принес вести о сотнях погибших людей. — Фантастических зверей? — прошептала она. — Жанна принесет мой узелок, — попросила она Ракель, коснувшись ее руки. Служанка притащила узелок из пыльной, покрытой пятнами грубой шерстяной материи и положила его перед своей госпожой. Серена развернула его и достала оттуда платье, летнее детское платье, сшитое из легкой тонкой ткани. — Посмотрите, — сказала она. На рукавах и по подолу юбки были вышиты немного вытянутые в длину причудливые звери, несмотря на их маленький размер, на каждой морде было заметно то или иное выражение — лукавство или веселье, а кот, например, выглядел озадаченным. — Она была так искусна в вышивке, — сказала Серена. — А я постоянно бранила ее заставляла штопать дырки и шить сорочки, пока она не уселась украшать свою одежду. Ракель взяла платье в руки и с большим интересом начала его изучать. — При этом вы, сеньора, покупали девочке самый дорогой шелк для работы. Вы не можете себя винить в том, что были к ней несправедливы, — сказала она. — Это все, что у меня от нее осталось, — сказала та. — В ту ночь, когда мы бежали из дома, банда пьяных хулиганов подожгла его. — Кто-нибудь пострадал? — спросила Ракель. — Никто, — ответила Серена. — И я, и прислуга были готовы, мне сообщили, что это может произойти. До нападения у нас оставался час или два. Думаю, что слуги унесли все, что смогли. — Итак, сеньора, — спросил Беренгер. — Должен ли я отправить просьбу о ее возвращении? — Пожалуйста, прошу вас, — ответила Серена. — Я должна увидеть ее как можно скорее. И я должна вернуться в имение. Мы будем жить там все вместе. — Сеньора, — сказал Улибе, — вы не можете туда вернуться, пока мы не нашли того, кто убил вашего мужа. — Так найдите его, милорд, — сказала она. — Найдите его. Глава 19 — Продвинулись ли мы хоть немного в поисках убийцы? — спросил Улибе, когда они входили в кабинет епископа. — Связана ли та карта со смертью Жиля? — ответил Исаак вопросом на вопрос. — Карта? Да это же дороги к имению — одна и вторая, — сказал Улибе, достав карту и посмотрев на нее внимательно в очередной раз. Бернат стоял позади стула, на котором сидел Улибе, и тоже рассматривал карту из-за его широкого плеча. — Это участок дороги рядом с имением, — заметил он. — Но не само поместье. Речка здесь изображена, но нет ее изгиба или водопада. Но вот это, — он показал на карте, — дорога в Остальрик. А здесь — небольшая гостиница. — Гостиница, в которой мы останавливались, — сказал Улибе. — А незнакомцем оказался тот самый загадочный Луис, который был готов выложить сто су за карту, который, похоже, убил Паскуаля. Я имею в виду Жиля. — Это звучит бессмысленно, — сказал Беренгер. — Если он уже знал, в какой гостинице остановился Жиль де Фенестрес и в какую сторону он вторую ночь направляется, зачем покупать карту? — Он не эту карту купил, — тихо произнес Исаак. — Он купил вторую половину. На которой ясно, какой именно дом принадлежит Жилю де Фенестресу. — Тогда почему он не напал в тихом уединенном местечке рядом с домом или на дороге? Зачем ждать понедельник и убивать его прямо под стенами города? — Возможно, он получил карту только в воскресенье, — сказал Улибе. — И если он знал, что мы с Жилем в понедельник уезжаем, проще было перехватить его около города, чем гоняться за ним. — Такое ощущение, что в нашей провинции не было человека, который не знал бы, где находится Жиль, — заметил лекарь. — В конце концов, за ним следовали от самой Кастильи. А вот местонахождение сеньоры было под вопросом. — Но после смерти мужа ее никто не беспокоил, — возразил Улибе. — Интересно, как ваша светлость и ваше преосвященство отнесутся к идее, которая пришла мне в голову… — Невозможно, — возразил Улибе. — Я не согласен. — Дайте подумать, — сказал Беренгер. — Из этого может что-нибудь получиться. — Только если об этом станет известно всему городу, — сказал Исаак. В следующий вторник Серена де Фенестрес покинула надежные стены епископского дворца и не торопясь направилась в свое имение в нескольких милях от города. Она была одна, если не считать служанки, ее маленького сына, лекаря, его дочери и Юсуфа. Лекарь со своими помощниками сопровождали ее, чтобы проследить за ее здоровьем в дороге. Они должны были вернуться в город на следующий день. До имения добрались без происшествий, как рассказывал потом сосед, который шел мимо в этот момент, и тут же исчезли внутри хорошо забаррикадированного здания. Город разошелся во мнениях и разделился на два лагеря: одни считали ее поступок неразумным, другие — уместным. — Я бы поступила точно так же. Я бы не осталась во дворце епископа в такой горестный час, — говорила жена Понса Мане, которая питала к мужу нежную привязанность. — Я бы лучше по возможности была дома. — Но говорят, что ее жизнь в опасности, — возражала Франсеска, ее невестка, застенчивая молодая женщина. — И теперь с ней нет ее мужа, который мог защитить ее. Я бы не покинула дворец на ее месте. На площади то же самое обсуждал сам Понс Мане с торговцем зерном. — Говорят, что епископ сам выставил ее, — говорил торговец. — Он правильно сделал. У нее великолепное поместье, и ей нужен мужчина, который мог бы присмотреть за ним. А кого она найдет, спрятавшись во дворце? — Дайте бедняжке время оплакать свою потерю, — ответил добросердечный мастер Понс, думая о своей любящей жене. — Лучше бы она осталась в безопасном месте хоть на какое-то время. Кто должен остаться в безопасном месте? — спросил подошедший Луис Мерсер. — Жена Паскуаля, — ответил торговец зерном. — Епископ отослал ее домой. Наверное, устал от нее. — Отослал? — удивился Мерсер. — Не похоже на него. — Но это так, — сказал торговец. — У меня надежный источник. — Это какой же? Бартоломью, торгующий рыбой? Не может быть, чтоб вы верили сплетням и слухам, которые разносят на рынке. — Каким слухам? — спросил присоединившийся к ним Луис Видаль. — Что госпожа Серена вернулась в свое имение. А сказал мне об этом отец Франциск, — добавил торговец возмущенно. — Я не слушаю рыночных сплетен. — Так я и думал. Для этого у тебя есть жена, — сказал Луис Мерсер и все рассмеялись. — Это правда, — заметил Видаль. — Сегодня рано утром я сам видел, как она уезжала. — Надеюсь, под охраной, — сказал Понс Мане. — Ни одного стражника, если вы не считаете таковым паренька, что живет у лекаря, — ответил Видаль. — Он и его хозяин были единственными мужчинами, сопровождавшими ее. — Тогда буду молиться за то, чтобы она благополучно добралась до дома, — сказал Понс. Клара делала последние стежки на платье цвета морской волны, принадлежавшем ее величеству, когда ее срочно вызвали. — Донья Клара, — сказала ее величество, — подойди и присядь рядом со мной. Клара послушно села. — Я получила несколько писем, в которых говорится о тебе, Клара де Фенестрес, — за этими словами королевы последовала долгая пауза. — Ведь это твое нестоящее имя? — Да, — ответила Клара. — В письмах есть новости о тебе. И хорошие, и очень печальные. — Да, ваше величество? — сказала Клара дрожащим голосом. — Могу я спросить, что меня ждет? — Ты услышишь ответ на свой вопрос чуть позже, донья Клара. Мне горько сообщать тебе об этом, но твой отец, преданный и доверенный слуга его величества, пал от руки убийцы. Кларе показалось, что время побежало вспять и что ей снова одиннадцать лет. — Но, ваше величество, это случилось… — Месяц назад, — сказала донья Элеонора. — Твоя мать, однако, жива и ждет не дождется, когда сможет тебя увидеть. — Моя мать? Ваше величество, моя мать умерла. — Нет, дитя мое, — мягко возразила королева. — Твоя мать жива и ждет твоего возвращения. Ты отправляешься утром. Поскольку донья Томаза выразила желание повидаться со своим братом, я посылаю ее с тобой. Остальное она тебе объяснит. Тебе нужно собрать свои вещи. Галера отчаливает на рассвете. Клара застыла, последние слова королевы эхом отдавались у нее в голове. — Донья Клара, вы поняли, о чем я говорила? — Ваше величество — самый великодушный монарх на свете, — глаза Клары наполнились слезами. — Не знаю, как вам это удалось, но вы не только спасли меня, но и вернули в семью. Моя жизнь и моя честь принадлежат вам. Как я смогу оплатить такой долг? — Девочка моя, никакого долга не существует, — ответила королева. — Это сделали другие люди. Когда ты вернешься домой, у тебя будет возможность отблагодарить их. Желаю тебе приятного путешествия, — добавила она. Разговор был окончен. Клара складывала свои вещи — их было довольно мало, хоть и больше по сравнению с днем приезда — в небольшой ящик, появившийся неизвестно откуда. Ящик получился неполный. — Томаза, — сказала она, — посмотри сюда, я сама могу залезть в этот ящик, и еще место останется. Донья Мария Лопес де Эредия откинула полог шатра и вошла внутрь. Обе девушки вскочили и присели в изящных реверансах. — Я принесла вам кое-что от ее величества, — сказала она. — Это свадебный подарок. — Свадебный подарок, — повторила Томаза. — Но ни одна из нас не… — Это для доньи Клары, в память об ее отце, — сухо ответила донья Мария. Она отошла в сторону и в палатке появилась служанка, в руках которой было то самое зеленое платье, на котором Клара вышивала венки, составленные из цветов и фантастических зверей. — Мне упаковать его? — спросила служанка и начала аккуратно его складывать, чтобы уложить в коробку. — Вам невероятно повезло, — сказала донья Мария. — Это необыкновенный дар. — Она кивнула и оставила их. — Это означает, — лукаво заметила Томаза, — что раз платье подарили одной из нас, оно предназначалось для доньи Марии. А я-то считала, что оно для сицилийской племянницы ее величества. Служанка бросила на них быстрый взгляд, на ее лице мелькнула улыбка, но и она тут же вернулась к своему занятию. Глава 20 Раздававшийся за окном птичий щебет, возвещавший начало нового дня, разбудил Исаака. Наступило утро его второго дня в имении. Он лежал тихо, слышно было, как кто-то поднялся с кровати в соседней комнате. Услышав звук скрипнувших дверных петель, он встал, умылся, как мог привел в порядок свою одежду и совершил свою утреннюю молитву. Прежде чем взять свой посох и выйти из спальни самому, он растолкал Юсуфа, крепко спавшего на самодельной походной кровати в той же комнате. На кухне жизнь уже кипела вовсю. Огонь в печах горел и он мог слышать, как двигаются по меньшей мере два человека. — Доброе утро, мастер Исаак, — сказала кухарка. — Как только печь прогреется, я напеку свежего хлеба. Если вы голодны, могу предложить вам вчерашний. — Благодарю вас, госпожа, но я пока подожду и не буду нарушать свой пост, — ответил он и направился в сторону двери. — Сеньору вы найдете в ближайшем винограднике, — сказала кухарка. — Она сидит там в тишине с самого утра. Если вы хотите к ней присоединиться, мальчик отведет вас. — Я сам найду дорогу, — ответил Исаак. — У вас и без меня забот хватает. — Это точно, — согласилась кухарка, глядя, как он уходит из кухни, затем вернулась к своему тесту, нарезала его на маленькие квадратные кусочки и поставила их отстаиваться возле печи. — Просто удивительно, как он сам находит дорогу, — сказала она, но мальчик, помогавший ей на кухне, вышел и не слышал ее последних слов. Исаак прогулочным шагом обошел дом, с наслаждением вдыхая свежий утренний воздух и прислушиваясь к звукам, которые можно услышать только за городом. Наконец, он повернул на тропинку, ведущую к речушке, нашел мостик и перешел через него. Отсюда он уверенно зашагал к скамейке, что стояла между рядами виноградника. — Мастер Исаак, — позвала его Серена. — Идите сюда. Присоединяйтесь ко мне, если вы не против. — С удовольствием, сеньора, — ответил он. — Садитесь рядом, — сказала она. — Я прихожу на это место, когда мне надо обрести душевный покой. — Должно быть, здесь очень красиво, — сказал лекарь. — Аромат цветов и фруктов, пение птиц и легкий плеск воды. — Да, очень красиво, — сказала она немного натянуто. — Я была именно здесь, осматривала виноград, когда лорд Улибе принес мне весть о смерти Жиля. — Она тяжело вздохнула. — Это случилось со мной уже во второй раз, мастер Исаак. И все равно так же больно, — добавила она. — Второй раз? Как это? — Первый раз был в Барселоне, — сказала она. — На Жиля напали, когда он шел на какую-то встречу, важную и тайную встречу. Он случайно остался жив. По-видимому, один из моих доверенных слуг оказался шпионом. Кто-то решил, что будет лучше, если враг решит, что убийство свершилось. И мне сказали, что он умер. — Они и вас считали шпионкой? — Нет. Но они хотели, чтобы я вела себя так, как будто он умер. Шесть ужасных недель, мое сердце разрывалось от горя. Потом мне сообщили, что он жив, но все мы в опасности. Они хотели, чтобы его продолжали считать официально умершим, тогда их враги перестали бы его разыскивать. Мне сказали, что я должна вести себя, как обычная вдова, которая собирается переехать в дом, отданный за ней в приданое. Мне не пришлось изображать печаль. Я была зажата в тиски страха, Жиля рядом не было, и вряд ли я была похожа на счастливую женщину, — добавила она. — Вам пришлось пойти на большие жертвы, — сказал Исаак. — Я тоже так считала. Но когда я здесь поселилась, мы часто были вместе, чаще, чем многие жены со своими мужьями. И теперь, когда я сижу тут в винограднике, я почти начинаю верить, что те времена вернулись. Мы были очень счастливы, когда Жиль был с нами. — Пока вас снова не отыскали. — Его преосвященство думает, что искали именно меня, — сказала Серена. — Возможно, это были не привычные противники Жиля. — Вы храбрая женщина, сеньора, — сказал Исаак. — Согласились приехать сюда, чтобы встретиться с убийцей лицом к лицу, кем бы он ни был. — Я не храбрая, мастер Исаак, — сказала Серена. — Я в ярости. И я не одинока. Ваше присутствие служит мне большим утешением. Надеюсь, Его преосвященство не будет испытывать затруднений в ваше отсутствие. — Даже не берите в голову, сеньора. Если и будет, он пошлет за мной немедленно, — голос лекаря звучал сухо. — Какое тяжелое время, — сказала она, понизив голос. — Я вынуждена заботиться о самой себе. Ради моей дочери и моего сына и — в память о муже. Это тяжкая ноша. — Вы ждете ребенка, сеньора? — спросил он. — Откуда вы знаете? — изумилась она. — Я только предположил. Он знал? — Мы так радовались с ним, — голос ее задрожал от сдерживаемых слез. — В те последние дни. Как молодожены. — Рад это слышать. Вот почему он сказал «позаботься о моих детях», — сказал Исаак. — Потому что в тот момент он должен был считать, что у него один ребенок, дочь ваша тогда еще не нашлась. — И вы сделали вывод только из этой фразы? — Не только. Возможно, вы горевали не только, как жена, но и как мать. Честно говоря, не могу толком объяснить, как я догадался. У меня просто возникло ощущение, что это так. Но, сеньора, вы должны заставить себя есть, несмотря на вашу потерю, — сказал он. — Я буду, — ответила она. — Я шла в фруктовый сад, чтобы сорвать сладкую сочную грушу, но по дороге присела, чтобы послушать пение птиц и журчание воды. Все это время Бланкета, мастиф светлого окраса, спала у ног Серены. Внезапно она подняла морду и тихо зарычала. — Прекрати, Бланкета, — сказала ее хозяйка. — У нас гости. Что ты дергаешься из-за каждого движения. — Сеньора, постарайтесь сохранять спокойствие, — прошептал Исаак. — Придержите собаку рукой и прислушайтесь. Но Серене показалось, что она слышит лишь обычные утренние звуки. На скотном дворе прокукарекал петух. Птичьи трели и щебет смолкли; ветерок донес до них запах пекущегося хлеба, сопровождавшийся приглушенным звоном посуды. Затем хрустнула веточка, и она крепко схватила Бланкету за загривок. — А ты поглупела, — раздался скрипучий неприятный голос. Исаак поднялся и обернулся, держа свой посох перед собой, слегка его наклонив, словно собрался обороняться. — Кто это? — сказала Серена. — Кто прячется здесь в кустах в столь ранний час? — Исаак услышал шорох материи ее платья и понял, что она тоже обернулась. — Сеньор, вы находитесь в моем частном владении без моего на то разрешения. — Острая тоска в ее голосе уступила место стальной решимости. — Уходите, или вас изгонят силой. — Я вооружен, — ответил тот. — В ветвях ближайшего дуба спрятался мой лучник, который с удовольствием всадит арбалетную стрелу в голову твоей собаки, если хоть один из вас сдвинется с места или ты отпустишь ее. Исаак услышал, как Серена поднялась на ноги. — По какому праву незнакомец нарушает мой покой? — сказала она. — И что вам от меня нужно, сеньор? — Незнакомец? — В голосе явно звучало недоверие. — Я? Не могу поверить, Серена. Я предвидел многое. Я ожидал, что ты окружишь себя вооруженным отрядом или запрешься в своем доме, который ты превратила в крепость. Я был готов к встрече с мастифом. Только не к тому, что найду тебя под защитой слепого старика. — Он умолк, словно задумавшись о чем-то. — Ты притворяешься. Наверняка. Ты прекрасно меня знаешь. — У меня нет ни малейшего представления, кто вы такой. Кроме того, что вы сумасшедший. — Кто я такой? — на сей раз в его голосе появились страдальческие нотки. — Я тот, кому принадлежит вся эта собственность, Серена. Я тот, кого подло обманули, чья жизнь была разрушена из-за твоего воровства и интриг. — Вы и вправду сумасшедший, сеньор, — рассердилась она. — Эта земля моя, ее отдал мне мой дед в полную собственность с правом делать с ней все что угодно — хоть продать, хоть завещать по моему усмотрению. — Это было твое приданое, Серена. Он именно для этого передал тебе землю. Все должно было достаться мне. Вместе с тобой. Ты тоже принадлежишь мне по праву, и твои дети должны были быть моими. Я понял кое-что с того дня, когда я стоял и смотрел, как ты выходишь из церкви с другим мужчиной — этим ничтожным червем, которого и не знает никто. Теперь он умер, и на моем пути стоишь только ты и маленький мальчик. Когда тебя не станет, все будет моим — так, как это должно было быть с самого начала. — Луис? — изумилась она. — Такое мог сказать только Луис, — с горьким смехом добавила она. — Наверное, это и вправду ты. Мне сообщили, что ты умер. — Ты должна простить мне этот маленький обман, — чопорно произнес он. — Это облегчило мою задачу. Надеюсь, эта весть не причинила тебе страданий. — Совсем нет, уверяю тебя, мой дражайший кузен. Теперь я тебя узнала, но ты выглядишь еще противней, чем в тринадцать лет. Не могу поверить, что ты всерьез рассчитывал, что я могу выйти за тебя. Разве я не говорила, что уж лучше отдам все свое имущество какому-нибудь монастырю? При этом сама я никогда не собиралась постричься в монахини. — Мне тебя обещали! — взвизгнул он. — Кто обещал? — спросила она. — Не папа. Не дедушка, который никогда не передал бы эту землю, если бы думал, что она может достаться тебе. — Твоя мать обещала моему отцу… — Бедная мама, — вздохнула Серена. — Папа обо всем позаботился. Как только он об этом узнал, вопрос больше никогда не поднимался. — Мне тебя обещали! — Не было никакой помолвки. — Она задумалась. Единственными звуками, нарушавшими тишину, были шорох листьев и приглушенное рычание мастифа. — И пользуясь тем, что Жиль убит, ты рассчитываешь, что можешь с легкостью убить меня и моего сына и получить все состояние? А потом? Что будет потом? Как ты собираешься покинуть имение? Все дороги будут перекрыты. — Кем? Никчемным стариком, двумя мальчиками и несколькими служанками? Крестьяне уехали на рынок, и здесь больше никого нет. Кто меня остановит? Тебя убить будет еще проще, чем Жиля. А мне и это удалось. — Так это ты, Луис? — тихо спросила она. — Ты убил моего мужа? Мне трудно в это поверить. Гораздо более умелые люди не раз в прошлом пытались это сделать, но лишь оставляли своих жен вдовами. Ты лжешь, ты просто хочешь присвоить себе храбрый поступок. — Серена, клянусь Пресвятой Девой, это я убил его. Я сказал ему, кто я такой — его смертельный враг, но, как и ты, он рассмеялся мне в лицо, заявив, что у меня нет прав ни на него, ни на его жену и ее собственность. Он повернулся ко мне спиной, собравшись ускакать прочь. Я сказал ему, что унаследую все, когда его не станет, и убил его. — Ты убил лучшего человека на свете, и все напрасно, — холодно произнесла она. — Потому что даже если ты убьешь меня и Гильема, все, чем я владею, отойдет к Кларе. Она жива. И в безопасности. — Она была жива, — сказал он. — Это так. — Он замолчал и продолжил спокойным тоном. — Мне были подозрительны обстоятельства ее смерти, и я начал ее разыскивать. Ты хитро упрятала ее от меня, Серена, но я нашел ее и сделал все, чтобы в момент, когда я предъявлю свои права на наследство, она была так далеко от королевства, что никто никогда не смог бы узнать, жива ли она вообще. Если жива. — Когда ты ее нашел? — спросила Серена. — Всего лишь месяц назад. Устроить так, чтобы ее продали в рабство, стоило мне пятьсот су. Но не волнуйся. Свои расходы я возмещу с лихвой, — добавил он. — Должно быть, ты продал какую-то другую девочку, Луис. Три дня назад Клара находилась под защитой ее величества, — сказала Серена. — У меня есть доказательства, что это правда. Поэтому оставь меня, пока я не спустила на тебя собаку. — Я не верю тебе! — с бешенством в голосе рявкнул он. — Она сейчас в Египте. Он поклялся, что отвезет ее в Египет, где за таких девочек на невольничьих рынках платят большие деньги. Ты лжешь. — Я не лгу. Это ты, Луис, можешь лгать, мошенничать, ударить ножом в спину человека, который этого не ожидает, но не я. Клянусь. Все, что ты сделал, совершенно бессмысленно. Она жива и в безопасности. — Тогда я найду ее, — простонал он, — и сам женюсь на ней. Юсуф нехотя встал с кровати, оделся и босиком спустился во двор, чтобы набрать воды из колодца. Он умылся, и вдоволь напился, прежде чем пойти на кухню, где кухарка бесцеремонно вручила ему ломоть вчерашнего хлеба. Поблагодарив ее, он взял хлеб и отправился в обнесенный стеной сад, утренние лучи солнца уже залили верхушку его западной стены светом и теплом. Он пробрался между капустных рядов к стене, вскарабкался на нее и с интересом наблюдал, как его учитель бредет вокруг дома, потом по тропинке через луг до самых конюшен. В какой-то момент Исаак поднял свой посох вверх; Юсуф спрятал остатки хлеба в кармане туники и спрыгнул со стены. Стараясь не производить лишнего шума, он быстро бежал по восточному краю луга, пока не оказался у деревьев, отмечающих его южную границу. Он остановился и прислушался, потом зашагал вдоль ряда деревьев в сторону конюшни, около четвертого дерева он снова остановился. Он должен пересечь луг так, чтобы его никто не видел, но между ним и речушкой не было никакого укрытия, кроме нескольких пасущихся животных. Любому, находившемуся на ближайшем винограднике, открывался отличный обзор на все поместье вплоть до деревьев, высаженных вдоль дороги. Его заметят, даже если он будет ползти. Помощь пришла с неожиданной стороны. Пасущаяся поблизости ослица с интересом разглядывала мальчика. Тот отломил кусочек хлеба и протянул, стараясь ее привлечь. Животное посмотрело на лакомство и, ухватив очередной пучок сочной травы, неторопливо двинулось в его направлении, не отрывая глаз от кусочка хлеба. Бросив на мальчика еще один подозрительный взгляд, она нежно подцепила угощение с его ладони. Он снял с себя пояс и набросил ей на шею. — Пойдем, моя хорошая, — ласково пробормотал он. — Пойдем погуляем. Его план состоял в том, чтобы пересечь луг по двум диагоналям и добраться до речки, загородившись ослицей от виноградника. Все получилось идеально. Две лошади и мул, с рассеянным любопытством рассматривавшие свою соседку по конюшне, учуяли хлеб. На какой-то момент он оказался зажатым внутри небольшого стада. Благоразумно раздав остатки хлеба животным, он снова двинулся через луг. В небольшой лощине он остановился и спрятался за кустом; еще раз его глаза медленно и методично осмотрели окрестности. Его импровизированное стадо немного подождало, а затем неторопливо побрело к речушке. Он освободил ослицу, припал к земле и ползком последовал за ними. С берега он быстро спрыгнул в холодную воду, снова пригнулся, замер на месте и прислушался. Наконец, он решился и двинулся по камням, острому галечнику, иногда попадая ногой в грязь. Когда он подобрался достаточно близко, чтобы слышать то, что происходило около скамейки, он уселся и принялся ждать. Легкий скрип ставен разбудил Ракель. Она встала с кровати, приоткрыла дверь и прислушалась. Казалось, весь дом еще спит, слышались только приглушенные звуки с кухни. Она накинула на сорочку шаль, тихонько проскользнула в комнату Гильема и склонилась над его кроваткой. Она осторожно пощупала его лоб. Мальчика лихорадило. На соседней кровати крепким сном праведника спала Жанна — нянька мальчика. Ракель не удивилась. Гильем спал урывками, мучаемый кошмарными снами и кашлем, почти всю ночь не давая Жанне уснуть. Но был он болен или нет, его следовало переместить в другое место. Она осторожно взяла его на руки — мальчик так и не проснулся — и направилась на кухню. — Что он любит на завтрак? — шепотом спросила она. — Мне кажется, он простудился, да и спал ночью плохо. — Бедняжка, — тоже шепотом ответила кухарка. — Хлеб с молоком. И медом. Сейчас принесу. — Уложу его снова в кровать, — сказала Ракель, когда кухарка сунула ей в свободную руку тарелку с едой. — Спасибо. Вместо того, чтобы вернуться в детскую, она пошла узкими коридорами, затем поднялась по крутой лестнице к гостиной его матери, которая находилась в квадратной башне на юго-западном углу дома. Как и рассказывала Серена, из многочисленных окон гостиной можно было видеть и дорогу, и двор, и виноградники, и даже возвышающиеся за ними холмы. Именно здесь Серена частенько сидела со своим вышиванием и наблюдала за дорогой, ожидая возвращения мужа, а Гильем в это время играл возле ее ног. Мальчику нравилось в этой комнате. Он выпил немного молока с хлебом, вздохнул и снова улегся спать на мягких подушках, разбросанных по кушетке. — Остальные встали? — спросила кухарка. — Я не слышал, — ответил мальчишка, помогавший в кухне. — Хозяйка будет недовольна, — сказала она, со вздохом усевшись за стол. — Иди попробуй свежий хлеб, — добавила она. — Вряд ли у нас будет еще возможность перевести дух, когда они все разом встанут и спустятся завтракать. — И на кухне воцарилось затишье, которое, как известно, предшествует буре. Всю ночь Улибе провел в ожидании, примостившись на паре шероховатых досок, прибитых к стропилам сарайчика, стоявшего в винограднике. Оттуда открывался отличный, хоть и ограниченный, обзор на дом, речку и сам виноградник. Он видел, как пришла Серена, потом — как Исаак присоединился к ней. Он не ждал ничего особенного и поэтому был готов к любому повороту событий. Когда в поле его зрения внезапно появился незнакомец, пробиравшийся между рядов виноградника, Улибе обхватил балку и спрыгнул вниз на жесткий грязный пол. Если Юсуф не пропустил его Улибе был более-менее спокоен за западные подходы к сараю. Сам он контролировал пространство с его восточной стороны. Он сосредоточился на мужчине в винограднике. Должно быть, думал он, это Луис. И хоть тот отвернул лицо в сторону, Улибе смог узнать его. Наверняка где-то в винограднике спрятались его люди. Если это именно тот Луис, о котором думал Улибе, он не стал бы действовать в одиночку. Он осторожно лег на живот и выполз из сарая, прислушиваясь к малейшему шороху и осматривая покрытые листвой ряды виноградника на предмет едва заметного движения. Нападение было ужасающим своей неожиданностью. Внезапно массивное тяжелое тело упало на него, откатив в сторону и распластав по земле. В какую-то долю секунды, когда Улибе ощутил полную беспомощность, в руке нападавшего блеснул нож. Улибе резко дернулся и повернулся на бок и, почувствовав, как по его ребрам чиркнула сталь, выхватил из сапога длинный кинжал. Он лягнул своего противника, потом еще раз, пытаясь высвободиться и подняться на ноги. Второй удар ножом пришелся ему по руке, когда он рванулся вперед, пытаясь схватить того за руку, державшую оружие. Металл лязгнул о металл, и противник был обезоружен. Нападавший отпрыгнул от Улибе, подобрал с земли длинный тяжелый посох и крутанул его в руке. Солнце поднялось над восточными холмами, слуги в доме уже встали, как вдруг раздался истошный вопль Жанны. Громко хлопнули двери, по каменному загрохотали шаги. Вопли и растерянные крики о помощи эхом отдавались в других комнатах. Спокойствие сохраняло только в башне. Тяжелая дверь, ведущая на лестницу, была заперта на засов; чтобы ее сдвинуть с места, потребовался бы десяток человек, вооруженных тараном. Ракель выглянула из окна, чтобы посмотреть, что происходит, но увидела лишь своего отца, стоявшего в винограднике. Затем она увидела сидевшую перед ним Серену. Должно быть, что-то потревожило ее, потому что она поднялась на ноги и обернулась. Когда она оборачивалась, восходящее солнце сверкнуло на рукоятке ножа, засунутого за корсаж ее платья. Нарастающий в доме хаос переместился на кухню. — Гильем пропал и госпожа Ракель тоже, — пронзительно взвизгнула Жанна. — Я обыскала весь дом. Их нигде нет. — Не мели чепуху, — сказала кухарка. — Госпожа Ракель спускалась сюда вместе с ним, взяла хлеба и молока и пошла обратно наверх. — Господи, что же я скажу хозяйке? — простонала Жанна. — А где она? — Она безумным взглядом обвела кухню, словно ожидала увидеть свою хозяйку разжигающей печь. — Хозяйка тоже пропала! — выкрикнула она в панике. — Она в винограднике, — спокойно сказала кухарка. — А теперь убирайтесь с моей кухни, все вы. Вон! И с криками и стонами все они — Дальмо, нянька и три служанки, — вывалили наружу и через кухонный сад двинулись в сторону виноградника. При звуках приближающегося шума Луис Мерсер выхватил меч и развернулся, оказавшись спиной к Серене де Фенестрес и лекарю. Юсуф, мокрый и продрогший, выкарабкался из своего укрытия и ринулся на помощь своему учителю. — Господин, — выпалил он, — я снова без меча, когда он так нужен. — Забудь про свой меч, Юсуф, — сказал Исаак. — Позови его светлость. — Не могу его найти, — ответил Юсуф. — Посмотрю еще раз. Серена де Фенестрес не видела и не слышала ничего, кроме Луиса Мерсера. — Вряд ли Дальмо и мои служанки остановят тебя, — прошептала она ему в спину. — Это сделаю я. Отпустив Бланкету, она положила руку себе на грудь. Затем сделала пару шагов к Мерсеру. Затем, твердо держа в руках кинжал, со всей силой, которую был способен призвать ее гнев, она вонзила оружие ему в спину. Бланкета, освободившаяся от удерживавшей ее руки и обезумевшая от ярости и запаха крови, прыгнула вверх и вонзила зубы в правую Руку Луиса чуть выше запястья, толкая одновременно его на землю своими мощными, передними лапами. От боли и изумления Луис застонал. Чьи-то руки схватили Серену за плечи и отстранили от Луиса. — Нет, сеньора, — голос Улибе звучал хрипло. — Вам нужно научиться правильно держать нож. Так вы никогда не сможете убить. Юсуф подхватил Серену и отвел назад к своему учителю. — Я ударила его ножом, мастер Исаак, — сказала она без всякого выражения. — Но он не умер. Бланкета прижала его к земле, а лорд Улибе сторожит его. — Присядьте, сеньора, — сказал лекарь. — Вот здесь, рядом со мной. Она послушно присела. Исаак взял ее руку в свою. Кровь бешено пульсировала на запястье, но сами руки оставались ледяными. Он бережно отпустил ее руку. — Он убил моего мужа, — произнесла она, — и собирался убить моего ребенка. Я всадила ему нож точно так же, как он сделал это с моим Жилем. — Ее затрясло. Тяжелый топот по деревянному мостику через речку возвестил о появлении няни и остальных слуг. — Сеньора, — заплакала Жанна, — я не могу найти Гильема. Я искала везде, но не нашла его. И этой Ракель тоже нигде нет. Ее хозяйка посмотрела на нее так, словно та говорила на чужом незнакомом языке. — В моей гостиной ты смотрела? — наконец отозвалась она. — Они должны были уйти туда и запереться на засов. — В вашей гостиной? — переспросила Жанна. — Я там не смотрела, — пробормотала она и опустила голову. — Отзовите собаку, сеньора, — сказал Улибе, опустившись возле Луиса на колени. — Так иди и посмотри, — сказала Серена няне. — Бланкета, ко мне. Оставь его, иди сюда. — Она наклонилась к собаке и спрятала лицо в ее шерсти на загривке. Платок, которым были повязаны ее волосы, развязался, и они тяжелым водопадом покрыли морду Бланкеты, словно спрятав ее от окружающего мира. — Где мастер Луис? — Исаак поднялся и протянул руку в сторону своего ученика. — На земле, — пробормотал Юсуф, схватив учителя за руку и потянув его в сторону от Серены. — С ним лорд Улибе. Он его перевернул и вытащил нож из спины. Сейчас он протирает нож виноградными листьями. — Возьми у него нож, вымой в ручье и отдай Дальмо. Тот знает, где он должен лежать. — Сию минуту, господин, сказал он и тихо подошел к Улибе. — Мой учитель попросил меня взять у вас нож, вымыть его и вернуть на место, милорд. Он весь в крови. — Она неплохо это сделала, — Улибе с трудом перехватил дыхание. — Но я ранил его в грудь. Это для тех, кто считает, что преступника надо убивать в честной схватке. — Он умер? — Нет еще. Перенесите его в дом и перевяжите раны. Если он выживет, его приговорят к виселице за убийство офицера его величества. — Вы тоже ранены, милорд, — сказал Юсуф. — Но не этим типом, — сказал Улибе. — Каким-то разбойником, засевшим на дубе. — Просто пара царапин, — добавил он и рухнул, поверяв сознание. — Разбойник на дубе? — оторопело произнес Юсуф. Улибе де Сентеля перенесли в дом и поместили в отдельную комнату, где Ракель с помощью одной из служанок обработала его раны — на руке, ребрах и на голове. Она промыла их, перевязала, дала выпить обезболивающей микстуры и сказала, что его рассказ может подождать. — Посиди с ним, — сказала она служанке. Не давай ему ни говорить, ни двигаться. Если ему будет хуже, зови на помощь. Но пока она все это говорила, лорд Улибе уже провалился в сон, и она поспешила к отцу и Юсуфу, чтобы помочь им с тяжелораненым Луисом Мерсером. — Как он, папа? — спросила она. — Мы не можем сделать для него ничего более — как это было и с человеком, которого он убил, — в голосе Исаака не чувствовалось никаких эмоций. — Я сказала ему, — произнесла Серена, — что ему нужно позаботиться о своей душе. Я послала мальчика за священником, а он твердит, что ему не нужен никакой священник, а только земля и все, что принадлежит мне. Болван! — Она покачала головой. — Как лорд Улибе? — Он сражался, — ответила Ракель. — Был ранен и потерял много крови, но мы перевязали раны, и сейчас он заснул. Я не позволила ему разговаривать, поэтому не знаю, кто на него напал. Этот человек? — Луис? Нет, — отозвалась Серена. — Луис не знал, что лорд Улибе с нами. Но он сказал, что привел с собой кого-то. — Наверное, тот сбежал, сеньора, — сказал Исаак. — Что мы тут делаем рядом с этой тварью, — горько заметила она, — как будто его жизнь имеет хоть какую-то ценность? — Успокойтесь, сеньора, — мягко произнес лекарь. — Он тоже человек, творение Господа. И возможно, он сообщит нам нечто полезное. Лежащий на кровати человек как будто весь сжался и теперь состоял из одного осунувшегося лица с запавшими глазами, словно уже начал покидать материальный мир. Он открыл глаза и моргнул. — Ты говоришь так, как будто меня тут нет, — прошептал он. — Я слышал каждое твое слово. Ты еще пожалеешь, моя милая кузина, что вышла замуж за того недостойного человека, когда могла выйти за меня. Когда мой верный Энрике выполнит свое последнее задание. — Он зашелся в кашле. В уголке рта появилась струйка крови и глаза остекленели. Исаак отнял руку от его груди. — Иногда, сеньора, очень полезно знать, чего следует опасаться, — сказал он. Глава 21 Три дня спустя Улибе де Сентель сидел в большом кресле, обложенный подушками, и наслаждался ласковым утренним солнцем. Рядом за рукоделием сидела Ракель, погруженная в свои мысли. И мысли были не о крупном мужчине с приятными, но словно высеченными из камня, чертами лица, а о высоком красивом молодом человеке с немного застенчивым привлекательным лицом, который, как ей мечталось, уже вернулся из Константинополя. Серена сидела за работой в своей любимой гостиной, часть ее внимания была обращена на Гильема, который строил какую-то сложную конструкцию из деревянных кубиков, а часть, как всегда, на дорогу. Она услышала их раньше, чем увидела. Кто-то пел глубоким низким голосом, песня раздавалась как раз со стороны большой дороги. Затем порыв ветра взметнул шлейф пыли в направлении ее дома. Она видела, как пыль поднялась в воздух и бесследно рассеялась. За деревьями, высаженными по обе стороны узкой дорожки, ведущей в поместье, мелькнула крупная широкогрудая лошадь. Она подошла к окну и осторожно выглянула, по давней привычке укрывшись от тех, кто мог увидеть ее снизу. Четверо вооруженных копьями всадников на боевых конях приближались к ее воротам. За ними следовали четыре женщины, два конюха, вьючные мулы и еще четыре копейщика и один офицер. Она подхватила Гильема и сбежала вниз по лестнице, на ходу призывая Дальмо. — Открой двери, — сказала она. — Парадные двери. Пока тот возился с замками и засовами, она стояла в сторонке с Гильемом и терпеливо ждала. Четыре копьеносца разделились, образовав проход, достаточный для того, чтобы первые две дамы подъехали к ступеням. Конюхи подскочили к ним и помогли спешиться. Меньшая из двух дам, мягко спрыгнув на землю, бросилась вперед. — Мама! — закричала она и обхватила Серену, тут же заключившую ее в объятия. — Кто она такая? — спросил маленький мальчик, выглянувший из-за спины своей матери, немного испуганный таким количеством незнакомых людей. — Твоя сестра, — ответила Серена. — Клара. Клара вернулась домой. — С небес? — скептически спросил мальчик. — Нет, Гильем, — улыбнулась Клара. — Из Сардинии. Это за морем, но не так уж далеко от небес. — Она обернулась к молодой даме, стоявшей позади нее. — Донья Томаза, позволь представить тебе мою мать. Мама, донья Томаза была очень добра ко мне, когда я была на Сардинии. — Донья Томаза, — сказала Серена. — Большая честь для меня. И, если не ошибаюсь, во внутреннем дворе кое-кто с нетерпением ждет вас. Вас обеих. Она провела их через выложенный каменными плитами холл к тяжелым деревянным дверям. Они вели к большому внутреннему двору, который был огорожен основным зданием, его крылом и двумя высокими каменным стенами. Наружу вели тяжелые деревянные ворота, сейчас закрытые на засов. В этом надежном убежище в тени небольшого деревца, спиной к зданию стояло кресло. — Милорд, — сказала Серена. — Я привела к вам друзей. Не буду мешать вашей встрече. Человек в кресле медленно и неловко приподнялся, оборачиваясь к подошедшим. — Улибе! — воскликнула Томаза, нежно обхватив его руками. — Что случилось? Клара застыла, как будто в ее голову пришла неожиданная мысль, а потом внимательно посмотрела на обоих. Оба были высокими, с медового цвета волосами, сероглазыми. — Милорд, — Клара присела в реверансе. — А вы чем-то похожи, — добавила она. — Раньше я этого сходства не замечала. — Раз так, то мне жаль Томазу, — улыбнулся Улибе. — Она не сказала вам, что мы брат и сестра? — Улибе, — буркнула Томаза. — Ты же сам просил меня не говорить. — К счастью, — сказал Улибе, — ее отец, Сан-Климан, второй муж нашей матери, обладает более приятной внешностью по сравнению с моим отцом, поэтому сходство не слишком сильное, — добавил он. — А случилось вот что. Один разбойник, вооруженный ножом и посохом, застал меня врасплох. Наверное, хотел проломить мне голову и перерезать горло. — Но у него ничего не вышло, — с улыбкой заметила Томаза. Я рада. Мне бы не хотелось потерять тебя. Без брата плохо. По крайней мере, мне. — Он напал неожиданно, — обиженным тоном заметил Улибе. — Свалился с дерева, как гигантский орех. Поэтому я ранен. Но я тоже пару раз его задел. И прикончил бы, если б не его посох. — Какое счастье быть там, где люди сражаются! — сделав серьезное лицо, заявила Томаза. — Я устала от мирной жизни в военном лагере. А ее величество поговаривает о том, чтобы провести зиму на Сардинии. Или на Сицилии. Как я найду себе мужа, если буду постоянно переезжать туда-сюда? Вот я и упросила, чтоб меня отпустили сопровождать Клару, но теперь я поняла, что моя главная задача — это забрать тебя домой к маме. Надеюсь, она будет рада видеть своих блудных детей — сразу обоих. Улибе, ты узнаешь Клару теперь, когда она не одета в мальчишеское платье? Или как монах? — спросила Томаза. — Если узнаешь, ты должен поговорить с ней. Причем любезно. — Я смотрю, пребывание при дворе никак не повлияло на твою способность тараторить, Томаза, — Улибе покачнулся и побледнел. — Наверное, лорду Улибе лучше присесть, — сказала Клара. — Мне хочется поговорить с мамой, поэтому с вашего разрешения оставляю вас вдвоем. — Где моя мать? — спросила она у первого попавшегося ей слуги, которым оказался Дальмо. — В гостиной, — ответил он. — Вверх по этой лестнице. Клара взлетела по ступенькам, как будто и не проводила целый день в седле, и вбежала в комнату. — Мама, — сказала она и, опустившись, уткнулась лицом в колени матери. — Я думала, что ты умерла. Почему ты не пришла за мной? — сказала она, подняв наконец голову. Лицо ее было залито слезами. — Я все надеялась, а ты не приходила, поэтому я решила, что ты умерла. — Я не знала, где ты, моя дорогая, — сказала Серена, ласково поглаживая ее по голове. — Я искала и искала, но никто даже не слышал о тебе. — А я никому не говорила, кто я такая, — сказала Клара. — Почему? — удивилась ее мать. — Ты мне так велела, ответила Клара, удивившись в свою очередь. — Не упоминать ни папиного имени, ни твоего, для безопасности. Вот я и не говорила никому. — Я ничего не помню, — сказала ее мать. — В тот ужасный день… — Она замолчала, глаза ее наполнились слезами. — Если б я тебе так не сказала. — после некоторой паузы продолжала она. — Я смогла бы тебя найти. Я искала по всему городу. А потом мне показали узелок, который был найден в руках у девочки, задавленной насмерть в толпе. Это был твой узелок. — Она украла его у меня, — объяснила Клара. — Выхватила его у меня из рук. Я пыталась отобрать его, но толпа была слишком плотной. — Я похоронила ее, Клара, думая, что это ты. Бедное дитя. — Она крепко обняла дочь. — Где же ты была? Что ты делала все это время? — Ну, — начала Клара, — не знаю, стоит ли рассказывать все подробности, — некоторое время я жила в монастыре, помогая сестрам присматривать за маленькими детьми. Мама, они были ко мне очень добры. А потом я работала. — Работала? Что ты имеешь в виду? — спросила ее мать. — Посудомойкой, мама. Не поверишь, какая кошмарная из меня получилась посудомойка. А потом я… сбежала, потому что повариха сказала мне, что мне оставаться там опасно. Она считала, что хозяйка собирается отослать меня куда-то далеко. — А вот об этом я знаю, — внезапно догадалась ее мать. — И повариха остригла мои волосы, я надела старую мальчишечью тунику и сбежала, надеясь найти нашего родственника в Жироне. Вместо этого я встретила лорда Улибе, брата Томазы. Он отправил меня к королеве. — Благодарение Господу, — прошептала Серена. — А уже ее величество отправила меня к тебе. Мама, а кто твой кузен в Жироне? — Это был человек, который убил твоего отца и пытался устроить так, чтобы тебя продали в рабство, — с горечью ответила та. — Он ненавидел меня и хотел получить нашу землю и деньги. — Значит, хорошо, что я не добралась до города. Но все-таки, ты могла бы меня предупредить, что он за человек, — с упреком добавила она. — Дорогая моя, я и не думала, что снова увижу его. Последний раз мы виделись, когда ему было тринадцать. Мне в ту пору было семнадцать, и мне он казался омерзительным. Некоторое время назад до меня дошли слухи, что он умер от чумы. Но он был не кровный родственник. Он был сыном сводного брата моего дедушки. — Почему он тебя ненавидел? — Потому что я сказала ему, что лучше уйду в монастырь, чем стану его женой. — А где он сейчас? — Умер. Я видела, как он умирал. Я сама пыталась убить его, — прошептала она. — Здесь, в винограднике. Что ты теперь будешь думать о своей матери? И я была уверена, что мне это удалось, но лорд Улибе клянется, что это не так. Он настаивает, что сам нанес смертельный удар в честной схватке, когда тот напал на меня. — Ты сильная и храбрая, мама. Я всегда это знала. — Тебе известно, что его светлость и твой отец вместе служили его величеству?.. Но мне надо отдохнуть. У нас будет еще время поговорить обо всем, моя девочка. Сходи во двор, пообщайся со своими гостями. У меня кружится голова от радости. — Сейчас пойду. Мама, только скажи, ты хорошо себя чувствуешь? — Здесь с нами еще один человек, — заметила Томаза. — Она живая? — Более чем, — ответил Улибе. — Она и ее отец спасли мне жизнь. Госпожа Ракель, — громко позвал он. — Умоляю простить мою бесцеремонность, но можно ли вас попросить оставить ваше удобное кресло и подойти к нам? Я хотел бы познакомить вас с моей сестрой. — Милорд, нет никакой нужды повышать голос. Я отлично вас слышу, — сказала подошедшая Ракель и присела в реверансе. — Большая честь для меня, донья Томаза. И позвольте мне напомнить вам, милорд, что вы здесь для того, чтобы отдыхать и дышать свежим воздухом. А не кричать или гулять по двору. Томаза рассмеялась. — Я благоговею перед вашей храбростью, госпожа Ракель. Едва ли найдется и несколько человек, которые отважатся разговаривать с моим братом так твердо. — Она внушает мне ужас, — ухмыльнулся Улибе. — Но она и очень искусна в своем деле. — Шорох материи за его спиной заставил его обернуться, и он дернулся от внезапной боли в раненом плече. Улибе судорожно перехватил дыхание, а Ракель наклонилась к нему и отерла пот с его лба кусочком мягкой ткани. — Милорд, — сказала Ракель, — здесь вы в безопасности. Не нужно постоянно оглядываться по сторонам. Вам это может повредить. — Я уже за это наказан, — отозвался он. — Донья Клара, мне показалось, что я узнал ваши шаги, но мой доктор запрещает мне вставать, чтобы я мог поприветствовать вас должным образом. — Госпожа Ракель, — сказала Клара. — Моя мать бесконечно вам благодарна за все, что вы для нас сделали. И ваше присутствие здесь служит ей большим утешением. Она сказала, что без вашей помощи ее никогда не нашли бы те, кто хотел воссоединить нашу семью. — Я сделала совсем немного, — ответила Ракель. — Но сделала это с большой радостью. Донья Клара, вы не возражаете, если мы поставим здесь для вас стул? Чтобы лорд Улибе мог разговаривать с вами, не крутясь во все стороны и не повышая голоса. — Не обращая внимания на вспыхнувшие щеки девушки, она подала знак Дальмо, чтобы тот принес стул. — Мама говорит, что у нее кружится голова, — сказала Клара. — Она больна? — Нет, — ответила Ракель, испытующе взглянув на Клару. — Но она испытала только что и большое горе, и большую радость. Уверена, она подробно расскажет тебе обо всем, но сейчас она просто устала. Я схожу к ней сейчас. — Тогда я возьму ваше удобное кресло, госпожа Ракель, — заявила Томаза, — потому что я тоже измотана дорогой. Однако Томаза производила впечатление скорее неугомонной, чем измотанной. После нескольких мгновений тишины, установившейся во дворе, когда самым громким, что можно было услышать, был птичий щебет, она энергично вскочила с места. — У меня нет с собой работы, — выпалила она. — Я не могу сидеть тут в праздности и слушать вашу беседу. У меня слишком много дел. Поднимусь наверх и посмотрю, что с моими вещами. — И она ушла, не дожидаясь ответа. Интерес к своей работе Томаза потеряла где-то между двором и своей комнатой. Она приоткрыла дверь, заглянула внутрь, увидела, что все вещи аккуратно разложены, и снова закрыла ее. — Где мне найти сеньору? — спросила она Жанну, проходившую мимо по коридору с охапкой чистого белья. — Вверх по той лестнице, — ответила Жанна, умудрившись изобразить реверанс и удерживать свою ношу одновременно. — Вас… — Не беспокойся, — перебила ее Томаза и взбежала по узкой лестнице вверх. — Прошу вас простить мое вторжение, — сказала Томаза. — Особенно, когда вы нуждаетесь в отдыхе. Но я поняла, что пока не уйду со двора, мой бедный братец не осмелится произнести ни слова. Получилось, что я превратилась в преграду толщиной в каменную стену. — Преграду, донья Томаза? — Да, преграду, — ответила молодая женщина, придвинув низкий стул к кушетке, на которой полулежала Серена. — У Улибе отваги хватит на десяток львов, а Клара, я знаю это, умная и обворожительная девушка. Но, сеньора, они сидят немые, как две статуи. А брат мой писал мне о ней такими словами, что я не могу отделаться от ощущения, что он влюблен. — Но Клара — всего лишь… — Кларе шестнадцать лет, — сказала Томаза. — Это правда, — согласилась Серена. — Просто я не привыкла думать о ней, как о почти взрослой женщине. Для меня это потрясение. — Она бросила на Томазу проницательный взгляд. — А вы, миледи, собираетесь сделать из них пару? — Мне бы хотелось, чтобы Клара стала моей сестрой, — просто ответила Томаза. — Я наслаждаюсь ее обществом. Когда я вижу, как он сидит там внизу, такой несчастный и смущенный, думаю, что я права. И это удивительно, сеньора, — добавила она, — потому что женщины — благородные дамы с большим приданым — бросали себя к его ногам с того момента, как у него начала пробиваться борода. Но он даже и не думал о том, чтобы жениться, к великому огорчению нашей матери. И он к тому же очень упрям. — Я должна подумать над этим, — сказала Серена. — И поговорить с Кларой. Мой муж очень любил вашего брата — как сына или как младшего брата. И полностью ему доверял. Но она еще так молода. — Давайте послушаем, что другие думают об этой паре. Госпожа Ракель? Что вы нам скажете? — Мне нравится ваш брат, сударыня, — ответила Ракель. — Но я считаю, что решение должно зависеть от чувств девушки. — Ах, так вы верите в любовь? Прекрасно! Вы замужем, госпожа Ракель? — Нет, я не замужем, — ответила та, наклонившись над своим рукоделием. — Помолвлены? — Да, донья Томаза. — Я бы тоже хотела, — в голосе Томазы звучала досада. — Если б не моя мать. — Вы хотите быть помолвленной с кем-то конкретно? — спросила Серена. — Или вам просто хочется иметь свой дом? — Если бы мой брат женился на ком-то, кто мне симпатичен, — начала Томаза, как будто отвечала на вопрос, — я могла бы жить с ним. Земли его отца неподалеку отсюда. Уютное поместье, хоть и не такое огромное по сравнению с тем, чем владел его отец когда-то. Но он взбунтовался против его величества, что не только противозаконно, но не очень умно. — Это важно? — спросила Ракель. — Жить в этих местах? Щеки Томазы порозовели. — У меня есть кузен со стороны моего отца — красивый и галантный молодой человек, хоть и застенчивый при этом. Он также и храбрец. Во всем, что не касается женщин. Матери моей он не нравится. Он не так богат, как мой отец, и равнодушен к карьере придворного. Она предпочла бы, чтобы я вышла за виконта, как это сделала она в свое время. На что я ей указала, что ни к чему хорошему это не приведет, потому что у виконтов есть привычка ссориться с монархом, их отправляют в изгнание и они умирают молодыми, как это случилось с отцом Улибе. — Ну уж не с каждым виконтом такое случается, — усмехнулась Серена. — А что думает ваш отец? — Папе он нравится, но пока мама стоит на страже, он никогда не осмелится сделать предложение. — И живет он поблизости от имения вашего брата? — спросила Ракель. — Откуда вы знаете? — Догадалась. — Расскажите мне о вашем женихе, — попросила Томаза. Ракель сбивчиво пересказала им историю ухаживания, со смущением объясняя, как много времени ей понадобилось, чтобы понять, какой замечательный человек ее Даниэль. — А сейчас, — сказала она, — его дядя отправил его в Константинополь, и теперь я с ужасом постоянно думаю о его путешествии через все море, это просто невыносимо. — Глупости, — возразила Томаза. — Я была на Сардинии и вернулась так же, как и Клара, и обе мы живы и здоровы. Не может быть, чтобы Константинополь находился намного дальше. Когда он возвращается? — Не знаю, — с несчастным видом ответила Ракель. — Надеюсь, скоро. — Бедная донья Серена умирает от желания уснуть, слушая нашу болтовню, — вдруг сказала Томаза. — Давайте вернемся к моему бедному братцу. — Ваша сестра просто-напросто сбежала, — сказала Клара. — Не пойму, в чем дело. — Поскольку речь идет о моей сестре, — заметил Улибе, то это может быть брошь для ее накидки или серебряная заколка для волос. — Донья Томаза — не пустоголовая болтушка, — возразила Клара. — Без нее я бы чувствовала себя на Сардинии потерянной и одинокой. В отличие от остальных, она ни разу не спросила меня, кто я и откуда. Она чувствовала, что я не хочу об этом говорить. Улибе слегка покраснел. — У нее добрая душа, но пока вы не сделали из нее святую, позвольте мне признаться, что одно из писем, которое я отправил с тем кораблем, было к Томазе, там я писал о вашем приезде и просил не расспрашивать вас о том, кто вы, так как ваша семья вовлечена в высшие дела государства. — Вам должно быть стыдно, милорд, — сказала Клара, — сообщать мне, что мой лучший друг проявил деликатность только потому, что вы ее об этом попросили. — Нет, — тихо произнес Улибе. — Она привязалась к вам с первой вашей встречи. И никто, включая ее брата, не заставит ее полюбить кого-либо против ее воли. Спросите об этом мою мать. Но если она воздержалась от расспросов, то скорее всего — из уважения ко мне. — Вы уверены? — Уверен. У меня есть письмо от нее, где она расхваливает вас на все лады. Возможно, когда-нибудь я покажу вам его, — сказал он. — А может, и нет. Клара, мне нужно кое-что вам сказать. — Он умолк. — Да, милорд? — Какой длины были ваши волосы перед тем, как повариха вам их отрезала? Клара расхохоталась. — Какой странный вопрос, милорд. Но раз вы спрашиваете, то вот до сюда, — сказала она и указала на линию примерно посередине спины. — Знаете, они снова отрастут. — Вы… — Он замялся. — Необыкновенная. — То есть, милорд? Я необыкновенная? — Да. Вы отважны и умны. Вы можете привести меня в бешенство и рассмешить одновременно. — Он откинулся на спинку кресла, тяжело задышав от усилия. — Думаю, что если бы вы были в поношенной тунике или монашеской рясе, мне было бы легче с вами разговаривать. Шелковое платье и этот очаровательный дворик сковывают мне язык. — Я заставляю вас смеяться, но вы предпочли бы, чтобы я была мальчиком? Младшим братом? — спросила она ледяным тоном. — Или вам нужен кто-то, кто седлал бы ваших мулов? — Клара, я никогда не просил вас седлать мула, — отозвался он. — А теперь вы обнаружили, что перед вами молодая богатая женщина, с которой нужно вежливо обходиться. Это вас расстраивает? А кем, вы думали, я являюсь, милорд? Кем-то, кого можно поселить в красивом маленьком домике и кто развлекал бы вас, когда вы в городе? — Она умолкла. — Если бы я хотела этого, я могла бы решить свои проблемы месяцы назад и избежать массы страданий. Но я не захотела. — Нет, — серьезно ответил он. — У меня и в мыслях такого не было. Я видел изумительную девушку и понял, что влюбился. — Любовь, — с горечью произнесла она. — Мой хозяин тоже говорил мне о любви. Вы вели себя со мной не так, как с тем, кого любят. — Откуда вы знаете, как ведут себя влюбленные мужчины? — спросил он. — Я была бедна, милорд, но никто не лишал меня зрения, слуха, да и разума. Я наблюдала. — Возможно, донья Клара, вы выбрали неудачные объекты для наблюдения. — И когда вы же в меня влюбились? — спросила она. — Когда увидели все это и решили, что у меня будет неплохое приданое? Донья Томаза нередко говорила о своем брате, который слишком беден для того, чтобы жениться. — Моя сестра привыкла острить на тему денег, чтобы позлить мать, — ответил Улибе. — Нет, Клара. Я знаком со множеством женщин, у которых больше земли и богаче приданое. Мундина сказала мне, что вы девушка, и с того момента я влюбился. Хотя сержант Доминго обвинял меня в этом еще раньше и был серьезно обеспокоен. В конце концов, мы все считали, что вы одиннадцатилетний мальчик. Она вдруг прыснула. — Боюсь, не очень убедительный мальчик из меня получился. — Вы не правы. Вы были странным мальчишкой, но я был убежден, что именно мальчишкой, — сказал он. — Вот происхождение свое вам скрыть не удалось. И если бы вы были, как предполагал ваш внешний вид, дитя улицы, полюбил бы я вас? — спросил он сам себя. — Думаю, да. И старался бы удержать вас в поле зрения, чтобы не потерять. Но поскольку я знал, что вы благородного происхождения, я поместил вас туда, где вы были и недосягаемы для ваших врагов, и подальше от меня самого. — Сначала Мундина, потом Сардиния, — произнесла Клара. — Действительно, до меня сложно было добраться. И я чувствовала себя в безопасности. Но думаю, что моя репутация не пострадала бы и в каком-нибудь месте поближе, чем Сардиния. — Только не от меня. Я хотел жениться на вас, Клара. И сейчас хочу. — Жениться на мне? — с ужасом переспросила Клара. — Сейчас? — Если не сейчас, то когда? — спросил он, и его серые глаза похолодели. — Думаете, я стану более привлекательным через полгода или год? — Но как я могу выйти замуж с такими короткими волосами? — сказала она с явным расстройством в голосе. — И я хотела бы провести какое-то время с мамой. — Общение с матерью — это вполне разумно, но я не буду ждать, пока ваши волосы отрастут до талии. Клара обхватила себя руками и взглянула на него из-под ресниц. — В таком случае, — сказала она, — вам придется вести переговоры с моей матерью. Если только она не изменилась сильно за последние четыре года, вы обнаружите, что она умный и жесткий человек. — Я так и сделаю, — отозвался он. — И она поймет, что я столь же полон решимости, сколь она умна. — Есть кое-что, о чем вы должны сообщить маме, — сказала Клара. — О чем? — Ее величество сделала мне свадебный подарок. Роскошное платье. — Откуда ее величество могла знать? — изумился Улибе. — Наверное, об этом лучше спросить вашу сестру, — сказала Клара. — Я начинаю подозревать ее более чем в одном заговоре. — Хочу сказать вам одну вещь. Когда мы уедем отсюда, когда бы это ни произошло, нам надо посетить монастырь. — Зачем? — спросила Клара. — Я обещал сестре-привратнице, что вы сами ее навестите. Она будет счастлива, когда узнает, кто вы на самом деле. Глава 22 — Мастер Исаак, я позвал вас сюда, чтобы сообщить хорошие новости, — сказал Беренгер. — Ваше преосвященство хорошо себя чувствует? — Совсем не об этом. Мне сказали, что лорд Улибе де Сентеллес въехал в город в сопровождении вашей достойной дочери. Сначала они заедут сюда, потому что она хочет убедиться, что дорога не повредила ему. — Он был ранен всего лишь восемь дней назад, — заметил Исаак, — а так несерьезно к этому относится. Человека послабее такие раны свели бы в могилу. — Я получил от него отчет, в котором в числе прочего он пишет о своем намерении обеспечить будущую безопасность дочери сеньоры Серены, женившись на ней. Мой добрый сержант был уверен, что он влюбился в нее с первого взгляда, поэтому, возможно, это и не удивительно. — Он подвергал себя опасности ради этой семьи. Я думал, что причина — его сильная привязанность к Паскуалю Роберу, вернее, Жилю де Фенестресу, как его следует называть, — сказал лекарь. — Мне хочется думать, что обе причины были для него важны, — ответил епископ. — Но вот что огорчает меня, мастер Исаак, так это то, что Луиса Мерсера занесло так далеко. Он не был приятным человеком, и у него имелись свои странности, но я даже не догадывался, что он сошел с ума. — Думаете, ваше преосвященство, что это сумасшествие? — сказал Исаак. — Вряд ли. Подобные деяния произрастают из жадности. Так много народу умерло, вокруг столько разбогатевших в одночасье благодаря свалившемуся на голову наследству от какого-нибудь дальнего родственника, что лжецы и мошенники расплодились неисчислимо. Теперь каждый занят поисками невостребованного наследства среди своей родни. Печальный факт, но он стал частью нашей обыденной жизни. Так что Луис Мерсер не был сумасшедшим. — Но ведь Луис Мерсер не был родственником Жиля. — Не был, Ваше преосвященство. Он был дальним родственником сеньоры. Она рассказала мне, что его отец строил планы в отношении ее семьи, когда его сын был еще маленьким мальчиком. Похоже, он взрастил в сыне уверенность, что тот получит свое состояние, когда женится на ней. Мерсер был в ярости, когда она вышла за другого. — Но больной человек не станет лелеять свою ярость так много лет, — заметил епископ. — Я и не говорил, что он это делал, — сказал Исаак. — В конце концов, он удачно, как говорят, женился, но и его жена, и его ребенок умерли. Думаю, что когда он говорил мне, что последние два года он мучается от бессонницы и меланхолии, он не лгал. — Говорили, что он опечален смертью своей жены, — сказал епископ. — Мне кажется, — Ваше преосвященство, что он вынашивал планы выгодного брака, который когда-то ему не удалось заключить. Давайте представим ситуацию. Мерсер был в Барселоне, когда его кузина выходила замуж за Жиля де Фенестреса. Он видел, как они выходили из церкви. Паскуаль Робер появился в нашем городе два года назад, и Мерсер узнал его. Не как верного слугу короля, а как человека, который женился на Серене вместо него самого. Вероятно, он был единственным в городе человеком, который знал, кто такой Паскуаль Робер на самом деле. Он видел его каждый день на обменной бирже, это действовало на него, как язва которая с каждым днем становится все больше. — Вы хотите сказать, мастер Исаак, — произнес епископ, — что человека, который хранил свои тайны, как в могиле, и был осторожен, как дикий зверь, узнал некто, кому было известно его лицо только потому, что он был мужем женщины, на которой тот сам хотел жениться? — Совершенно верно, Ваше преосвященство. Мерсер вообще считал, что она вручила себя и свое богатство простому клерку. Кому-то, стоящему на социальной лестнице гораздо ниже его самого. — И он нанес самый жестокий удар, какой только мог, убив его. Кто знает… Может, он еще надеялся жениться на ней. — Вы знаете, она ждет ребенка, — заметил лекарь. — Это помогло ей выдержать удар. — Значит, среди печальных новостей есть и радостные… Полагаю, что с приездом его светлости и вашей дочери здесь снова поднимется суматоха. — Что с тобой происходит, Ракель? — нетерпеливо накинулась на нее мать. — Через два дня Йом Кипур, столько дел надо сделать, а ты сидишь в уголке и хандришь, как благородная дама в окружении слуг. — Мама, я устала, — отозвалась Ракель. — У меня было много работы. — Чепуха, — отрезала Юдифь. — Последние пять дней, я или утешала вдову, которая потеряла любимого мужа, или выслушивала всякий вздор от двух юных дам, которые считали, что они влюблены. То плакала от искреннего сочувствия к настоящему горю, то давала советы, например, о том, что имеет в виду твой возлюбленный, когда он говорит то-то и то-то. А в промежутке — ухаживала за больным, который напрочь отказывался делать то, что ему говорят. Я устала. — Но ты уже дома, — напомнила ей мать. — Они постоянно мне жаловались, мама, но при этом возлюбленный одной из них находился рядом, а другой — не далее как в двух часах езды верхом. — Она разрыдалась. — Он вернется, — мягко произнесла Юдифь, присаживаясь рядом с Ракелью на скамейку под деревом, и приобняла ее. — Я не должна сердиться, — всхлипнула Ракель. — Госпожа Клара прошла через такие испытания, а мать доньи Томазы пытается выдать Томазу за другого. И она была великодушна ко мне. Перед моим отъездом она принесла мне завернутый в полотно сверток. Я до сих пор не посмотрела, что там. Леа с ворчанием отправилась за свертком. — Она сказала, что это от них обеих, — сказала она, положив сверток себе на колени. — В знак благодарности за спасение жизни лорда Улибе. Юдифь заглянула было через плечо дочери, но потом поднялась. — Покажешь мне потом. Мне нужна Наоми… — с этими словами она уже исчезла в доме. Ракель развязала ленту, которая скрепляла сверток, и развернула его. Внутри оказалась изысканная сорочка из тяжелого шелка, вышитая белыми и серебряными нитями. Мама, посмотри, — сказала она. — Это львы, они играют… — и только тут вспомнила, что рядом никого нет. — Конечно, львы, — произнес глубокий голос позади нее. В конце концов, меня же зовут Даниэль. — Даниэль! — пронзительно вскрикнула Ракель, вскочив и уронив сорочку на скамейку. — Я думала, что ты затерялся в море, — она обвила его руками. — Когда меня ждет такая девушка? — улыбнулся он. — Никогда! — Когда ты вернулся? — спросила она, отпустив его и, взяв себя в руки, снова опустилась на скамейку. — Нам никто ничего не говорил. — Я только-только с дороги, — ответил он. Даже моя тетя еще не знает, что я вернулся, поэтому мне срочно надо домой. Но сначала я должен был увидеть тебя. Ты прекрасна, как никогда, — добавил он. — Но глаза заплаканные. — А ты пропыленный и загорелый, как заправский моряк, — рассмеялась Ракель. — Но самый-самый долгожданный. — Не понимаю, как мать может так глупо потерять своего ребенка, — рассуждала Юдифь. Они сидели во внутреннем дворике, наслаждаясь вечерней прохладой после ужина. Ветерок задул свечу, но Юдифь не стала звать служанку за другой свечой. — Я понимаю, что такое может случиться во время войны или бунта. Но она просто проявила беспечность. — Она винит себя, моя дорогая, — заметил Исаак. — Но она любит своих детей столь же страстно, как и любая другая мать. Мы не знаем в точности, что происходило в их жизни в то время. Знаем лишь, что королевство воевало и свирепствовала чума. Такие события оказывают серьезные последствия, которые быстро не проходят. Она сбежала от опасности, полагая, что ее дочь в надежном месте. — И она ошиблась, — сказала Юдифь. — Отправила девочку к каким-то монахиням. Даже не к друзьям. Это не то же самое, что послать Мириам к Дольче на соседнюю улицу. — Юдифь, ты слишком строга к ней. — Просто мне невыносимо слышать о тех страшных вещах, которые могут случиться с детьми. Очень рада, что Даниэль вернулся. А то я уже начала беспокоиться. — Что такое, моя дорогая? Что тебя растревожило? — Ничего. Ты рассказывал мне о сеньоре, а я тебя перебила. — Просто я пытался объяснить, почему Ракель должна была находиться там. — Она присматривала за благородным лордом, ведь так? Он производит приятное впечатление… особенно, когда никто не знает, что он благородный лорд. — Он именно такой, Юдифь. Но с того момента, как я впервые увидел Серену де Фенестрес, я догадался, что она ждет ребенка, поэтому беспокоился, что из-за своего горя она не будет есть и пить, как необходимо в ее положении, — продолжал он. — Ракель находилась в поместье в большей степени, чтобы присматривать за ней, чем за лордом Улибе, который даже при своих тяжелых ранах был способен позаботиться о себе сам. А теперь этим занялась и ее дочь, и, насколько я понимаю, они присматривают друг за другом со всей тщательностью. — А как ты догадался? — спросила Юдифь. — Даже не знаю. В женщине, которая ждет ребенка, есть что-то такое… настроение, манера говорить, возможно, даже запах говорят о ее беременности. — Интересно, почему же в таком случае ты не заметил во мне ничего такого? — буркнула она. — Или это получается, когда речь идет о незнакомой тебе женщине? Возникло долгое молчание, нарушаемое лишь стрекотом насекомых в теплой летней ночи. Исаак глубоко вздохнул. — Ненаглядная моя, — наконец произнес он. — Это правда? Трудно поверить, ведь прошло столько лет… — Близнецам всего восемь. А еще был ребенок, которого я потеряла, — сказала она. — Не так уж много времени прошло. И я не такая старуха. — Конечно, нет, любовь моя. Свадьба и ребенок. Я самый удачливый из людей, — он легонько коснулся пальцами ее лица. — Не говори ерунды, — сказала она. — Удача тут ни при чем. — И она зашлась веселым смехом, когда он нежно обнял ее.